EndingTale

Лампочки в магазине взорвались одним залпом, свет утонул в нахлынувшей тьме. В слух ударили панические крики, лопались витрины, переворачивались целые металлические стенды. Внезапный инфернальное отблеск высветил всем окровавленный труп Дона, точнее то, что от него осталось. Тело будто растерзали голодные псы, чью трапезу прервали в зачатке. Кишки вывалились из разорванного туловища и повисли на лампах отвратительными гирляндами, некоторые конечности были порваны в нескольких частях и лежали под ногами у опешивших грабителей. В нос ударил трупный запах, мне стало плохо, и столь кровавое зрелище в разы превосходило любые масштабы насилия, которые мне приходилось увидеть. И среди этого безумия, между всеми собравшимися, стоял Санс. В его пульсирующих костлявых руках покоилась голова Дона. Ушей достиг вязкий хруст. Брызги крови, смешанные с мозгами, долетели до моего лица. Стало темно.

Это было предзнаменование. Санс принялся за мародёров с жестокостью, которой может мстить только брат. Истошные вопли насиловали слух, большую часть времени мне оставалось лишь гадать о том, что происходит за пологом мрака. Изредка его пробивали ослепительные лучи, изрыгаемые из черепа обглоданного дракона. В эти моменты я видела закрашенные кровью до потолка стены. Неаккуратные куски мяса валялись тут и там, словно отходы неаккуратного мясника. Мольбы о пощаде сменялись бульканьем пробитого костью горла, затем молчанием, но крики не утихали, они будто отражались от стен и возвращались назад. Мне хотелось забиться в угол, свернуться калачиком и притвориться мертвой. Я не верила, что в слепой ярости Санс пощадит хотя бы меня. Он уничтожал всех, безоговорочно и без шанса на побег. Это была не битва, а бойня. Люди сменялись трупами, трупы — разорванными тушками, тушки — жалкими ошметками. Скрупулезное истребление, которое, если предоставить достаточно времени, не оставит и следа от человеческой расы.

Мне стало тяжело отличить реальность от того, что уже произошло. Перед глазами мелькал череп Папируса, затем сменялся распотрошенным телом Дона, на краю зрения застревали застывшее в ужасе лица теперь мертвых людей. Голова трещала, словно колокол в воскресенье, хотелось разбить себе голову, чтобы бред перестал изливаться в трепещущий мозг. Но тело сковал животный ужас, словно инстинкты давно победили разум.

— С-Санс… Остановись…

Изо рта едва вырывались слова, но вряд ли бы кто-то различил в них человеческую речь. Я даже не поняла, на каком языке говорила — в черепной коробке пульсировала какофония боли, заглушающая всё вокруг. У меня хватило силы закрыть глаза ладонью, чтобы прекратить видеть галлюцинации. Но они будто отпечатались на зрачках, и шли в меня прямым потоком.

Сколько длилась резня? Тяжело сказать во времени. Легче в трупах. Санс тратил пятнадцать секунд чтобы разорвать на части одного человека. Иногда мог остановиться, чтобы сжечь до праха чьи-то останки, и изредка выбирал особо жестокие виды казни для некоторых людей. Но всё закончилось. Перед скелетом лежал последний оставшийся в живых из шайки. Фьюз. Стенд упал на его ногу и не позволял бывшему продавцу выбраться, и единственное, что оставалось — смотреть в лишенные зрачков глаза будущего убийцы. Санс стал медленно подходить к пареньку, шурша окровавленными тапочками по багровому полу.

— Не… Трогай его…

Но он не услышал.

Короткая вспышка, рык дракона — от Фьюза остался лишь серый пепел, тонким слоем осевший вниз. Я прикрыла рот руками и переползла за ближайший ящик. Санс обернулся на шум, но не заметил меня. Сердце билось как бешеное, хотелось плакать, кричать, биться кулаками об пол, но не прятаться. Но я не могла иначе. Мне хотелось жить.

Я медленно брела по опустошенным улицам брошенного города. Мои движения выглядели скомканно и рвано, как у зараженного. Но внешний вид сейчас значил чуть меньше, чем ничего.

Словно в бреду, я металась с одной стороны улицы на другую, спотыкалась о разбросанный мусор, билась о покинутые машины и лишь каким-то чудом избегала обращенных. Глаза метались от одного объекта к другому, но стоило моргнуть, как по листу памяти будто проводили ластиком. Ноги двигались машинально — будто по алгоритму, рабочему, но не имеющему смысла.

Тяжело сказать, сколько пришлось пройти по руинам города. Где-то мозг фиксировал огромные воронки, в которые могла бы укрыться целая семья, если бы не плотные барханы снега, покрывавшие всё. Военные справились со своей работой быстро и беспощадно: следы бомбардировки наблюдались на практически перфекционистичном расстоянии друг от друга. Неудивительно, что мне не попадались выжившие и те, кому повезло меньше. Лишь опаленные трупы, разбросанные по округе словно истеричными набросками бешеного художника. Куда бы не упал воспаленный взгляд, всюду он видел искаженные гримасы мертвецов, молящие о помощи. Их навязчивый крик вибрировал в голове, стучал в груди и угрожал вырваться наружу через горло.

Иногда я поднимала к лицу руки, на залитых кровью пальцах отражалось тусклое вечернее небо. Ладони рефлекторно сжимались в кулак, будто от забытого чувства отвращения. И даже это действие не могло заставить скатиться на землю хоть пару алых капель. Моя душа замарана навсегда.

Но даже так, действия Санса застыли в разуме как самый зверский акт жестокости, который может исполнить одно существо. Картины кровавого расчленения намертво впечатались в мозг. Стоило в голове зародиться хоть какой-то мысли, её тут же заглушал вой ужаса прошедшего дня. Хотелось закрыть разум в сундук и никогда не вскрывать, словно ящик Пандоры. Каждая смерть пульсировала в голове отдельным потоком боли, сливаясь в гигантский ручей. Он яростно ревел и бередил ещё не заросшие раны, настойчиво напоминая - все случилось из-за тебя.

Когда из-за плоских туч вышла луна, я набрела на нечто, когда-то служившее мне домом. Было то подсознательное ведение, или намеренное, но непризнанное решение? Тяжело сказать. Но дальнейшие действия шли, как в тумане. Я проигнорировала отсутствующую стену, дававшую прекрасный вид на интерьер, и зашла внутрь через дверь. Под ногами скрипнула осыпавшаяся крошка. Сердце бешено стучало в наивной надежде, что всё это — дикий сон, и мама сейчас встретит меня с чашкой пылкого напитка, а с лестницы спустится счастливый отец и поцелует меня перед тем, как уйти на работу.

Но грезы рассыпались в прах с каждым шагом по жестокой действительности. Родное гнездо оказалось разрушено из-за прошедших бомбардировок, и многие детали, которые так жаждал увидеть глаз, исчезли. Я провела рукой по сломанному напополам столу, краем восприятия ощущая впивающиеся в пальцы занозы. Чашка с недопитым чаем источала слегка подсохший, но узнаваемый аромат. Сквозь дыру в крыше на пол сыпались тонкие снежные хлопья, от чего заледенели многочисленные шкафчики с кухонной утварью. Мне хотелось еще чуть-чуть постоять здесь, но что-то внутри меня навязчиво жужжало, угрожая наказать за бездействие. Я поднялась по трескучей лестнице.

Второй этаж уцелел чуть лучше. Даже керамическая ваза, водруженная на тумбочке, осталась целой. Я медленно повернула чудом сохранившуюся посуду, и обнаружила на ручке впитавшееся пятно крови. Удивление продержалось недолго, легче было списать аномалию на галлюцинации. Вера в свой здоровый рассудок быстро утекала.

Меня мало интересовала собственная комната, но я все равно зашла внутрь, ради полноценности своего визита. В глаза бросился засохший бонсай, склонившийся к кромке обезвоженной земли. Я села на кровать, краем сознания отмечая, что с момента моего ухода её кто-то застелил, а наваленные вещи заботливо сложил в шкаф. Наверное, папа чувствовал вину за причину нашей перепалки, в знак примирения решил немного убраться, а потом… Мне захотелось плакать, но слезы не шли, словно кран выдрали из почвы за неуплату. Я протерла глаза, оставив на измученном лице кровавые отпечатки.

— Почему ты была не способна им помочь?

Яркий голос вспыхнул в голове, но когда я подняла глаза, то никого не заметила.