Вперёд, плаксы!

Я отпустил Сычиху, и она, утратив агрессивность, воззрилась на “BMW”, из которого вышел сухопарый господин лет шестидесяти в светлом костюме и с тросточкой. Два накачанных амбала конвоировали его по бокам. Из джипа выскочили еще четыре амбала и расторопно прикрыли корму хозяина. Господин с тросточкой степенно приблизился к нашей скульптурной группе.

– Игнат, – произнес он капризно, – стол накрыт. Я не привык ждать.

Папаня выразительно посмотрел на офицеров МУРа.

– Обстоятельства, Павел Тимофеевич. Обстоятельства выше нас.

Лицо Павла Тимофеевича, все в мелких морщинах, вроде бы улыбалось, но водянисто-голубые глаза, пристальные и холодные, этой улыбке явно противоречили.

– К черту обстоятельства, Игнат. Я жрать хочу. – Он обвел взглядом присутствующих. Майор Калитин непроизвольно вытянул руки по швам. И сухопарый господин строго проговорил, – Всех знаю. – Он указал на меня тростью. – А этого – нет.

Я чуть поклонился.

– Странно, что я существую.

Сычиха скосила на меня глаза едва ли не с симпатией.

А господин с тросточкой обратил взор на Папаню.

– Тот самый Француз? Да, Игнат?

Плутоватые глазки Игната избегали смотреть в мою сторону.

– Да, Павел Тимофеевич, в общем-то…

– Майор Калитин! – гаркнул я. – Либо едем на Петровку, либо адье, как говорят французы!

Майор не отозвался: он ел глазами господина с тросточкой. И тот, словно только что майора заметил, состроил удивленную мину.

– Чем занимаешься, Алексей? Бандитов ловишь?

У майора Калитина вспыхнули уши.

– Да так, Павел Тимофеевич… – пролепетал он. – Просто возникли кое-какие вопросы.

– К нему? – Павел Тимофеевич указал на меня тростью. – Брось дурить, Алексей Иванович. Мне за него поручились.

– Но извините, – запротестовал майор, – все же мы обязаны проверить…

– Не там ищешь, олух! – взвизгнул вдруг господин с тросточкой. – Хочешь себе проблемы?

– Да нет, Павел Тимофеевич, я просто…

– Вали отсюда, Алексей! Забирай своих шавок и вали!

Красный как рак майор Калитин двинулся к “москвичу”. Лейтенант Гномкин с каменной физиономией зашагал рядом. А Сычиха, проходя мимо господина с тросточкой, процедила:

– Я не шавка, Хлыст. Заруби это на носу.

И господин из “BMW” несолидно огрызнулся:

– Вали, вали, не отсвечивай!

“Москвич” с муровцами уехал с пустыря. А мне оставалось лишь гадать, кто такой этот Павел Тимофеевич – непрошенный мой благодетель. Объект моих недоумений меж тем подошел ко мне с улыбочкой.

– Ну, как я это разрулил? – Он хлопнул меня по плечу и был весьма удивлен, что плеча на месте не оказалось.

– Блестяще, – ответил я. – Но не стоило хлопот.

– Да ну, какие хлопоты? Рад был помочь. – Он вновь попытался хлопнуть меня по плечу – и ладонь его опять чиркнула по воздуху. Ему это не понравилось, но он продолжал улыбаться. Лицо его в мелких морщинах выглядело, как треснувшая яичная скорлупа. – Смотрю, вы мужик увертливый. Ценю.

Я слегка шаркнул ногой.

– Приятно слышать.

Ехидство мое от него не ускользнуло, его водянисто-голубые глаза приобрели штормовой оттенок.

– Говоришь, он жутко крутой? – обернулся он к Папане. – А я вот сомневаюсь.

Игнат занервничал: наше столкновение, очевидно, в планы его не входило.

– Можешь сомневаться, Пал Тимофеич, только поехали жрать. Ты, вроде, с голоду помирал.

Словно прикинув что-то в уме, Павел Тимофеевич произнес:

– О, кей, Француз, едем в “Арагви”. Потолкуем за обедом.

– О чем? – спросил я.

– Там узнаешь. Лезь в машину.

– Спасибо. Жрите без меня.

Казалось, он огреет меня тростью. Но он (то ли благоразумие возобладало, то ли я был ему зачем-то нужен) лишь приказал:

– Ты поедешь.

Вася, которому хорошо было известно, чем все могло кончиться, пробормотал:

– Ну, блин, Пал Тимофеич…

Игнат поспешно предложил:

– Отстань, Хлыст. Человек не голоден, у него диета. Поехали, пора сделку обмыть.

Но господин с тростью, похоже, сделался невменяем. Глаза его присосались ко мне, как пиявки, губы подрагивали от злости.

– Лезь в машину. Нужно обсудить кое-какой проект. Не залупайся, фраер.

Возможно, у Павла Тимофеевича временно помутился рассудок… Возможно, он просто не переносил ни в чем отказа. Копаться в этом у меня не было ни малейшей охоты. Я взглянул на побледневшего Папаню.

– Надрать бы тебе уши, Игнат. И за приглашение в “Арагви”, и за случайную эту встречу.

Игнат промолчал. Еще бы! Ему с милым этим дядюшкой предстоит деньги делать, и небось немалые. Ладно, мне-то что? Я направился к своему “жигуленку”.

– Стой! – приказал Павел Тимофеевич. И, поскольку я не внял, крикнул одному из охранников, – Давай, Гринь! Ткни его мордой в дерьмо!

На что Игнат угрюмо заметил:

– Хлыст, я тебя предупреждал.

На пути моем возник амбал, меланхолично жующий жвачку. На сонной его физиономии читалось: “Мне лично ты – до фени. Но раз хозяин приказал…” Он встал в низкую стойку и приготовился к атаке. Боже, как они все надоели! Сколько их было за двести с лишним лет!.. Я дал ему шанс.

– Тебе за это не платят, – сказал я. – Ты не обязан выполнять прихоти клиента.

“Клиент” хохотнул за моей спиной.

– Давай-давай, проповедуй. Вмажь ему, Гриня!

Мой призыв к благоразумию пропал втуне. Парень выбросил правую ногу, целя мне в лицо. Я отклонился, не сходя с места, и уведомил:

– Какую ногу поднимешь, ту и сломаю.

Не знаю, серьезно ли он отнесся к моим словам, однако жвачку выплюнул. Затем сделав руками обманку, левой ногой попытался ударить меня в голень. В момент его движения я сам нанес ему удар под колено. Послышался короткий хруст. Он завалился с воплем набок, обхватив сломанную ногу. Все это было до тошноты глупо и предсказуемо. Но, как обычно, урока никто не извлек.

Пока охранники суетились вокруг подбитого коллеги, а Игнат с Васей пытались урезонить бесноватого Павла Тимофеевича, сей последний, не желая вовсе урезониваться, издал воинственный клич:

– Серый, давай! Уделаешь его – проси что угодно!

И, разумеется, Серый не устоял. Обогнав меня возле “жигуленка”, он заслонил водительскую дверцу. Детина был приземист и широк в плечах. Ухмыляясь кривыми зубами, он вступил со мной в переговоры:

– Давай без каратэ-шмаратэ. Согласен?

– Можем вообще разойтись миром, – предложил я.

Он мотнул квадратной башкой.

– Не-а, драться будем. Но давай боксом, до нокаута. Согласен?

Ну до чего славный парень. Передо мной покачивался и приплясывал типичный полутяж, вес которого превышал мой килограммов на десять. И вот, стало быть, этот умник предлагал мне биться по-джентльменски против пудовых его кулаков. И, что забавно, он почему-то рассчитывал на мое согласие. Я бы оказался скотиной, если б его разочаровал.

– Идет, – кивнул я. – Бью в солнечное сплетение, минут за десять очухаешься.

Он заухмылялся и восплясал пуще прежнего. Затем попытался достать меня джебом. Затем согнулся пополам и рухнул на щебенку, не успев заметить, что с ним произошло. Мышцы живота у него были как литые. Но не для Мангуста. Надо ли говорить, что никакой радости от победы я не ощутил? Только грусть и горечь. Всегда только горечь.

Галдящие за моей спиной «зрители» в недоумении примолкли: как-то слишком быстро свалился Серый, не оправдал ожиданий. Открыв дверцу «жигуленка», я оглянулся. Папаня с Васей понуро уперли зады в «мерседес». Они опасались моего гнева. Зря.

А Павел Тимофеевич, господин с тросточкой, не опасался ничего абсолютно. Более того, как ни странно, он выглядел довольным. Вот его я бы взял за горло… Однако сел в машину и уехал.

Не хвали меня, Стив Пирс. Я отпустил мерзавца не потому, что сохранил хладнокровие воина, и не из уважения к заповедям Мангустов. Я не прибил господина с тросточкой лишь потому, что мне было жаль его охранников, которых пришлось бы заодно покалечить. Но для тебя, учитель, в этом все же есть утешение: школярские мои выходки иногда совпадают с правилами.