Страница 32 из 37
В литературе об этих событиях казаки неизменно представлены как заговорщики, сознательно плетущие сети антиправительственного заговора. Ни одного конкретного антиправительственного обвинения в адрес первых ходоков не выдвигается, кроме уже упомянутой «владенной» и рассказов вроде того, что граф Салтыков обещал разобраться и навести порядок (во что я лично вполне могу поверить – почему он не мог этого сказать?), а царь прослезился, услышав горькую правду о событиях в войске (ну это уже была чистой воды фантазия, но ведь фантазия – ещё не антиправительственный заговор?). И кстати, мне лично описание истории с плачущим царём прочитать не довелось – ни в одном из рапортов, которые я видела, эта деталь не упоминается. Откуда же её взяли некоторые авторы? Однако на основании одной грамоты и двух «преступных» заявлений историки делают уверенные выводы, «что казачье движение 1874 года носило отнюдь не стихийный характер, а было тщательно подогрето незначительным числом авторитетных казаков-старообрядцев» (рапортов Крыжановского начитались?) и что их экономические требования «позволяли замаскировать идейную направленность движения», как считает С. В. Колычев (стр. 121 и 127), как будто речь идёт о профессиональных революционерах-подпольщиках. Мне же видится совсем другая картина: казачьи массы, загнанные в невозможный юридический и административный угол, с одной стороны, и с другой стороны – в такой же неразрешимый теологический тупик несопротивления, основанный на христианской догме, отчаянно искали оправдание своему пассивному несогласию, в то время как нормальный человеческий инстинкт самосохранения подсказывал куда более радикальные меры.
Уральские казаки ещё не поняли, что государство и царь не заинтересованы в справедливости, а заинтересованы только в порядке. Порядок не должен иметь логики. Ему следуют с холуйской покорностью, не задавая вопросов, даже если этот порядок идёт во вред личным и общественным интересам. Именно наивная вера в то, что их мнение что-то значит, что хозяйство должно быть прибыльным, что государство строится на принципах справедливости, – именно эти заблуждения и служили движущей силой непрестанного потока ходоков к царю ещё лет пять-шесть.
Администрация УКВ, в частности наказной атаман Н. А. Верёвкин, оказалась намного сообразительнее. Можно предположить, что Верёвкин, возвратясь из-за границы и обнаружив УКВ в стадии массовой экзекуции, с Н. А. Крыжановским и оренбургскими батальонами в пылу «правосудия», не имел возможности оглядеться, разобраться и был вынужден следовать приказам своего непосредственного начальника. И поддакивать ему. Однако из архивных материалов видно, что первое время он пытался разобраться, кто виноват из казаков. Также можно предположить, что его первоначальное мнение могло быть в пользу ареста и высылки «вредных» казаков из войска. Однако уже в октябре 1874 года он высказал свои сомнения в целесообразности таких действий в письме Крыжановскому. Он писал, что «кризис, переживаемый ныне в войске, должен как можно менее произвести потрясений в экономическом быте казаков, чтобы не отнять у них возможность исполнять обязанности свои по службе» и что «высылка казаков из войска может дурно повлиять на экономическое его благосостояние» (ГАОО, д. 4020, л. 6), – аргументы, которые Крыжановский отмёл как несущественные, в письме от 7.11.1874: «Оно, конечно, было бы так, если бы пришлось выслать из края несколько тысяч человек, если бы все высланные были из числа служащих или платящих, если бы они вынесли с собою свои состояния и если бы, наконец, за ними последовали все их семейства. Но Вы сами пишете, что ссылаемые состоят или из отживших своё и негодных к работе стариков, или из ничего не имеющих забулдыг, что семейства за ними не пойдут и что имущество их или припрятано, или не может быть продано. Полагаю, что высылка из войска нескольких сот таких никуда не пригодных и для службы бесполезных людей не может иметь особенно вреднаго влияния на экономическое благосостояние войска» (ГАОО, д. 4020, л. 7). Предложения наказного атамана УКВ по изменению тактики «подавления бунта в войске» прекратились. Политика Крыжановского продолжалась.
В ноябре прошёл скоропостижный суд над Гузиковым и Стягóвым, и казаки начали собирать новое «посольство» к царю с прошением в составе Ефима Ивановича Голованова (форпост Гниловский), Ивана Ильичёва и Артемия Лабзенева (Уральск?), каковые и отправились в путь в январе. Делегацию изловили в Петербурге 13 февраля 1875 года. «Лирическое отступление» генерал-губернатора Оренбургской губернии Н. А. Крыжановского в приказе о приговоре этим трём казакам самым прямым образом подтверждает моё мнение, изложенное выше: воля государя священна, и если он вам приказывает, то не ваше дело рассуждать, а будете рассуждать – горько поплатитесь.
А ведь казаки даже и не спорили бы, если бы услыхали приказ из уст самого царя, если бы Его Величество нашёл пять минут, чтобы лично встретиться с казачьими выборными и лично изъявить им свою волю… Да даже и не пять минут для ходоков, одной секунды хватило бы, чтобы лично подписать письмо, написанное секретарём, и послать его в войско для показа казакам. Из прошения в прошение, от одного станичного схода к другому казаки повторяли одну и ту же просьбу: покажите нам бумагу за подписью самого императора, мы хотим получить приказ из его личных рук! Для них это было важно, потому что царь был ставленником самого Бога; будучи поставлен выше всех обыкновенных людей, он был вне критики. Его подписи подчинились бы сразу. Но царь и государственный механизм не имели на казаков (и народ в целом?) ни секунды их драгоценного времени или не могли поступиться своими процессуальными принципами. Для царя и государственной машины было проще посадить в тюрьму, угнать на каторгу и сослать в различные пределы Российской империи семь с половиной (а то и все десять) тысяч человек…
Приложение к главе «Про то, как, почему и куда «уходили»
Время от времени казаки высылали в Москву особыя депутации – «станицы». Посылка таких депутаций установилась издревле. Цель их – с одной стороны, заявить о своей подвластности, а с другой стороны – укрепить связь казаков с царём, исходатайствовать какия-либо привилегии и милости. Воспрещение прислать станицу рассматривалось, как опала.
(…)
Казаки приезжали в Москву не с пустыми руками: привозили царю дары от войска, отбитых у инородцев русских пленных, а станица Ермака поклонилась царю даже великим царством Сибирским. Не с пустыми руками и уезжали казаки из Москвы: они увозили с собою подарки, царское жалованье войску: винное, хлебное, денежное, порох и огнестрельные припасы и – что самое главное – царское милостивое слово к казакам, особенно для них дорогое, так как слово это было, так сказать, оправданием существования казачества, превращавшим недавних беглецов, преступников и вообще ослушников царской воли, каковыми были обыкновенно уходившие в казаки люди, в доблестных и полезных слуг государства.
«Столетие…», стр. 12
Божию милостию Мы, Екатерина вторая, Императрица и самодержица всероссийская и проч. и проч. и проч.
Нашего Яицкого войска войсковому атаману Петру Танбовцеву и всему Нашему яицкому войску.
Имянным указом Нашим, от 7 сего месяца, военной коллегии дали мы знать, что хотя войска яицкого сотники и казаки, которые собравшись множественным числом, неоднократно прозбами своими нас утруждали: за такое их дерзновение и заслуживают неупустительное по законам наказание, но из единаго монаршаго милосердия в таковом их проступке прощаем и снисходя на их прозбу, увольняем войско яицкое вовсе от легионной команды, куда из онаго и впредь не наряжать; а верноподданному Нам войску Яицкому повелеваем, по всем посылаемым в оное из военной коллегии, как из главного правительства грамотам и указам чинить непременное исполнение, и службу свою отправлять по своему прежнему обыкновению. Из военной коллегии, к командиру Московскаго легиона, генерал-майору Баннеру указ уже послан, что-б он, не только находящихся ныне при легионе Московском яицких казаков с их старшинами удовольствовать заслуженным жалованьем, и снабдя на проход до Яику провиантом и надлежащим числом денег, на счёт войсковой суммы, и отобрав все данные им казённыя вещи, отпустил в их жилища, но и того офицера, который ныне находится на Яике, за недостававшим ещё в легионную команду числом казаков, оттуда возвратил. Писано в Санктпетербурге, в Нашей военной коллегии, лета 1770 года, декабря 10 дня. У подлинной подписано тако: граф Захар Чернышев, серетарь Иван Петухов.