Страница 18 из 37
Может быть, не каждый уральский казак мог подписаться под документом на современном русском языке, но когда в 1878 году в УКВ разрешили публичные дебаты о религии, на которые сходились и православные, и единоверцы, и старообрядцы, то дискуссии заходили на любую теологическую тему, вплоть до содержания Стоглава, принятого в 1551 году, или Собора 1666 года, на котором церковь осудила патриарха Никона и низложила его (Витевский, стр. 197). То, что старообрядцы могли вести столь глубокие беседы, – свидетельство их осведомлённости в истории и теории религии. Далеко не каждый заурядный житель России мог поддержать такую беседу (да и сейчас далеко не каждый может), а уральский казак мог. В рассказе Хохлова о поисках Беловодского царства (наивная и несбыточная мечта о старообрядческом рае на земле) есть пример того, как на Урал приезжает самозванец из этого самого Беловодского царства. Какими бы наивными и необразованными могли показаться казаки-староверы с их мечтами, но в то же время были они «осторожными и подозрительными» и не давали водить себя за нос. Лжеархимандрит нашёл поклонников в других местах, но на Урале у него этот номер не прошёл. Ему не дали прямой отпор, но довольно твёрдо (хоть и дипломатично!) отказались верить на слово, пока не проверят его утверждения. И провели научный эксперимент: снарядили географическую экспедицию, чтобы проверить слова «архимандрита». Экспедиция эта добралась и до Сингапура, и до Японии и экспериментально доказала, что в указанном месте Беловодья нет. Каковы консерваторы-староверы?
Более того, я свидетель, что уралá отличались глубокими теологическими познаниями вплоть до конца XX века, пока живо ещё было поколение уральцев, не ходивших в светские школы (сначала ещё российские, потом уже советские), пока школьное образование не стало обязательным. За годы советской власти в уральскую общину влились старообрядцы (немного!) из других общин, из других районов страны. При беседе со старообрядцами из разных окружений поневоле замечаешь, насколько хорошо уральские староверы осведомлены об исторических тонкостях своей веры, насколько пытливо и критично они относятся к формальным и идеологическим аспектам своей веры, в то время как «пришлые» просто повторяют всё, что заучили от своих родителей, не отступая от традиции ни на букву, следуя знаменитому утверждению протопопа Аввакума: «Держу до смерти, яко же приях; не прелагаю предел вечных. До нас положено, лежи оно так во веки веков!»
Моя тётя Анна Игнатьевна Злобина (в девичестве Яганова) как-то в середине 1960-х вывела свою тётушку (и мою двоюродную бабушку) Татьяну Иосифовну Пискунову на экскурсию в Кремль, а там зашли в музей, в зал русской иконы. Гида не было, и Татьяна Иосифовна сама начала экскурсию. Вокруг неё быстро образовалась толпа не только посетителей, но и сотрудников музея: не каждый день им доводилось встречать столь глубокие познания и способность дать грамотный ответ на любой каверзный вопрос. А ведь Татьяна Иосифовна никогда не была экспертом ни в своём соборе в Джамбуле, где она жила с мужем, ни в Кызыл-Ординском, где проживали её родители, она на роль мастерицы не претендовала, и тем не менее её обширные познания произвели глубокое впечатление на специалистов-иконоведов.
Старообрядческая книга из библиотеки Ф. И. Петровской
Да это и не удивительно, что уральцы имели глубокие познания в религии: в отличие от уральских войсковых школ, в каждой семье была своя библиотека (во всяком случае, мне ни разу не довелось встретить семью уральцев («уходцев») без церковно-славянской библиотеки). Все покупали книги по возможности, хоть и нечасто, но так как книги хранились в семьях из поколения в поколение, то у многих бывали (и до сих пор есть, конечно!) церковные библиотеки книг по 5–10, даже 20. Книгами делились, давали друг другу на время. Семьи часто собирались по вечерам вокруг стола, чтобы почитать, поговорить, подумать, обсудить прочитанное. Причём, если была возможность, то читали и светские книги. В УКВ школы были также и станичными библиотеками, и многие учителя отмечали, что местное население и хотело бы пользоваться этими библиотеками, и желание читать в людях есть, но читать нечего, потому что школьные библиотеки были из рук вон плохи (Бородин, стр. 219). Только после революции ситуация с публичными библиотеками стала улучшаться и светские книги можно было легко найти в библиотеках. В 1870-х казакам приходилось ограничиваться исключительно домашними книгами религиозной тематики.
В свете всего вышесказанного, я думаю, становится понятно, что казаки, принявшие участие в событиях 1870-х годов, были в большинстве своём «подкованными» христианами, обученными дискутировать о религии и привыкшими это делать. Можно не сомневаться, что все они были в курсе, помимо прочего, что их вера запрещает насилие и убийство.
И был же кто-то (кто как не старообрядческий наставник?), напоминавший казакам в минуты кипения об этих простых и важных христианских истинах: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» (Евангелие от Матфея, 5:44–47).
Уральские казаки не отличались в этом отношении от основной массы старообрядцев. Мирный характер старообрядчества виден из всей истории «раскола». Старообрядцы почти никогда не бунтовали, не нападали ни на кого. Знаменитый лидер старообрядчества протопоп Аввакум был одним из немногих исключений – не смиренный был человек, судя по его книгам, но, при всём авторитете его пламенных и несомненно талантливых произведений, староверы, как правило, не брали «на вооружение» его агрессивный стиль общения с миром. Когда государство наседало на них слишком сильно, они снимались с места и уходили: хоть в соседнюю губернию, хоть на окраину России – на Дон, на Урал или в Сибирь, хоть в другую страну, например в Польшу в XVII–XVIII веках, или даже на другой континент, например в Америку в 1880-х. От всех конфликтов они старались уходить, следуя завету: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Евангелие от Матфея, 7:1–2).
Традиционно дореволюционная православная литература о «расколе» содержит постоянные обвинения в том, что «раскольники» были причиной чуть ли не всех смут в России (Андерсон, стр. 115). Хотя, если вглядеться в каждую конкретную ситуацию, то краеугольным камнем всех волнений в первую очередь будут вопросы экономические и юридические, а религия «валится до кучи», потому что она является неотъемлемой частью жизни многих. Но литература о «расколе» почему-то предпочитала заострять внимание именно на поверхностных, и зачастую случайных, религиозных аспектах волнений: напрочь забывала про невыплаченное жалованье стрельцам, но помнила про то, что они не хотели носить «богопротивного» немецкого платья; не помнила, что царь отнял у донских казаков доходный соляной промысел и начал облаву на беглых крепостных, которых в Донском войске было немало, но помнила про то, что в своих воззваниях Кондратий Булавин призывал казаков умереть «за истинную веру».
Нет, истинный христианин не призовёт к кровопролитию во имя веры.
Мирный, незлобивый аспект христианства был особенно важен для воспитания именно казаков, людей военных, призванных своей профессией творить насилие и убийство, и его обязательно объясняли мальчикам, а мне впервые объяснил кызыл-ординский дедушка Роман Васильевич Максин. Истинный христианин знает, что даже задумать убийство – это грех, который искупить нельзя. Неважно, при каких обстоятельствах происходит убийство. Если оно совершено «своей охотой», убийца обречён на вечные муки, замолить это нельзя! Поэтому казаки не могли, не имели морального/христианского права поднять руку на другого человека по своей воле. Однако существовала моральная лазейка, которая позволяла казакам служить в войске и участвовать в боевых операциях. Главная ответственность за убийство лежит на том, кто принимает решение. Исполнитель тоже не освобождается от моральной ответственности, но его вина меньше вины того, кто отдал приказ поднять оружие на другого человека. Командир, посылающий казаков в бой, брал грех на душу, и это ему, без сомнения, грозило гореть в геенне огненной, а вот рядовым казакам – по усмотрению Всевышнего (может, поэтому ветераны в УКВ нередко ударялись в самое суровое покаяние и так истово молились на склоне лет – боевые подвиги замаливали?). А командир, в свою очередь, полагался на приказ сверху. Таким образом, ответственность за убийство на поле боя передавалась по цепочке вверх до самого царя. А уж царь, Божий помазанник, сам держал ответ перед Богом. Впрочем, если рядовой казак горел желанием поднять руку на врага, то он разделял грех командира. Именно эта вера и удерживала казаков от радикальных шагов, от насильственного решения вопросов, несмотря на все провокации и насилие со стороны администрации. И думается мне, что «раскольничьи начётчики» (уважаемые старейшины УКВ) сыграли значительную роль в том, чтобы события не пошли по кровавым стопам Пугачёвского бунта.