Страница 6 из 7
– Ладно, так уж и быть. Половину от половины.
– Давай теперь из этой четвертушки корону сделаем. Тоненький ободок, а поверху зубчики пустим. И резьбу, резьбу узорную представь.
– Ага, представила.
– Молодец, вижу, постаралась. Глянь, какая работа тонкая. Заглядение!
– Ох, действительно. Правда, на корону похоже.
– А как же… И что там у тебя осталось? Всего четверть от прошлой боли? Хоть с ней-то готова расстаться?
– Нет, нет! Пожалуйста, не отбирайте у меня последнее!
– Да кто ж о последнем говорит? Я опять только половинку прошу.
– Ладно, хорошо. Но только половину! Наверное, ее ни на что не хватит.
– А вот и хватит. Ты из этого браслет сотвори. Литый такой, изогнутый, с камнями-самоцветами.
Женщина зажмурилась, напряглась, а потом вскрикнула:
– Вижу, вижу браслет! Тяжеленький какой!
– Вот и славно. Осталась еще частичка малая, правильно? Опять не отдашь, да?
– Не-а, – затрясла головой женщина. – Нет, нет, ни за что! Это ж какая-никакая, а родительская любовь.
– Тьфу на тебя! – рассердилась ведунья. – Как ты за свою боль-то держишься! Давно бы могла выбросить этот сухарик да свежий хлеб испечь, пышный да румяный.
– А вдруг не смогу, вдруг не получится?
– Да хоть попробуй! Не попробуешь – не узнаешь. Ну что, расстаешься с черствой краюхой?
– И не знаю прямо, – заколебалась женщина. – Ай, ладно, расстаюсь! Пусть это будет… перстенек. Можно?
– Да неужели нельзя? А чего добру даром пропадать? Как раз на один пальчик хватит.
Перстенек женщина и вовсе легко сотворила – только подумала, и вышел перстенек с камушком яхонтовым.
– А боль где? – спросила ведунья.
– Нету ее, не осталось! – с удивлением осознала женщина.
– Это правильно, так и должно быть. Ты свою боль разделила и в дело пустила. Смотри, сколько полезных вещей вышло: перстень, диадема, ожерелье и браслет в придачу!
– И куда теперь все это добро?
– Может, примеришь? Представь себе зеркало. Смотришь в него, а на тебе весь этот гарнитур. Нравится?
Женщина ответила не сразу.
– Нет, совсем не нравится, – призналась она. – Снова дышать нечем и тяжесть навалилась. Не мое это!
– А чье же?
– Может, родительское?
– Если так, то верни им то, что не тебе принадлежит, – предложила ведунья.
– А им не будет плохо? Это ведь боль.
– Бывшая боль, – поправила ведунья. – Ты ж ее в красоту превратила.
Женщина открыла глаза и посмотрела на огонь.
– Жаль, что я не сожгла этот хлеб.
– Не жалей. Просто так взять и сжечь – нельзя, хлеб ведь все-таки, образ-то сильный. Похоже на родительское благословение, которого ты так и не получила. Даже если сжечь, энергия высвободится, ее куда-нибудь направить надо. А ты ее не хочешь принимать. Так что, возвращать будем?
– А можно разделить? Чтобы и матери, и отцу досталось?
– Можно. Ожерелье и браслет матери, а перстень и корону отцу, так?
– Наверное… – женщина снова закрыла глаза и какое-то время молчала, а потом заговорила:
– Родители мои, хочу вас отблагодарить. Матушка, позволь подарить тебе символы женственности – браслет и ожерелье. Это то, чего тебе, замотанной делами-заботами, всегда не хватало. Батюшка, а тебе отдаю символы власти – перстень и корону. Вы – мои большие родители, а я – ваша маленькая дочка, и не мне вас учить, не мне вас судить. Дали вы мне в наследство хлеб сухой да черствый, которым я напитаться не смогла – ни разгрызть, ни проглотить. Но я этот каравай по наследству передавать не буду, я теперь новый хлеб испеку, пышный да румяный, чтобы детям моим он был вкусен и полезен, на радость и счастье.
После этих слов она выдохнула и обмякла.
– Ах, хорошо сказала! – искренне похвалила ведунья. – Не ум слова придумал, а душа нашептала. Что, нет больше претензий к родителям?
– Я вроде как еще и злюсь на них, но уже понимаю, что веду себя как маленькая и обиженная девочка. Мол, всучили вы мне черствый хлеб, не такого я хотела. А у них, может, другого-то и не было.
– Верно говоришь, – прокомментировала ведунья. – Родители главное дело выполнили – жизнь тебе дали, за что низкий им поклон и глубокая благодарность. А уж насчет остального – все в твоей власти.
Вынырнув из пространства своего детства, я не сразу включилась в реальность.
– О чем призадумалась? – спросила Яга.
– Да вот вроде все в сказке есть, а чего-то не хватает. Поняла! – воскликнула я. – В концовке нет описания того, что родители эти дары приняли или как прошел этот процесс.
Ядвига удивленно вскинула брови.
– А твое ли это дело – родителями руководить? – спросила она. – Твое дело – подарки вручить, а они уж захотели – приняли, не захотели – так оставили.
– Да я не чтобы руководить! – стала уверять я. – Мне просто хочется узнать, как там дальше вышло. А вдруг, как это в сказках бывает, в самом конце злые чары пали, и все стали жить долго и счастливо?
– Ох, и любишь ты, чтоб по твоему было! – попеняла Яга. – Ну да ладно, попробуй. Вреда от этого не будет, а вот польза может выйти.
– А как это сделать?
– Представь себе, что ты с этими дарами в руках стоишь перед своими родителями, – сказала Баба Яга.
Покорно закрыв глаза, я увидела и отца с матерью, и украшения, что я им как бы вручила.
– Представила? – спросила она меня, и я кивнула. – Отлично, и что же там, в конце твоей сказки?
– Родители себя как-то странно ведут. Отец вроде как в растерянности, а мама губки поджимает, недовольна, что ли?
– А ты что?
– А я им говорю: «Спасибо, что вы для меня столько сделали, но ваш горький хлеб я так и не смогла ни съесть, ни переварить. Только и сумела, что слепить из него драгоценности. Примите, пожалуйста, и не обижайтесь – не моя это судьба, это все вам принадлежит».
– И что происходит?
– А вот теперь родители вроде уразумели. Только почему-то примерять на себя не спешат, вроде ждут чего-то.
– Может, не все ты им сказала? Может, на дне души еще слова остались?
– Не знаю. Сейчас поищу.
Сузив глаза, я долго думала.
– Знаешь, я ведь себя чувствую виноватой перед отцом, – призналась я.
– За что?
– За мать, а вернее, за ее поступки. Она особа довольно-таки властная, с такой рядом ни один мужчина не сумеет свой потенциал раскрыть. В ней столько мужской энергии, что не сможет мужчина даже рядом быть с ней, будет убегать все время – не в гараж, так в бутылку, не в бутылку, так на сторону.
Ядвига вздохнула и покачала головой:
– Так и знала, что в глубине души ты так и не смирилась, что не твое это дело – родительскими отношениями рулить.
– Да не рулю я! – с досадой отмахнулась я. – Вроде как живут во мне и властность материнская, и слабость отцовская, и все время друг с другом борются, а мне от этого больно, хоть волком вой. Не могла я в детстве этого принять, потому и виноватой себя чувствую. Вот и пытаюсь с помощью украшений расставить все на свои места. Отцу – перстень и корону, как главе семьи, чтобы мог сказать: «Я по праву могу занять свое место, руководить, решать и дать отпор, если надо». А матери – перстенек и браслет, чтобы ощутила себя женщиной, красивой и желанной, слабой и податливой. И еще отдаю ей ответственность за ее поступки. Не несу я за это больше ответа. Не мое это, заберите каждый свое назад.
– И что ж родители, рады? – спросила Ядвига.
– Мать смотрит так, будто подарок с подвохом получила. Вроде ожерелье красивое и браслет тоже, и нравятся ей, но надеть не решается. А отец плачет, смотрит на корону и перстень и плачет – вроде как по несбывшемуся. Но вот что-то происходит! Мать смягчается при виде слез отца, надевает украшения, берет его за руку, а отец распрямляет плечи и будто бы выше матери становится.
– Это и есть конец? – забрасывает следующий вопрос «психолог Ядвига».
– Погоди, еще ничего не кончилось. Вот на перстне отца и мамином браслете проявляются узоры одинаковые. Они держатся за руки, браслет и перстень выглядят будто одно целое. Это их совместная жизнь, совместная судьба, она теперь в их руках.