Отчий сад

— А любить? И вдруг они замолчали. Вода плескалась, перекликались голоса, еще один костер затанцевал вдалеке, а старик, мимо которого они прошли, неподвижный и темный, точно языческий деревянный божок, глядел им вслед и курил — и собака застыла у его черно-коричневых ступней.

Они сели на бревнышко возле воды. Кирилл так любил смотреть на воду, сам не понимая почему, он словно становился водой сам, становился воздухом, теряя вечно мешающее ему и выпирающее, как иглы ежа, чувство «я», что-то странное, томительное, но удивительно приятное охватывало его тогда — и жизнь представлялась долгой, как вода, глубокой, как вода, и манил, звал, призывно мигал ему дальний огонек…

note 142 Но сейчас с ним рядом была она, и в ее глаза, в ее юное лицо с большим ртом и чуть азиатскими, причудливо вырезанными веками он мог глядеть, не отрываясь, бесконечно, как в огонь, предчувствуя уже — не умом, сердцем — свою будущую жертву, которую он принесет языческим извивающимся языкам, то рассыпающимся на небесные звезды, то застывающим красным цветком. Неужели он положит к ее ногам океан, неужели он отправится не за дальним огоньком, мигающим в неверном тумане, а за сияющими зрачками ее глаз? И стало больно вдруг в левой стороне его груди, так защемило, так заныло там — но уже нечто произошло именно сегодня, сейчас, этим июльским вечером, когда она спросила его: а любить?..

* * *

Девочка встряхнула коробочку, и золотистый шарик побежал, попав в ложбинку, по неширокому кольцу круг за кругом, круг за кругом, постигая бесконечность глубины, чтобы уже в Наташиных руках, так и сяк переворачивающих пластмассовую игрушку, звякнув, подпрыгнуть и, сорвавшись с кольца, попасть на прямую дорожку, благополучно миновать и ее, и зигзаги несложного лабиринта

— и, наконец, угодить еще на одну прямую, бег по которой выводит за пределы поля игры, что и считается, судя по крохотной инструкции, приложенной к нехитрой забаве, выигрышем.

— Скучная игра, — сказала Даша. — Слишком легкая.

— А ты попробуй-ка провести по полю шарик сама, — предложил Митя. Даша с недовольной гримаской взяла коробочку, снова встряхнула ее — и вновь шарик побежал по кругу, по кругу, цирковая лошадь неслась по арене, спутник летел вокруг планеты, но комета, нанизав несколько кругов на подтаявший стержень Млечного пути, умчалась вдаль — постигая глубину бесконечности.

— Лучше ты бы, мама, сводила меня в цирк, — резюмировала Даша. — И ты ведь сходишь с нами, ага? note 143

— Нет, племяшка, — Митя покачал головой. — У меня дела. И отправился домой, размышляя по дороге о Шопенгауэре, Ницше, Эдгаре По и о своем друге сочинителе, давно не подававшем из своего уже откопанного подполья никаких вестей.

Вечером неожиданно Сергей позвонил, попросил: приди, надо насчет отца переговорить. Отнекивался. Но он уговорил. Жалко стало старшего брата, вот и пришел. Наталья потом сказала — Сергей накликал. Как в воду смотрел. Сам, конечно, ни о чем не догадывался и ничего такого не предполагал. Другой планчик-то был. Другой. Коньяк? Водку? Третий день пьянствую на казенный счет. А! Ерунда. Успею. Зачем сказал — неясно мне. Сболтнул. Болтун у телефона — находка для шпиона. Юмор в коротких штанишках. Пьешь, Митька, как аристократ. То есть совсем не пьешь. А ведь это я — граф. Томка на даче. И отпрыск там. Да куда на ночь глядя — здесь буду ночевать. Пусть поскучает. Мурку давно видел? А, заскакивал. Так, покалякать о том, о сем. Водку запиваю я водой из-под крана? Эге. Потому что водою из-под крана обливаться нам не лень! Тра-та-та. Говорят, ты у нас талант? Ладно, закрыли так закрыли. Мне что — любая тема хороша. Отец? Это серьезный разговор. Чуть позже. Не торопись, Митька, не торопись. Ну хоть глоток коньяка.

Ладно, глоток. Вкус странный? Ерунда. Из той же бочки, где лягушки. Слыхал — мужика у пивного ларька пристукнули. Выронил он канистру с пивом, она — пых-пых — пиво выходит. А он стоит, болван. Они и набросились… Он стал отбиваться, схватился… Случайность, в общем…

…Об отце… об отце…

Проснулся — ничего сначала не понял: рядом, так сказать, обнаженная женская модель. Спит. Нет, не спит, оказывается. Открыла глаза. Он точно знал: ночь он спал один. Откуда же она взялась?

note 144

— Эге! — сказал Сергей, входя. — Пять утра, гаврики. Ну ты, старик, просто потряс девочку — эге? — давно, пожалуй, ее так не потрясали. Верно, лимпопоничка? Пять утра — можно опохмеляться. Принести? — Она хихикнула. Ну, прильни ты к нему, прильни, чё маесся?.. Сейчас! Втроем — это идея! Какие сообразительные в нашей стране, какие передовые, прямо скажу, авангардные женщины, коня на скаку остановят!

— Рассвет ужо полощется! Я — с вами! — Сергей прыгнул в постель. Крепко обвила Митину шею, горячо зашептала — задушу, если уйдешь. Пахнуло перегарчиком. Откуда она взялась? Я не привык грубо обращаться с женщинами, но, видимо, придется. Успел высвободиться из цепких объятий. Оттолкнул Сергея.

— Сильный, скотина! — поднимаясь с постели, произнес Сергей то ли с уважением, то ли с сожалением. — И какой нравственный! Хорошо, башку мне о стенку не разбил!.. Митя внезапно ощутил: страшно раскалывается голова: то ли от дешевого спектакля, разыгранного Сергеем с помощью неизвестной девки, то ли от выпитого глотка коньяка, вкус которого насторожил. Впрочем, ему, совершенно непьющему, мог и любой глоток вина показаться странным.

— …Ладно, золотая, — Сергей зевал, — порезвились, а теперь аревуарчик!

— Как прикажешь, милый, — она сделала обиженное лицо, но встала с постели, стала одеваться. Мельком отметил: красивая линия бедра, классический торс, но грудь висит. Отвернулся, вышел в кухню. Главное, чтобы человек был хороший. Усмехнулся. Скорее — над собой. Хлопнула дверь. Вскоре по асфальту под окном простучали шаги. Вошел, уже одетый. Сели друг против друга. Точнее было бы выразиться: враг против врага. Эге?

— А вот теперь и поговорим, — сказал Митя, — обо всем. И об отце тоже.

— Бить, что ли, будешь?

— Тебя? note 145

— Презираешь, значит! В дверь позвонили. Сергей выругался. Хлюпая тапками, стукаясь об углы квартиры своими острыми углами, пошел открывать. Женщина вернулась. Вот прилипала. Сволочь ты, Серега, хоть бы выпить дал, а то — проваливай и все. Дам. Разумеется. Прости, голубка. Только от вас ушла, какой-то хмырь пристал, я его раньше видела, в коммерческой палатке… Вы — братья, что ли? Улыбнулась Мите не без кокетства. Что ли.

— Вот, — Сергей налил ей рюмку, — белые и победили красных. Чего вам, говорят, не хватало, царь вам запрещал пирожками у ЦУМа торговать?

— Просто красные, разбогатев, стали превращаться в белых, — произнесла она серьезно, поразив Митю: он не предполагал, что она способна произнести больше двух связных слов. Он внимательней на нее глянул: широковатое, чуть скуластое лицо, немного грубоватый рот, нос крохотный, с низкой переносицей, наверное, есть и примесь

— алтайская или бурятская. Официанточка. Оказалось, да, но бывшая. Сейчас не работает. Слава тебе господи, и так жить можно, если деньги есть, а откуда — мое собачье дело. Она осушила рюмашку, закусила корочкой, намазанной горчичкой. Не ворую. И не привлекут. Раньше волчьи были законы: полгода — и привлекут. А надоело мне работать, не хочу. Дочка в деревне у матери. Муж поедом ел, да сдох. Она так и выразилась: сдох. Вот люблю ведь его, мерзавца.

— Да, я мерзавец. — Сергей кивнул. — Но вы ничего не знали и не понимали, а я был умнее вас.

— Информированнее, — поправил Митя.

— Умнее. И сейчас мы умнее. В этой стране без сильной власти нельзя.

— А я думал, страна — наша…

— Была — наша.

— Ты-то, Сержик, ясно, самый-самый, — хихикнула она и поднялась. — Ладно, чувствую, вам треба поговорить. Пойду. note 146

— …И об отце тоже! — когда они, наконец, вновь остались одни, просвистел Сергей. — Я лгал, лгу, буду лгать, но сегодня хочу с тобой поговорить начистоту.