Страница 3 из 8
Неприятный голос, срывающийся, истеричный. Закрыв глаза, можно было представить женщину лет сорока и даже больше и уж точно не такую молодую и ухоженную девушку.
Из тех слов, что услышал Вячеслав Алексеевич, стало понятно: возмущение вызвано отсутствием на предаукционной выставке одной из заявленных в каталоге картин. Такое случалось, в этом не было ничего исключительного. Вот и с апрельского аукциона сняли две картины. Савельев хорошо знал обе. И только одна из них была достойна подобных страстей.
– Странно… – прошептал Вячеслав Алексеевич.
Задумчиво посмотрел вслед уходившей девушке в брючном костюме и сопровождавшему её чернобородому мужчине. Усмехнулся тому, как галантно, будто невзначай, все уступают им дорогу – делают вид, что не слышали ссору и сейчас расступаются не из страха перед этими людьми, а с единственным желанием поближе подойти к заинтересовавшей их картине.
Хлопнула стеклянная дверь.
Из колонок заиграло фортепиано. Что-то мягкое, едва различимое – из того, что можно услышать в дорогих ресторанах, где музыка, даже самая приятная, призвана лишь усилить аппетит. Это, конечно, Кристина позаботилась. Хотела очистить зал от затерявшихся по углам отголосков недавней ругани.
Вячеславу Алексеевичу пора было возвращаться в мастерскую. В этот раз не удалось сполна насладиться чувством собственного превосходства, однако никто не мешал ему повторить такой выход завтра.
Уже приблизившись к двери с чёрной табличкой «Только для персонала», он заметил новых посетителей и ненадолго остановился. Женщину в коричневой кофте Савельев узнал сразу. Это была Шустова Катя. Они не виделись много лет. Вячеслав Алексеевич считал, что Катя до сих пор живёт в Ярославле, и удивился её появлению. Не знал, что та сама приедет за картиной. Рядом с ней шёл юноша – наверняка её сын, Максим. Савельев видел его ещё совсем маленьким.
В шерстяном ламберджеке красной и чёрной клетки, наподобие того, что носят канадские лесорубы, в джинсах, в потрёпанной коричневой кепке и высоких грубых ботинках, Максим едва ли напоминал своего отца. Шустов-старший предпочитал не менее свободную, но куда более представительную одежду.
Савельев улыбнулся, вспомнив годы, когда его можно было очаровать рассказами о путешествиях, о стычках с дикими племенами где-нибудь в джунглях Амазонии, о загадочных островах, где по сей день лежат позабытые шедевры архаического искусства. Вспомнил, как в Боливии погиб один из друзей Шустова – тот, который частенько приносил на реставрацию сомнительные картины и всякий раз настаивал на «предельной конфиденциальности». Вспомнил и то, что в последние годы случилось с самим Шустовым.
Нет, на первый взгляд Максим не был похож на отца. И всё же, несмотря на эту одежду, несмотря на общую угрюмость, в нём безошибочно угадывалось что-то шустовское. Достаточно было понаблюдать за тем, как он идёт, как говорит, как быстро меняется мимика его подвижного лица. А главное, Максим был таким же худым, высоким, и на лоб из-под кепки выбивались такие же густые каштановые волосы.
Вячеслав Алексеевич ушёл, так и не поздоровавшись с Катей и её сыном. Знал, что всё равно скоро увидит их у себя.
Аукционный дом «Старый век» располагался в особняке девятнадцатого века на Поварской улице. В этом же особняке разместилась и реставрационная мастерская «Савельев и сыновья». Именно туда вёл узкий коридор, прятавшийся за дверью с табличкой «Только для персонала».
Вячеслав Алексеевич называл этот коридор чистилищем. Здесь на смену шумной выставке приходило молчание гладкого прорезиненного ковролина и зелёных стен из стеклоблоков. Можно было наконец расслабиться. Тут никого не смущало пятно краски на пальцах.
– Зря ты, Катя, зря. Ведь всё испортишь. Сидела бы в своём Ярославле, а мы бы сами разобрались.
Разговоры вслух в коридоре тоже никого не пугали.
Зайдя в мастерскую, Савельев с наслаждением вдохнул сухой, пахнущий растворителями и красками воздух. Прошёл мимо расставленных на держателях и замотанных в ткань картин, мимо сгруженных в углу подрамников и недавно привезённого багета. С облегчением, соскучившись после отлучки, посмотрел на теснившиеся по стеллажам прозрачные банки с ацетоном, уайт-спиритом, на молочно-белые смеси уже готовых эмульсий. Наконец приблизился к стулу, на котором лежал его суконный кислотостойкий халат. Привычным движением надел халат поверх сорочки и пуговичных подтяжек, затем сел за рабочий стол.
В сосредоточенном умиротворении вернулся к заказу, начатому на прошлой неделе. Вячеслав Алексеевич обслуживал не только аукционный дом. Брал на чистку работы из музеев и частных коллекций. В последнее время это стало чуть ли не главным заработком мастерской.
Шустовы пришли через полчаса, в сопровождении Абрамцева. Дмитрий Иванович выглядел прекрасно. В коричневых кожаных оксфордах с едва заметными стежками шнурков, в лёгком тёмно-жёлтом костюме, он, как всегда, шёл уверенно, почти напористо. Морщины возле глаз и в уголках рта показывали неизменную готовность Абрамцева улыбнуться. Савельев знал: этой улыбкой он мог расположить к себе любого, сáмого привередливого покупателя. Дмитрий Иванович не позволял себе не то что пятнá от краски на пальцах – даже пылинки на плечах дорогого пиджака. Но в этом не было напыщенности. Абрамцев, при всей лощёности, всегда казался естественным.
Он подвёл Шустовых к столу Савельева, но Вячеслав Алексеевич сделал вид, что глубоко увлечён работой и не замечает посетителей.
Савельев, в свои пятьдесят два года располневший и поседевший, тем не менее сохранил неплохое зрение. Он обходился без очков и только вынужден был низко склоняться над полотном, которое лежало перед ним на рабочем столе. Зажав пальцами туго скрученный тампон с эмульсией, он кругообразными движениями обрабатывал один из участков покрывного лака. То и дело останавливался, чтобы протереть его сухим тампоном, подцеплял скальпелем обнажившуюся грязь, иногда заглядывал в окуляр микроскопа, чтобы убедиться в целостности ещё не раскрытого красочного слоя.
Абрамцев не ожидал, что Савельев так себя поведёт. В конце концов вынужден был отчётливо позвать:
– Вячеслав Алексеевич?
Савельев с неудовольствием отвлёкся от работы. Наложил на картину сразу два небольших компресса из смоченной в бычьей желчи фланели и только после этого нехотя посмотрел на Шустовых. Правда, вместо приветствия сразу спросил:
– Так, значит, вы её заберёте?
Голос Савельева прозвучал сухо. Картина в самом деле его заинтересовала. Точнее, заинтересовал её первоначальный слой. Да, картина оказалась двухслойной. Под внешним изображением особняка пряталось более старое изображение, которое пока оставалось загадкой. Для всех, но не для Савельева.
Такое случается. Художник мог использовать картину другого мастера или закрасить собственное полотно. Например, Иван Никитин, когда ему потребовалось написать Петра Первого на смертном одре, взял одну из своих недавно законченных работ, потому что готового холста не нашлось, а натягивать новый холст на подрамник, да ещё и грунтовать его не осталось времени. Под руку попалось изображение девочки, которую Никитин в итоге перевернул вниз головой. Картина получилась двухслойной, и первоначальное изображение теперь навсегда скрыто. Никто в здравом уме не будет счищать посмертный портрет императора, а разделить слои – так, чтобы сохранить их нетронутыми, – технически невозможно.
О существовании внутреннего слоя у «Особняка» Савельев узнал после того, как снял старый реставрационный лак. Грунт картины успел растрескаться, и через эти трещины, по краям напоминавшие расколотую льдину, в микроскоп хорошо просматривались оба слоя. Савельев был уверен, что первоначальное изображение нанёс всё тот же Александр Берг – живописец совсем неизвестный и почти нигде не отмеченный. Это не вызывало сомнений, ведь совпадал химический состав красок.
Чтобы судить о том, что именно скрыто под особняком на Пречистенке, требовалась рентгенография, но Катя от неё отказалась. Она вообще повела себя странно. Поначалу потребовала закончить реставрацию и выставить «Особняк» таким, толком не изученным, – судя по всему, ей были срочно нужны деньги и она боялась затягивать продажу, ведь первым слоем вполне могла оказаться какая-нибудь мазня. А теперь она вдруг решила забрать картину. Абрамцев, Катин старый знакомый, не стал возражать, хотя формально они подписали договор и без штрафов пойти на попятную в другом аукционном доме ей бы не разрешили.