Страница 12 из 15
Когда философ надеется, что читатель изменит свое поведение под влиянием его доводов, возникает вопрос: а не превратно ли он сам понимает смыслы культуры, в частности западноевропейской?
Первое издание «Заката Европы» О. Шпенглера вызвало небывалый энтузиазм. Всего за несколько лет книгу довольно сложного содержания, не благоприятствующего массовому чтению, издавали свыше 30 раз, и это притом что ее прогнозы не оставляли никаких надежд европейцам:
«Мы говорим не о внешней жизни, не о жизненном укладе, не об учреждениях и обычаях, а о глубине, о внутренней смерти. Для античного мира она наступила в римскую эпоху, для нас наступит около 2000 г.» (1, 502).
С этой точки зрения нынешние европейцы внутренне умерли. Однако восторженные отзывы современников об этом сочинении наполнили бы, вероятно, целый том. «…По сенсационности успеха эта книга превосходит все остальное», – писал очевидец109.
Усиливалась популярность еще и тем, что громадного объема двухтомный труд (почти полторы тысячи страниц) написан вызывающе свободно, с многогранными ассоциациями, буквально выталкивающими образованного читателя за пределы привычных знаний и взглядов.
Но сейчас, через сто лет, понимая причины всеобщего, хотя и небезоговорочного, восхищения, книга читается иначе110 и, говоря схематически, во многом противоположно тому, как читали ее современники.
Причину я усматриваю не столько в том, что сегодня люди испытывают совсем другие настроения, нежели в начале ХХ в., сколько в содержании мысли О. Шпенглера: события протекшего столетия явились таким ее комментарием, которым нельзя пренебречь.
«Закат Европы» до сих пор широко известен: к примеру, изобретенное автором понятие цивилизации как угасания культуры вошло в учебники и едва ли не по всему свету стало одной из аксиом культурологии.
Сейчас найдется достаточно тех, кто готов согласиться с катастрофическим прогнозом судеб европейской культуры и признать справедливыми пророческие интуиции немецкого мыслителя. Разве не приходилось слышать и читать в последние десятилетия, а чаще в последние годы, суждения, близкие шпенглеровским:
«Обойдем все выставки, концерты, театры и везде мы найдем лишь старательных ремесленников или шумливых шутов, которые занимаются поставкой на рынок того, что внутренне давно ощущается как нечто лишнее. На каком уровне стоит теперь все, носящее имя искусства и художника! В любом общем собрании какого-либо акционерного общества или среди инженеров первоклассной машиностроительной фабрики мы найдем куда больше интеллигентности, вкуса, характера и уменья, чем во всей живописи и музыке современной Европы. На одного великого художника всегда приходилась сотня лишних, делавших только ремесленную работу. Но пока существовало большое предание, а следовательно, и настоящее искусство, и эти достигали положительных результатов. Можно было оправдывать существование этой сотни, потому что, в конце концов, в совокупности традиции они были той почвой, на которой вырастал настоящий художник. Но сейчас они – только кучка ремесленников, работающих из-за куска хлеба, в которых не чувствуется никакой необходимости…» (1, 411).
«Что такое это наше так называемое “искусство”? Выдуманная музыка, полная искусственного шума массы инструментов, выдуманная живопись, полная идиотических, экзотических и плакатных эффектов, выдуманная архитектура, которая каждые десять лет “создает” новый стиль, черпая его из сокровищницы форм протекших тысячелетий, причем под этим флагом каждый делает, что ему вздумается, выдуманная пластика, обкрадывающая Ассирию, Египет и Мексику. И несмотря на все это, имеется в виду только одно: вкусы светских кругов как выражение и знамение времени. Все остальное, крепко держащееся за старые идеалы, есть дело провинциалов» (1, 412).
Как бы ни было справедливо сказанное в качестве характеристики современных искусств, оно не распространимо на западную культуру в целом. Художественное творчество – только часть культуры, и потому у Шпенглера найдутся противники, причем в количествах, каких тогда у него, скорее всего, не было.
Разумеется, это обстоятельство нельзя признать решающим: истинность или ложность суждений не определяется на референдумах или средствами опросов.
И все же, повторяю, почти столетие, прошедшее после публикации двухтомного опуса, позволяет иначе взглянуть на доводы и прогнозы автора.
Теперь уже не сомневаются в условиях, подготовивших этот труд и его глубоко пессимистические настроения: первый том появился едва ли не одновременно с окончанием мировой войны, и в интеллектуальном эпосе Шпенглера европейцы нашли объяснение собственным переживаниям. Аргументы автора вызывали тем большее доверие, чем глубже находил он во всемирной истории корни современной духовной ситуации.
Поскольку взгляды немецкого культурофилософа ныне достаточно известны, схематически повторю их.
Существует восемь самостоятельных культурных типов: античный, арабский, вавилонский, египетский, индийский, китайский, народов майя и западный. Достигнув своего высшего предела, каждый умирает и становится цивилизацией: слабеет интерес к идеалам, метафизической проблематике, вырождаются искусства; люди озабочены лишь тем, чтобы разнообразить свою сугубо материальную жизнь, пока навсегда не покинут исторической арены, как это произошло с культурами Древнего Египта, Античности, майя.
Такова судьба и западного (фаустовского, по терминологии Шпенглера) культурного типа, возникшего в IX столетии и закончившего свое историческое бытие на глазах поколения, к которому принадлежал Шпенглер.
Свою главную тему он определяет как «анализ падения западноевропейской культуры» (1, 71), которая противопоставлена им античной. Однако, создав ее модель, мыслитель не замечает того, что ей не соответствует. Такова его оценка общего духа античной культуры как еще не персонализованного: драме неизвестна индивидуальная психология; в пластике отсутствует зрачок – выражение личного взгляда; нет автобиографий. Все это появится лишь в фаустовской Европе – совершенно ином культурном типе.
Однако часть существующего античного материала не совпадает с характеристиками Шпенглера.
Античная поэзия знает личные признания – источник любого автобиографизма.
Кажется не случайным, что Т. Манн, противник шпенглеровской типологии замкнутых культур, подтверждает свою оппозицию тоже любовными переживаниями:
«…Одна-единственная любовная песня – “Песнь о земле” Малера, где древнекитайская лирика слилась с изысканнейшим музыкальным искусством Запада, образовав органическое общечеловеческое единство, начисто опровергает всю эту теорию о полной отчужденности между культурами»112.
Не только лирика противоречит определению Шпенглером сущности античного духа, но и драма. В «Эдипе» Софокла Креонт говорит Эдипу, который прощает его:
Изображенные здесь переживания куда ближе «фаустовской культуре», причем в ее позднем существовании, в эпоху психологического романа.
109
Манн Т. Об учении Шпенглера, 1924 // Манн Т. Собрание сочинений: В 10 т. – М.: ГИХЛ, 1960. – Т. 9. – С. 610.
110
Сошлюсь на статью: Парамонов Б. Шпенглер о России // Звезда. – М., 2000. – № 6. – С. 204–212.
111
Античная лирика. Греческие поэты / Пер. В. Вересаева. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2001. – С. 379–380. Дальше цитируется в тексте.
112
Манн Т. Собрание сочинений: В 10 т. – М.: ГИХЛ, 1960. – Т. 9. – С. 614.