Чаша любви

— Не знаю. Ничего не выходит.

Дуайт почесал подбородок.

— А ты попытайся. Прямо сейчас.

Стивен сделал усилие. После приступа ужасного кашля он откинул голову на подушку. Клоуэнс осторожно промокнула ему лоб и лицо тряпицей.

Дуайт сел на кровать.

— Ты слышишь, Стивен?

— Да.

— Я изменю лечение. Поменьше кровопусканий. Но дам кое-что для усиления кашля. И ложку бренди каждые четыре часа.

Стивен слабо усмехнулся.

— Мне нравится.

— Не больше. Тольку ложку. Стивен, надеюсь, ты понимаешь, что мы, доктора, можем оказать лишь посильную помощь. Но болеешь ты. Поэтому ты должен бороться с болезнью. Понимаешь?

— Да.

— И отхаркивайся. Старайся изо всех сил, пусть больно, даже слишком, но отхаркивай мокроту. Такова эта болезнь: ты должен выплёвывать из себя всё. Наша с Клоуэнс помощь тут не играет важной роли. Понимаешь?

— Да. И спасибо.

В ужасно узком коридоре снаружи, где даже Клоуэнс приходилось пригибать голову, Дуайт произнес:

— Не стану делать вид, что прогноз благоприятный. Оба лёгких поражены, правое сильнее левого, при этом нижняя часть поражена больше верхней. Кислород с трудом проникает в больные ткани. Подозреваю, что местами в лёгких есть красное опеченение. Но он по природе сильный. Не чета мне... — Дуайт запнулся. Он чуть не сказал, что особенность пневмонии в том, что зачастую она убивает сильных, но щадит слабых. — Каждый прожитый день будет в его пользу. Если он переживет кризис, то выкарабкается. Я сказал ему сущую правду: он борется с заболеванием. Мы лишь наблюдаем. И ещё кое-что.

— Да.

— Попробуй распахнуть окно. Не надо, чтобы дуло прямо на него, но пусть воздух проникает в помещение. Так, есть камин; небольшой огонь очистит воздух, но не слишком нагревай комнату. Постоянно кипяти чайник. Меняй компресс на груди. От него так пахнет, как будто Уилинг в прошлый раз пользовался настойкой шпанской мушки; по-моему, это чересчур. Волдыри совсем ни к чему. Наоборот, надо успокоительное. Гусиный жир на оберточной бумаге, и поверх неё надеть нижнюю сорочку, чтобы сохранить тепло.

— Я так вам признательна за приезд.

— Заеду завтра вечером, если... — он опять запнулся, — ...если получится. Сколько времени он болен, по словам Эндрю?

— В таком состоянии? Около четырёх дней.

— Значит, болезнь приближается к кризису. Сколько времени прошло после тифа?

— Эндрю говорит, ему полегчало за неделю до этой хвори.

— Значит... избегай его дыхания. Если появится мокрота, держи её подальше от всего остального и избавляйся от неё поскорее. О такой лихорадке нам пока мало что известно, так что будь осторожна. Когда Эндрю тебя сменит?

— По его словам, около двух.

— Далеко дом твоей тёти?

— Мили три с половиной или четыре.

— Тебе ведь надо поесть и отдохнуть, сама знаешь.

Она улыбнулась.

— Ночью я подремала в кресле. Мне кажется, он не хочет, чтобы я уходила.

Большую часть второй ночи Стивен пролежал в бреду. Горящая свеча бросала пугающие тени от его головы на неоштукатуренную стену спальни, и больной метался и ворочался, словно эти уродливые силуэты были отражениями кошмаров, рождаемых его разумом. В конце концов Клоуэнс задула свечу, чтобы избавиться от этих образов, и, дав Стивену глоток бренди, провалилась в сон.

Когда она проснулась, он пытался выбраться из кровати. Клоуэнс положила руку ему на плечо, чтобы остановить. Он не узнал её и начал говорить о каком-то ящике, которые нужно открыть, но у него нет ключа. Он пытался взломать замок ломиком, но тот выскальзывал из рук. Клоуэнс попыталась снова разбудить его, и Стивен очнулся, уставился на неё остекленевшим взглядом, но назвал её Джереми:

— Плохи дела, Джереми, — твердил он, — придётся всё бросить и смываться, иначе нас поймают. С поличным! Святая Мария, дай мне попробовать ещё разок! Джереми, дай я ещё раз попробую!

Она выбилась из сил, пытаясь уложить его обратно в постель, но Стивен был крупным мужчиной, а его рубашка и руки стали скользкими от пота. Затем он начал задыхаться — каждый вздох, раздающийся словно из глубокой скважины с водой, казался последним. Клоуэнс протёрла ему лицо влажной губкой, но Стивену не полегчало. Хотя прошло всего два часа с последней дозы, Клоуэнс налила ещё ложку бренди и попыталась заставить Стивена проглотить, но у неё тряслись руки, а у Стивена дрожал подбородок, так что большая часть содержимого сбегала вниз.

Наступила самая тёмная часть ночи, и, казалось, вся забота Клоуэнс и все его страдания не приведут ни к чему, кроме смерти. Клоуэнс раздула затухший огонь, но тот казался таким же безжизненным, как и её мысли и чаянья.

Стивен снова начал забываться. Один раз упомянул имя Вайолет, дважды — Лотти (наверное, Лотти Кемпторн) а затем начал беседовать с Клоуэнс: ему казалось, что её здесь нет, его голубые глаза налились кровью и остекленели. Он говорил, что должен признаться — он никогда не был капером. Потом начал убеждать её сбежать на каком-то дилижансе, который, к его ужасу, уже приближался к Лискерду. Клоуэнс удержала его, когда он снова попытался встать с кровати.

Если прежде у него был жар, теперь его начало трясти, и Клоунс пришлось укрыть его одеялом до самого подбородка. Снова и снова она вытирала ему лицо полотенцем, пока оно не промокло насквозь. Лёгкие втягивали воздух со звуком, напоминающим насос на шахте, которому не хватает угля. Руки хватали воздух, но, натыкаясь на неё, тут же отпускали, пытаясь нащупать нечто более важное. Нащупать, по сути, саму жизнь, мелькнуло в голове у Клоуэнс; но жизнь ускользала.

Так продолжалось весь следующий час, и она чудом успела зажечь новую свечу от чадящего фитиля, что позволило отсрочить наступление пугающей и невыносимой темноты. Потом его затошнило, из уголка рта потекло что-то чёрное, и Клоуэнс немедленно это стирала.

После дышать Стивену стало чуть легче, и он, судя по всему, вымотался до предела, от чего провалился в сон или в кому. Совершенно обессилев, Клоуэнс отстранилась, откинулась на спинку стула и задремала…

Проснувшись словно от толчка, она заметила слабое пятно света, пробивающееся сквозь щель в колышущихся шторах. Она с тревогой взглянула на Стивена. Либо его дыхание было слишком слабым, либо его не было вообще. Вскочив и распахнув шторы, она отметила серость приближающегося рассвета и обернулась к желтизне убогой и давящей комнаты.

Стивен наблюдал за ней.

— Клоуэнс... — он с трудом облизал губы.

Дрожащая и раздираемая вопросами, она приблизилась к кровати, пытаясь отыскать признаки выздоровления или ухудшения.

— Ты... провела здесь всю ночь? — прошептал он.

— Разумеется.

— Сны... кошмары...

— Да.

— Мне снилось... Пресвятая дева... сны.

— Как ты... Как ты себя чувствуешь?

— Я... Даже не знаю.

Она промокнула его лоб уже в пятидесятый раз: пот лил с него градом, копна соломенных волос безжизненно свисала, как после бури. Стал ли пот холоднее?

— Ты осталась, — сказал Стивен. — Уже на вторую ночь.

— Лучше не разговаривай.

Клоуэнс попыталась немного ослабить припарки на его груди. Оба замолчали. Когда же в комнату неохотно проникло утро, больной снова зашевелился.

— Ты пришла... позаботиться обо мне.

— Тебе следует отдохнуть.

— Хочу немного... поговорить. Присядь.

Она села на стул. Стивен высунул руку из-под одеяла, и Клоуэнс взяла её.

— Клоуэнс. Не знаю, чем всё это закончится, — он сделал над собой усилие. — Видишь, по-прежнему не могу отхаркивать.

— Ничего.

— Я не смогу сказать всё, что хотел — может, уже никогда не смогу. Но я люблю тебя. Ты ведь знаешь это, да?

— Знаю.

— Ты пришла сюда... То есть, я хоть что-то для тебя значу?

— Что-то значишь.

Он сжал её руку.

— Ты не представляешь, как это для меня важно, — его рука определённо становилась холоднее.

— Ты сможешь ещё поспать?