Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 35 из 38



* * *

Поутру Лабинцов шёл в совет в состоянии мучительного умственного нытья. События ночи возбуждали саднящий пессимизм, будто Семён Кириллович заглядывал в сырой и тёмный ход. То, что довелось вскоре узнать, представило ему окружающую среду в образе взбаламученной стихии, где путаются кривые пути чужих соображений и поступков, чьи истоки пугают. Оказалось, что таинственное стало завариваться в ночь первого визита делегации. Предрика и другие большевики, словно в посёлке стоял враг, конспиративно встретились в здании школы. Затем они отправились на телеграф, но не по улице, а дворами, перелезая через заборы. Позже об этом будут рассказывать с сурово и отчаянно загорающимися глазами: "Башкирская охрана могла патрулировать..." Охрана же в это время безмятежно почивала. Коммунисты передали телеграфом в оренбургский губком всё, что знали о делегации и её планах. В губкоме помнили, как Баймак принял посланных за золотом, и двадцать минут аппарат молчал. Но вот лента побежала: "Всякое формирование автономного Башкурдистана является контрреволюционной националистической бандой. Появившийся в Оренбурге башкирский совет целиком арестован как безоговорочно контрреволюционный. Завтра получите приказ номер пять". В губернском центре решили отложить вопрос о драгоценном металле - ввиду намечающегося подарочка: согласия Баймака с башкирами. При телеграфисте по очереди дежурили поселковые большевики, пока не поступил обещанный приказ - "беспощадно бороться с зелёнознамёнными беломусульманскими бандами". В заключение аппарат отстучал: "...заслуга в обезвреживании будет высоко оценена". Это было то самое яблоко, что соблазняло предрика, обременённого заботой: как, не отдав золота, отвести карающую десницу. Он телеграфировал, что для захвата банды сил нет, но предложил манёвр, не вызвавший возражений Оренбурга... Люди, что выехали в Орск с деньгами башкир, были секретно проинструктированы. Они закупили сто с лишним винтовок, тридцать тысяч патронов и отправились назад окольной дорогой. В глухой деревушке неподалёку от Баймака их поджидали оренбуржцы, что просочились сюда неприметно, порознь, чтобы не вспугнуть башкир. Среди баймакского актива, наряду с лицами посвящёнными, которые знали всё, имелись и те, кому, опять же с наказом хранить тайну, было сообщено: на посёлок совершает рейд белопартизанский отряд. Он будет врасплох атакован красным полком. Задача поселковых дружинников - "в боевых условиях эвакуировать башкир". В начале ночи, которую мы описали, более ста рабочих скрытно, малыми группками, вышли из посёлка и собрались на замёрзшем болоте, где уже сгружали подвезённые винтовки. Оренбуржцы разделили вооружившихся людей на четыре взвода, которые обложили свой же спящий Баймак и, по команде, стали пулять поверх крыш... Последующее известно. Когда делегация была "эвакуирована", оренбуржцы, по уговору совета с губкомом, убыли, дабы своим присутствием не напоминать о распре из-за золотого резерва. Башкир, под охраной местных красногвардейцев, совет поместил в бараке на ближнем руднике.

...Семён Кириллович, которому не давали покоя эмоции идеалиста, чьё мировоззрение пошатывалось, проникал в душу среды, ища примирения с собой. Он говорил друзьям-рабочим: - Приехала делегация с дружескими предложениями, с ней стали сотрудничать - и вдруг... посадить под арест? Ему отвечали с благодушной покорностью, к какой побуждают настырные, но любимые дети: - Не наши они, а хотели попользоваться. Видели вы их знамя зелёное? Ни красной звёздочки на нём. - Традиционное - то есть по стародавнему обычаю - мусульманское знамя, начинал Лабинцов с преподавательской дотошностью в разъяснениях. - О чём и разговор. Бело-зелёные они! - непринуждённо прерывали его с симпатией людей, уверенных, что они понимают то, до чего не дойти этому приятному, образованному, но не настоящего труда человеку. - Хорошо ли - взять их деньги, а потом так поступить? - упорствовал Семён Кириллович. - Деньги взяты на общее дело, - слышал он в ответ. - А давали они их из своего расчёта: чтоб нашими руками оружие заиметь. Против нас бы и повернули. - Но они с белыми воюют. - Так на то и банды! Они ль друг с дружкой ладят? - отвечали ему с вежливой иронией превосходства. Баймак тем временем окружали башкиры: спасшийся Карамышев собрал возмущённых из четырнадцати волостей. По телеграфу пришло требование исполкому: сложить оружие и отпустить захваченных. Председатель связался с Оренбургом, после чего глядел соколом. Депутаты, узнав от него, передавали рабочим посмеиваясь: "У башкир на один дозор не наберётся ружей. Вся толпа - с самодельными пиками. Всыпят им горячего!" Предрика телеграфировал Карамышеву, что "доводит до его сведения губернский приказ номер пять", к которому и присовокупил ответ исполкома: "Только через трупы рабочих вы можете взять оружие и арестованных". Башкиры перерезали провода, но не атаковали. Прошло три дня, стала доноситься редкая перестрелка. Потом красногвардейцы-разведчики крадком вынырнули из посёлка и прибежали назад, подбрасывая шапки: противник ушёл. Ходили в деревню по соседству, где встал красный карательный отряд: более шестидесяти запряжек, бомбомёт, станковые пулемёты. В поповском доме, натопленном до банной духоты, командир накрылся одеялом над горячим чугуном с травяным настоем и вдыхал целебные пары: изгонял лёгочную хворь. Он открыл мокрое лицо и, моргая слезящимися глазами, сказал, что они уже поработали по башкирским волостям и будут продолжать "без роздыху", не заходя в Баймак. А Лабинцов при каждой встрече с предрика спрашивал об арестованных. Тот отвечал наигранно-вольно, почти панибратски: - А важный они народ! ой, ва-а-жный, а? - Но тут же добавлял уже совсем с другим выражением, понижая голос в смирении перед возложенной на него ответственностью: - Серьёзные фигуры. Очень-очень серьёзно мы к ним... В перерыве заседания он, как обычно, занимался бумагами за столом, и Семён Кириллович присел подле: - Я уже говорил... Изильбаев страдает язвой желудка. Предрика поглядывал любопытно и кротко: - Это не секрет. Лабинцов кивнул и постарался произнести потеплее, как бы заранее благодаря: - Он получает молоко? - Решался вопрос. - Решили? - слабо улыбался Семён Кириллович. Черты председателя выразили глубокую горечь, точно он услышал от уважаемого человека нечто кощунственное: - После исполнения приговора вопрос не стоит, - было сказано отчуждённо-замкнуто. Оно отозвалось в Лабинцове невыразительно и тупо, будто стук по толстому дереву. Так остро было то, что рассекло сознание. Предрика расстроенно-сердито точил карандаш и заполнял собою мир. Семён Кириллович, чувствуя сквозяще холодный перерыв в мыслях, бесцельно спрашивал: какой приговор? кто судил, когда? - Принести вам приказ номер пять и все телеграммы? - щёки председателя стали сизоватыми от напиравшей крови. - Я говорю о местных решениях... - меркло пробормотал Семён Кириллович. - Как же у нас, при нашей власти, может быть без местных решений? произнёс предрика укоризненно и сокрушённо, с видом оскорблённого, который не желает ссориться. Лабинцов обнаружил отсутствие в себе воли, точно исчезли формы, в которых она могла проявиться, и ему стало нечем определять своё поведение. Он понёс было домой всепожирающее чувство душевного разора, но его остановили по делу. В сёлах, зная о золотых пудах в Баймаке, подняли цены на продовольствие, и требовалось решить: соглашаться или ехать в дальние деревни? Семён Кириллович, конвульсивно стряхивая с себя надсаду момента, жадно прильнул к своевременной трудности, окружил себя знакомым, привычным.