Синие слезы

Он и правда зовет ее – его голос, произносящий ее имя, доносится до нее сквозь плотное алое марево, обступившее их со всех сторон, стершее и лес, и небо, и воздух.

И оно, кем бы оно в действительности не являлось, действительно отпускает ее, признавая, что ее воля все же сильнее. Ей кажется – оно исчезнет прямо сейчас вместе с лицом Локи, и она, жадно вглядываясь в это лицо еще хотя бы несколько мгновений, задает вопросы, ответы на которые она так и не получила – но имела на них право.

– Ты знал, что я бы не поняла, что это – всего лишь иллюзия, и не прошла бы испытание, если бы не Локи. Так почему же ты решил, будто бы я достойна?

Иногда она по-прежнему вспоминает на себе тяжелый взгляд Одина. Не было ни единой возможности, что он не знал – Локи помогал ей; о том, что они стали общаться (нежеланный принц и нежеланная гостья из чужого мира) знал едва не каждый во дворце. И все же, отдавая ей бессмертие, заточенное в яблоке, он не сказал ей ничего.

– Потому что это правда, Джейн Фостер. Ты не знаешь, но я наблюдал за тобой – в бесконечном множестве измерений, – он говорит голосом Локи и смотрит его взглядом, и ей спокойнее. – И в одном из этих измерений, том, откуда он прибыл, я был частью тебя. Ты была смелой. Ты помогла мне пробудиться. Один хотел воспользоваться мной, но я давно ждал нашей встречи – чтобы просить о помощи.

Она изо всех сил, покидающих ее столь стремительно, пытается запомнить его слова.

– Война начинается, Джейн. Она в каждом из измерений, она настигнет и вас и не пощадит никого. Настало время собирать камни.

Она не понимает – она так сильно старается, но сознание ускользает от нее, словно песок сквозь пальцы, словно вода.

Камни? – переспрашивает она.

Оно, кем бы оно ни было, кивает в согласии и затем – обещает:

– Изгнанником он увидел многое и многое узнал. Он расскажет тебе, когда вернется.

Локи, думает она, и что-то вновь разгорается, поднимается в ней, затопляя собой тоску.

А потом она понимает.

– Это ты отправил его сюда. Зачем?

Оно исчезает, бледнеет, но она тянется к нему, желая узнать еще хотя бы это. И оно позволяет.

– В каждом из измерений ты ждешь его, Джейн Фостер, – но не в каждом дожидаешься. Ему нужно было это увидеть. Ему есть, за что сражаться.

Его голос затихает, но она все же успевает, еще опустошенная, но уже – не мертвая, выпросить у него последнее, необходимое:

– Кто ты?

Что ты такое?

И услышать ответ:

Я – реальность.

***

Первое, что она чувствует – это запахи. Ворох запахов – травы, свежесть, прохлада. Затем – чье-то дыхание и чей-то гнев, досада и волнение.

Затем она слышит – голоса.

– Она оступилась и ударилась головой.

Джейн пытается приоткрыть глаза, чтобы увидеть – его. Его голос она узнает сразу же, как и нетерпеливость, снисходительное превосходство в его словах. Она пытается открыть глаза – но веки слишком тяжелые и сонные, и она не может.

– Ударилась так, что до сих пор не приходит в себя?

Тор, думает она. Он здесь. Знает ли он, где они были, что с ними произошло? Но она сама не знает, что с ней – с ними – произошло. Война начинается, вспоминает она, и ей нужно рассказать всем, предупредить всех.

Она слышит раздражение в чужом выдохе и чужих словах, где-то рядом с ней, совсем близко – она могла бы прикоснуться, будь она настойчивее в своем желании проснуться, будь она сильнее, умнее или немного храбрее.

– Такое случается иногда, братец. Думаешь, обезопасил ее от всего, дав ей яблоко? Да, она больше не смертна, но по-прежнему всего лишь мидгардка. Ее можно ранить. Ее можно убить.

Резкое движение, больше похожее на порыв ветра, опаляет ее кожу – и освобождает. Она и не сразу осознает, что все это время кто-то – Тор – держал ее за руку.

– Не приближайся к ней, – в его голосе звучит сталь угрозы и острота разочарования. – Я позволял тебе… Пока она этого хотела. Пока это было безопасно для нее.

Ей ты тоже прикажешь?

Она поворачивает голову, туда, откуда раздаются звуки – и все вдруг затихает и угасает. Она не слышит ответа, она не слышит больше ничего, лишь звук открывающейся и закрывающейся двери, и не чувствует ничего, кроме тепла, прикоснувшегося к ее лбу, ее волосам, успокаивающего, убаюкивающего.

Когда она приходит в себя – она видит стены лечебницы, сомкнувшиеся вокруг нее, и встречается взглядом с Фриггой. Ее золотые волосы мягко блестят в свете заходящей звезды, и она вспоминает, как та сидела у постели своего младшего сына – днем и ночью, и беспокойная усталость оседала в чертах ее лица. Ту же усталость, заострившуюся ожиданием, Джейн видит в ней и сейчас.

– Моя царица, – приветствует она, и та улыбается уголками губ в ответ на ее чуть хриплое и дрожащее.

– Я рада, что ты пришла в себя.

Она поднимается со скамьи – высокая и величественная; небесно-голубая ткань платья шелестящей волной обнимает ей ноги. Джейн чувствует, как немного прогибается кровать подле нее и чужое – ласковое – прикосновение к собственному запястью.

– Он принес тебя вчера вечером, бледную и бессознательную. Тор не находил себе места, – она чуть медлит, словно раздумывая – подходящее ли сейчас время? Но оно, наверное, всегда неподходящее, а потому она продолжает:

– Ты помнишь, что произошло?

Она кивает, она помнит. Алое зарево и чей-то голос в ее голове. Я – реальность, снова слышит она, и она не знает, что ей делать.

– Что… О чем рассказал Локи?

Фригга лишь качает головой, неуверенно и неспешно, и отвечает – Ничего. Ничего, Джейн, лишь только то, что ты оступилась в саду.

Он не рассказал – даже своей матери, думает она, и не знает – значит ли это то, что и ей нужно молчать, значит ли это хоть что-нибудь. Она видит понимание на лице Фригги, и это, лишь это одно заставляет ей чувствовать смятение, разбавленное стыдом. Фригга всегда все видела, и всегда обо всем догадывалась. Что она теперь должна думать о ней, той, что злоупотребила ее гостеприимством, ее дружбой, предав любовь одного сына ради преданности другому.

– Джейн, я приму любое ваше решение, твое и его, – слышит она, и это, ее голос, спокойный и уверенный, заставляет ее прикрыть глаза. – Он мой сын. Что бы ни случилось, откуда бы он ни прибыл, он все еще мой сын. И я хочу, чтобы он был счастлив.

Она знает, думает Джейн. Как давно она знает? Она хочет сказать ей – что-нибудь, но та лишь чуть крепче сжимает ей руку, и говорит, что ей нужно еще – совсем немного – отдохнуть. Она уходит, и Джейн – разбитая, полнящаяся слезами – практически сразу же засыпает.

Практически, потому что за секунду перед тем, как провалиться в сон, она вдруг вспоминает свое самое страшное воспоминание. Спустя столько времени, спустя долгие годы все начинает собираться в одну мозаику, недостающие кусочки встают на нужные места. Я так долго ждал тебя, вновь слышит она, и воспаленное сознание подсказывает очередной ответ – он хотел, чтобы она рассказала о нем, о ее худшем дне, потому что знал – Один может использовать это против нее. Он знал, и хотел, чтобы она пережила его заранее. Чтобы потом было – самую малость – не так страшно.

Он хотел научить ее не бояться, и не его вина, что она не справилась.

========== .10. ==========

***

Тогда, как только все закончилось, она не думала, что он будет рад (она даже не знала, даже не могла представить себе, во что могла бы облачиться его радость – в остроту улыбки, в оскол усмешки? Зелень, чуть смягчившуюся и потеплевшую в его взгляде?)

Она не думала, что он похвалит ее – как бы не развивались их отношения, а они развивались – глупо было отрицать очевидное, но он бы скорее откусил себе язык и тем самым расстался со своим самым острым оружием, чем признал бы, что она сделала все как нужно, как правильно. Как должна была.

Но о чем она действительно не могла подумать – так это о том, что он больше не пожелает видеть ее.

Они общались несколько месяцев, она была (пусть и несущественной, незначительной, неважной и тогда еще совсем и необратимо смертной), но все же частью его жизни. Она была ею – тогда, когда он спорил с ней, осуждая ее взгляды, и тогда, когда высмеивал ее слова, ее мысли, ее идеи, ее саму, и даже тогда, когда понимал ее. Несколько месяцев – вот, сколько это было.