Страница 7 из 13
Свендсен полагает, что «утверждение, что все мы отчасти злы и способны совершить злодеяние, является вполне логичным… Вопрос, которым мы обязаны задаться, звучит так: что должно произойти, чтобы я совершил такое?» (12, с. 111). Если мы думаем о некоем зверстве, пишет Свендсен, то, как правило, занимаем позицию жертвы, поскольку не можем представить себя в роли мучителя. «Мучитель видится чудовищем, ненормальным и бесчеловечным садистом. Однако большинство мучителей – довольно обычные люди, не отличающиеся какой-либо ярко выраженной предрасположенностью к садизму» (12, с. 112–113). И в этом также проглядывает загадочность нравственного зла.
Анализируя феномен садизма, Свендсен подчеркивает, что чудовищные страдания, причиненные другому, обычно объясняются тем, что «истязатели редуцируют жертву до вещи, предмета; жертвы объективируются до такой степени, что связь “я – ты” перестает существовать» (12, с. 130). Но он не согласен с такой трактовкой. «Если представить себе, что преступник редуцирует другого человека до вещи, то многие убийства просто теряют смысл. Тогда он с тем же успехом мог бы стоять и пинать камень… Сознание того, что жертва – мыслящее существо, личность, является условием, необходимым для совершения действия» (там же). Садисту нужна власть. Крик жертвы показывает ему, что он обладает властью над другим человеком. «Боль для садиста не самоцель, а средство для достижения господства» (12, с. 131).
Для объяснения причин возникновения нравственного зла Свендсен обращается к теории радикального зла И. Канта. Согласно Канту, стремление к счастью и удовлетворению потребностей не является безнравственным само по себе. «Зло начинается тогда, когда погоня за счастьем приводит к предумышленному преступлению закона морали» (12, с. 144). Согласно Канту, невозможно преступить мораль, не относясь к ней при этом с должным уважением. Радикальное зло имеет место тогда, когда мы признаем закон морали, но в то же время делаем исключение для самих себя. «Радикальное зло не является абсолютным злом, скорее это то, что лежит в основе всего многообразия совершаемых нами дурных поступков, которые не обязательно должны быть возмутительными и безобразными. Радикальное зло – это корень… всего зла… Радикальность следует понимать как глубину нравственной испорченности, приоритет эгоизма… Если я веду нравственную жизнь лишь для того, чтобы окружающие воспринимали меня как праведника, а не потому, что считаю такую жизнь правильной, не противоречащей морали, то, согласно трактовке Канта, я – злодей» (12, с. 145–146). Зло, согласно Канту, не относится ни к области психологии, ни к космологии, но принадлежит к сфере метафизики свободы. «Без свободы воли некого было бы порицать, поскольку природу нельзя упрекать в отсутствии нравственности» (12, с. 147). Радикальное зло предполагает осознание носителем зла законов нравственности. «Если субъект не способен осознать требования морали, значит, нет оснований называть его злодеем» (12, с. 151). Только осознание законов нравственности может стать основой для принятия решений. «Это осознание дается нам с чувством уважения по отношению к законам нравственности. Однако почему мы начинаем испытывать уважение? Единственно возможный ответ: вследствие их нарушения. Именно само нарушение позволяет познать свободу. Как утверждает Кант, отвращение, которое я испытываю к самому себе, поступая безнравственно, говорит мне о моей свободе и о моральном долге» (там же). Кант утверждает, что человек обладает способностью преодолевать тягу ко злу. Он полагает, что человек должен делать все возможное, чтобы удостоиться поддержки свыше, а затем, не имея никаких гарантий, просто верить и надеяться. «Только получив божественную помощь, субъект становится свободным в полной мере. Полноценная свобода становится даром Господа, и до обретения этого дара человек свободен лишь отчасти» (12, с. 156).
Не нашедший поддержки свыше человек становится беззащитным перед силами зла, как сухой лист в бурю – перед силой ветра. Иными словами, он испытывает дефицит духовности. Словно предвидя такую ситуацию, В.С. Соловьёв писал: «Как только человек исключает из себя, своего сознания божественную идею, он из центра мира превращается только в один из его фактов, в часть мира. Центром же человек может быть только как духовное существо, обнимая в себе, в своей душе всю природу, живя вместе с ней одной жизнью, любя и понимая ее и на этой основе управляя ей» (цит. по: 4, с. 77).
Семен Франк еще в своей первой книге «Душа человека» (1917) выдвинул положение о том, что каждый индивид в глубине души слит со сверхиндивидуальным началом, с «абсолютной первоосновой» душевной жизни. «По Франку… человек перестает быть человеком, теряя свое отношение к Богу, мысля себя в изолированности от Бога, объявляя себя человекобогом. В последнем, по Франку, – исходная причина всех кризисов современности» (3, с. 84).
ХХ век, как отмечает Е.Н. Некрасова, «представляет собой удивительно сложный сплав материальной и духовной культуры, продукт изощренной творческой деятельности человека, и чтобы соответствовать этому веку, его основополагающим ценностям, нужно затратить много труда на саморазвитие, самовоспитание. Но еще никогда не было такого огромного количества людей, которые не соответствуют своему веку ни по духовным, ни по нравственным параметрам…» (10, с. 107). Неверие в высший мир духовных ценностей в ХХ в. своеобразно сочетается с верой в человеческую самодостаточность и самодеятельность, которая руководствуется стремлением к счастью, достижимому через техническо-рациональную организацию всего сущего. «Ни в одном веке слой нравственного сознания не был настолько тонким, как в ХХ веке, никогда так сильно не были разведены бытие и знание, мораль и наука» (там же). По мнению русских экзистенциалистов, духовное опустошение современного индустриального общества является результатом всего исторического мятежа Нового времени против засилья религии, против теократической власти. «Но в результате этого мятежа произошел отрыв человеческой личности от сверхличных онтологических ее корней» (10, с. 108). Долгие столетия средневекового господства церкви дисциплинировали или даже дрессировали человека, сделав у него почти инстинктивным почитание семьи, традиций, власти, отношения к труду и т.д. Человек Запада смог относительно легко пережить процесс секуляризации и адаптироваться к новым ценностям, стабилизировать свое положение. В России же, где серьезное религиозное образование и воспитание затронули лишь самые верхние слои общества, массы остались равнодушными и к высшим авторитетам, и к духовному смыслу религии. Отсюда, считает Семен Франк, – чисто конкретная ярость и разрушительность русской революции, которая не остановилась ни перед чем, сокрушая как власть, так и все духовные завоевания и ценности (см. об этом: 14, с. 32). Как отмечает, ссылаясь на русских экзистенциалистов, Е.Н. Некрасова, нравственному опустошению способствовало и господство поверхностного плоского рационализма как Нового, так и Новейшего времени. «Господство метафизического детерминизма неизбежно приводило к непониманию природы общечеловеческих категорий морали, их эмпирической безосновности. Особенно это касалось таких категорий, как долг, честь, свобода, совесть и т.д.» (10, с. 108). Поступить по совести – значит поступить беспричинно, руководствуясь лишь «инстинктом человечности». Сам человек, подчеркивает Е.Н. Некрасова, – существо метафизическое, ибо его жизнь, его труд, разум определяют невидимые, эмпирически не выводимые, часто даже ненаблюдаемые основания, прежде всего – моральные. Но эти основания должны быть в чем‐то укоренены, и поскольку мы не можем обнаружить их корни в эмпирическом мире, то, по-видимому, их следует искать в мире трансцендентном эмпирическому. Как полагает Н.А. Бердяев, это трансцендентное составляет необходимый фон нашего существования, атмосферу духовности, стихию, в которой мы существуем. Личности нет, если нет трансцендентного. Личность, реализуя себя, трансцендирует. Как пишет Некрасова, ссылаясь на Бердяева, показателем нашей связи с трансцендентным, нашей укорененности в нем являются ужас и тоска. «Ужас испытывается не перед эмпирической опасностью, а перед тайной бытия и небытия, перед трансцендентной бездной, перед неизвестностью» (10, с. 109). Как пишет Н.А. Бердяев в работе «О рабстве и свободе человека», тоска «устремлена вверх и обличает высшую природу человека. Человек переживает покинутость, одиночество и чуждость мира…» (2, с. 45).