Страница 3 из 26
Было еще раннее-раннее утро, солнце еще не встало.
Человек неопределенного возраста, с белой шелковистой бородой и курчавыми, длинными волосами, вылез из спальника, потянулся, вдохнул свежий, чистый лесной воздух. Расправив грудь, сделал несколько легких пассов. Над поляной, что просвечивалась между листвой деревьев, клубился густой белёсый туман. В лесу, под нависающими низко ветвями, было темно и тихо, и только-только начинали просыпаться первые птицы. Босиком, ощущая холодную влагу росы, Андрей легкими шагами неспешно подошел к потухшему костру. Зябко поежился.
Никто не мог бы сказать об Андрее, из какой он группы эзотериков. Не похож он был, однако, и на новичка, и, тем более, на случайного туриста. Хотя, иногда прибивались к эзотерикам и случайные туристы.
Впрочем, вопросов из серии «ты кто такой» здесь никому пока не задавали. Остановился на Поляне и живет… Некий субъект. Вокруг костра теснилось лишь несколько палаток. Причем их хозяева, похоже, будучи праведниками, ещё предавались лёгким и приятным снам.
Вскоре, конечно, первым встанет сам «Эс Эс». Сан Саныч… Сэнсэй из Краснодара. Скорее всего, он неспешно подогреет в котелке воду, чтобы заварить себе крепкий утренний чай. Добавит в заварку мелиссу и перечную мяту, что сорвал здесь, неподалёку. И потянется по лесу легкий сизый дымок костра, смешанный с запахом мятного чая. И потому, заранее решив «пособить» Сан Санычу, Андрей натаскал охапку сухих веток и сложил её около потухшего за ночь костра.
Его самого, не смотря на ранний час, уже манила к себе река. Горная, прохладная, стремительная, поначалу обжигающая своим холодом. Такое купание бодрит, а после него по телу разливается приятная теплота… Андрей знал неподалёку довольно глубокую лагуну с очень чистой, прозрачной до самого дна, водой.
Захватив в палатке свою вездесущую холщовую сумку с длинной ручкой, он повесил её через плечо и стал быстро спускаться вниз, по крутому склону. Преодолев спуск, прошел по бездорожью негустого пролеска, в котором Сан Саныч умудрялся найти молодые, крепенькие грибы. Потом через пустошь, заросшую высокой, местами колючей, травой вышел на грунтовую дорогу. Слегка пригладил непослушные волнистые волосы, доходящие до плеч, и шелковистую светлую бороду. И бодро, быстрыми бесшумными шагами, устремился вдаль.
В нужном ему месте, Андрей свернул с грунтовки, и по узкой, знакомой ему, тропе через лес вышел к берегу реки и вдоль нее – к живописной речной лагуне. Тут он сразу разделся и, зайдя в воду, шумно нырнул. Вода обожгла холодом, а затем он поплыл, разогреваясь движением. Накупавшись, вышел, стряхивая с себя воду, как пёс. Натянул футболку, штаны и олимпийку на мокрое тело. И долго сидел и смотрел, как восходит солнце, потягиваясь и делая дыхательные упражнения.
С этого места открывалась широкая панорама. Солнце вставало из-за гор. Речная вода спускалась всё ниже и ниже по каменным уступам. Потом – более широкое речное русло, деревянный мостик через реку близ посёлка, а следом за ним – первые окраинные дома. А вдали, за подступающими к реке скалами, что наверху покрыты лесом, синели горы.
Андрей сидел на берегу небольшой реки…Чувствовал, как вода уносит в своем течении вдаль его мысли, погружает сознание в далёкие, ушедшие образы…
Когда-то он был поэтом. Нет, он не публиковал стихов. Он не работал поэтом – нет такой профессии. Он им просто был. И, как все поэты, тот молодой Андрей мечтал о чем-то недостижимом, далеком и прекрасном. Материально, конечно, он не обладал практически ничем. Но это его нисколько не смущало. Да и все люди тогда еще не были настолько зациклены на материальных соображениях. В общем, Андрей имел слишком мало для того, чтобы бояться терять. И слишком много для того, чтобы бояться жить. Чаще всего, это и составляет счастье.
Андрей относился к будничной повседневности легко; она не сильно давила его. Он был молод и любил странные, глупые компании. Внешне он казался человеком, не знавшим горя. И, действительно, Андрей с равнодушием встречал сонмы "укусов судьбы", о которых говорил Гамлет; как раз таки тогда он впервые прочел его в оригинале.
Конечно, он был странным человеком… Из числа тех, кто предпочитает с утра пить чай вприкуску с мыслями, вычитываемыми из книг, а не водку с пивом. Хотя, чаще всего, утро для него начиналось часов в двенадцать, поскольку он работал ночным сторожем. А еще, он говорил со звёздами по ночам, много размышлял и многое чувствовал. Андрей жил в своем собственном, замкнутом мире – и казалось, дышал только им. Этим миром своих иллюзий.
Увы, полностью изолированных миров не существует. Реальность врывается даже в сны самых скрытных людей, та неприкрытая реальность страшного мира, которая готова разорвать, раскромсать в клочья маленькие и уютные индивидуальные мирки. Поэты обычно бывают особо ранимы и чувствительны. И порой они затыкают уши, чтобы не слышать обыденной пошлости и закрывают глаза на фальшь и банальность, – на всё то, что так присуще общественным стадам. Чётко осознавая и слыша звуки и дыхание иного, внутреннего, мира, поэты живут, будто люди с ободранной кожей: впитывают, как губки, внутрь себя боль окружающего пространства. И плачут, когда с мира слезает краска, обнажая голый скелет.
Любой поэт долго не может выносить поэтического состояния, своей повышенной эмоциональной чувствительности, одновременно пребывая и здесь, и где-то ещё. Рано или поздно, поэты… Или полностью уходят в иной, нереальный, ими созданный мир, который почти не соприкасается не только с миром пресловутой реальности – но порой даже с миром разума, или… умирают. По житейским соображениям, это происходит вроде бы от других причин, и всегда слишком рано. Поэт может либо свихнуться, либо умереть.
Он…умирал.
Конечно, был и третий путь. Весьма болезненный: можно полностью переродиться. Стать "в лучшем случае" философом или прозаиком. А в худшем… Сердце поэта покроется грубой коркой, налётом пошлости, а сам человек скатится в пропасть праздных чувств и грубых развлечений. «Дети индиго»… Странный термин. Такие люди были всегда. Если прочитать внимательней биографии поэтов прошедших времён.
Он не знал о третьем пути. Он умирал. Умирал честно. Маяковский, «такой большой и такой ненужный», должно быть, испытывал это. Испытывал, наверное, и Блок… "Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться"… Бывают в жизни моменты, когда, чтобы переродиться, необходимо отказаться от всего, даже от самого себя. Большинству это сделать мешает чувство собственной важности, а к смерти толкает боязнь этой самой смерти.
Но он ничего не боялся. И был готов к смерти. Сердце разрывалось от боли, грусти и тотального одиночества. Голова разламывалась от переживаний былого, сотню раз проносящихся в сознании. И от всего этого хотелось выть, или вскочить и треснуться головой о стену… Потом и это прошло. И долгие месяцы он пролёживал сутками на диване, глядя в потолок и чувствуя, как куда-то в бесконечные миры Вселенной из него вытекают последние силы.
Наконец, ему стало по-настоящему всё равно. Низ, самое дно. Всё умерло, исчерпано. Изжито. И вывернуто наизнанку. Пусто. Никаких воспоминаний, никакой боли. Вот уже совсем нечего отдать из себя этому миру. Полная апатия. Полный нереал. Взгляд уходящей души на безымянное тело, одиноко распластанное на кровати…
Это было давно. Будто бы и не с ним вовсе. Может, единственным спасением было именно то, что он вот так, до беспредела, был безразличен даже самому себе. И Судьбе стало не интересно его убивать.
И потому, он получил второе рождение. Не умирая…
А сейчас, Андрей вновь подошел к реке, набрал полную пригоршню воды. Он несколько раз умылся, вновь ощущая приятную, бодрящую прохладу. Поднялся от реки на пригорок, потянулся, расправил плечи, а потом запел гортанную и плавную шиваистскую мантру. Немного погодя, Андрей взглянул на солнце, которое было уже довольно высоко над горизонтом, и направился обратно. К палаточному лагерю.