Страница 5 из 7
Мэтт тихо, почти неслышно сказал:
— Ты – конец моего пути.
И Иви, кажется, верила ему, - в её глазах была глубина, синева, которой Мэттью прежде никогда не замечал, и умиротворённость, и цельность.
Он спал спокойно.
Ему снилась вода, чистая, прозрачная, молчаливая; он стоял у её кромки на песчаном берегу, видел в ней отблески медяного солнца, слышал её робкий, колыбельный шелест.
С противоположного далёкого и затерянного берега его звала Иви.
Вода разливалась у её ног смущёнными кольцами, мягкими волнами, что хотели обмануть её, усыпить её в своей неподъёмной мерцающей толще. Она мерцала обманчиво-ласково, пока не обратилась в багрянец, не поглотила весь свет; пока не поглотила девушку с головой.
А на следующее утро Иви исчезла.
========== Тот, кто был виновен ==========
If you become a nobody
Blind, to your family
Who would you be?
***
Если ты станешь никем,
Невидимкой для своих близких,
Кем ты будешь? (с)
Не хочешь поговорить со мной?
Анна бесшумно склонилась над ним, пытаясь притронуться к его руке в привычном успокаивающем жесте, но он не видел её. Он не видел её лица, обычно уравновешенного и собранного, и сосредоточенного, теперь бледного и взволнованного и будто немного постаревшего; не видел её силуэта. Не было дома и дороги за окном, как не было хрипящего чайника, зашедшегося в сухом кашле, тикающих часов – они молчали, капающей в кране воды.
С ним оставалось лишь его собственное оцепенение – всё остальное было размытым, словно после дождя, расплывчатым, мелькающим, незначительным.
Анна звала его – снова. Его друг и психолог.
Мэтт не слышал её.
Он сидел на холодном полу, и всё, что он хотел – это чувствовать его холод, это молчать, это вспоминать; его голова была прислонена к стене, и руки лежали на коленях.
Он искал её.
Первый день был самым страшным.
В первый день, когда Иви не вернулась к обеду, он сам отправился за ней вместе с Хэнком, проходя по заросшим тропам, тщательно обследуя окрестности дома.
За домом в одной стороне лежала полоса редкого леса, с другой – дорога, ведущая к городу. На обочине дороги стояла заправка, пропахшая дешёвым бензином, затянутая плёнкой масляных разводов, и магазины, недорогие и захламлённые.
Иви не видели ни в одном из них.
К вечеру он поднял на уши поисковые службы и ФБР – он боялся собственных предположений, он боялся тоскливой, скалящейся, несмолкающей неизвестности.
Ночи Мэтт не почувствовал.
Ночи, ослеплённой фонарями, оглушённой, окружённой зычными сиренами и лаем собак, не было.
Утром приехала Анна.
Она заставила его поесть – он не ощутил вкуса еды. Его одежда была грязной и влажной от ледяного пота, в его глазах рябило, его голова кружилась, будто он резко поднялся на ноги после длительной изматывающей болезни.
Второй день постепенно, неспешно и осторожно слился с первым, будто невзначай; он казался сырым, простуженным и беспробудным, хотя светило солнце, и ветер был сухим и тёплым. Лес за домом зевал, пробуждаясь; в голове у Мэтта всё смешалось – чужие, незнакомые голоса, лёгкое постукивание часов – когда мир замирал на мгновение – белёсый свет, треск отломленных ветвей. Кто-то беспрестанно приходил в его дом – спрашивал Мэтта о чём-то, уходил, но входная дверь хлопала всё реже и реже, пока не умолкла вовсе.
Третий день принёс затишье – сворачивались все работы, а Иви так и не возвращалась домой. Он метался по дому, повсюду натыкаясь на её вещи – находя её повсюду. Её телефон на прикроватной тумбочке на половину разряженный, кружка с недопитым чаем, оставленная на столе, резинки для волос в ванной на крючках.
Ночью, давящей, грозной ночью Мэтт постоянно просыпался, пытаясь понять воспалённым сознанием, что разбудило его.
Было тихо и холодно.
Он спросонья, находясь где-то на грани реальности и иллюзии, протягивал руку, туда, где совсем недавно лежала Иви, но находил одну только пустоту. Он мог бы разбить эту пустоту её именем, звать её, но его горло пересохло, и Мэттью не мог выдавить и звука, он мог бы проклинать всех богов, но бумажные боги прятались от него в тени.
Пятый день не отличался от четвёртого, а шестой от пятого. Была лишь болезненная размеренность и пульсирующая, непроходящая, шипящая боль в голове. Ещё была Анна с её раздражающе-добродушным тебе-нужно-выговориться, но единственное, что ему действительно было нужно – необходимо, - всё, что он хотел, это холод пола, это бессознательное, всё отрицающее оцепенение, сковавшее его, стеревшее его в труху.
Анна готовила ему кофе – кофе был излишне горьким и чересчур горячим.
Возможно, он хотел закончить то, что начал. Возможно, он нашёл её.
Мэтт ладонью пытался вынуть жар из своей головы, содрать его со своего лба.
Мэтт так и слышал в её тихих словах это застывшее, так и не произнесённое – она, скорее всего, мертва.
Иви мертва.
Ты не виноват в том, что произошло.
Мэтью знал, что Анна ошибается, что не всё было правдой – с самого начала, что это Иви сама нашла его – кем бы он ни был. Что Иви была умной для того, чтобы выследить, но слишком смелой для того, чтобы выжить, и Мэтт чувствовал, как в нём переворачивается что-то, лопается, словно воздушный шарик, надутый, наполненный мыслями и чувствами.
И Мэтт продолжал сидеть на холодном полу, и молчал Анне в ответ, и молчанием говорил о том, что ей пора уходить: он не хотел – не мог – видеть её.
Он не хотел – не мог – видеть никого.
***
Иви вернулась поздним воскресным вечером.
Иви стояла на пороге его окоченевшего, укутанного неясными предчувствиями и ожиданиями дома. Она была продрогшей, промокшей насквозь – после засухи, затянувшейся на несколько дней подряд, дождь казался особенно крупным, мокрым и необходимым, – озябшей, но, несомненно, живой.
Мэтт застыл перед ней – бесчувственный ко всем и ко всему, деревянный и чуть больше, чем мёртвый.
Он представлял себе это прежде, мечтал об этом – как она внезапно вернётся, как он обнимет её, как проведёт ладонью по её лицу – она вздрогнет или улыбнётся, но стоило признаться хотя бы самому себе – с Иви всегда было всё иначе, не так, как он предполагал, и поэтому не происходило ничего из всего того, что должно было произойти. Вместо этого всё, что он мог делать – это стоять остекленевшим, неживым, придавленным чем-то громоздким и неподъёмным, как Атлант небом, не в силах заставить себя пошевелиться, не в силах заставить себя выдохнуть.
Мэтт.
Она звала его.
Могу я пройти?
Он посторонился, пропуская её, и плотно захлопнул дверь вслед за ней, оставляя дождь и грозы где-то позади, неестественными, ненастоящими. Её голос был прежним, её взгляд был прежним, запах волос, движения, мимика. Вся она была прежней – такой, какой он запомнил её себе, такой, какой он мог воспроизвести её в собственной памяти до мельчайших подробностей.
Иви смотрела на него чуть виновато, снимая ботинки и стягивая с себя куртку – она, наверное, уходила в этом три недели назад, но Мэтт не мог сказать точно, каких из её вещей недоставало.
Её длинные волосы, завившиеся от влажности, казались почти чёрными и закрывали её лицо. Мэтт боялся, что сейчас мог сделать всё, что угодно – что мог упасть перед ней, подкошенным, что мог взять её за запястье, и то сломается, точно ветвь, под его прикосновением; но Иви внимательно посмотрела на него, и это отрезвило Мэтта. Она замёрзла настолько, что её кожа казалась прочной, белой и холодной, точно лёд или мрамор. Она попросила налить ей что-нибудь согревающего.
Он отвёл Иви в гостиную и, пока заваривался чай – густой и чёрный, как она любит – заставил её переодеться в сухое и чистое, как когда-то она – его. На скуле у неё была ссадина, на подбородке царапина – защищалась? – её ногти, всегда аккуратно и коротко подстриженные, выглядели неровно и словно обломано; но Иви не казалась обречённой, или напуганной, или сломленной, и Мэтт заставил себя вспомнить об их основном правиле, об обоюдной договорённости – захочет-расскажет, а потому держал язык за зубами.