Страница 18 из 21
Известный историк итальянской литературы Ф. Де Санктис оставил лаконичный и проницательный комментарий о «Сказке…» Полициано, который полностью применим к стихотворению Волошина. Де Санктис писал: полициановский «Орфей – легкий призрак, колеблемый волнами тонких ароматов, и когда вы подходите к нему слишком близко, он исчезает, как Эвридика. Это мир, серьезность которого определяется его способностью будить фантазию…»205. С этим комментарием, как и со стихотворением «На заре», соотносится убеждение Волошина в том, что некогда мифы были сновидением пробуждающегося человечества и их можно сравнить с предрассветными сумерками, сквозь которые проступает фабула грез206. Они исчезают в лучах дневного солнца, олицетворяя для художественного сознания тень Эвридики207. Именно эта интенция орфического мифа инициировала стихотворение Ф. Сологуба, где обретение творческого вдохновения трактуется как возвращение Эвридики, а утрата артистического дара – как ее новое пленение Аидом, как разрушение «творимой легенды» и восстановление «злой маары» обыденной жизни:
Миф об Орфее и Эвридике предстает здесь как аллегория творения, аллегория искусства, которое есть творящаяся истина. И если Эвридика – душа и муза поэта, как Татьяна в романе Пушкина, то далеко неоднозначным, чуть ли не параболой, оказывается заявление Сологуба: «Правду жизни можно познать только через любовь к единственной женщине. Все равно – Дульцинея она или Альдонса: для любящего – всегда Дульцинея. Вне такой любви правда и смысл жизни заказаны»209. С этой мыслью поэта связано его стихотворение, а «сюжет культуры» сологубовского произведения отсылает к греческому мифу:
«Случай Орфея» призван приоткрыть завесу над таинством творческого духа и любви. В русской поэзии он волновал творческое воображение прежде всего тех, для кого, как, например, для М. Цветаевой, был характерен «переход за…» «Ее всегда, – писал М. Слоним, – притягивало все, что выходило за пределы, что вне мер, ее “безмерность в мире мер” – это же и есть тяга к мифу»211.
Первые орфические мотивы связаны у Цветаевой с Коктебелем. Волошин, чья мать раньше других стала обживать раскаленную, казавшуюся первозданной землю, видел в ней Киммерию, где, по поверьям древних, находился спуск в Аид. «Широкие каменные лестницы посреди скалистых ущелий, с двух сторон ограниченные пропастями, – писал он, – кажется, попираются невидимыми ступнями Эвридики»212.
В Коктебеле юная Цветаева встретила еще более юного С. Эфрона. Любовь и миф подсказали ей прообраз избранника:
В эту пору Цветаева еще только Эвридика, и только этим самосознанием навеяны коктебельские стихи:
Орфей – сын Феба, солнечного Аполлона. По одной из версий его имя означает «исцеляющий светом»215. Так «золотая пыль» ассоциируется не только с Коктебелем, но и с фракийским лирником. Его трагический образ в поэзии Цветаевой возникает много позже, в год прощания со своей молодостью и смерти А. Блока. В итоге стихотворение «Орфей», не вошедшее в сборник «Стихи к Блоку», невольно читается как еще один текст из этой книги. Тем более что между этим текстом и одним из стихотворений к Блоку «Как сонный, как пьяный…» есть прямые переклички; Орфей словно продолжает последнюю строфу этого стихотворения, хотя и датирован неделей раньше. Концовка стихов «Как сонный, как пьяный…»:
Начало «Орфея»:
Последний стих примечателен как свидетельство изменившегося самоопределения Цветаевой. «Сестра» – это уже не Эвридика, или по крайней мере не только Эвридика, поскольку здесь явлен архетипический смысл слов, о которых О. Фрейденберг, характеризуя архаическое сознание, писала: «Родственные названия “брат”, “сестра” <…> имели значение не кровного родства, но принадлежности к общему тотему»216. В нашем случае общий тотем Блока и Цветаевой – Орфей, пра-поэт.
В стихотворении «Как сонный, как пьяный…» Цветаева указала на глубинную причину трагической гибели Блока. Третья строфа «Не ты ли ее шелестящей хламиды Не вынес Обратным ущельем Аида?» – читается сквозь миф о нисхождении Орфея в Аид и одновременно ассоциируется с мыслью поэта, высказанной им в программной статье «О современном состоянии русского символизма»: «Искусство есть Ад <…> По бессчетным кругам Ада может пройти, не погибнув, только тот, у кого есть спутник, учитель и руководительная мечта о Той, которая поведет туда, куда не смеет войти и учитель…»217.
205
Де Санктис Ф. История итальянской литературы: В 2 т. – М.: Иностр. лит., 1961. – Т. 1. – С. 445.
206
Волошин М. Театр и сновидение // Волошин М. Лики творчества. – М.: Наука, 1988. – С. 351. Ср. со стихотворением Вяч. Иванова «Дрема Орфея».
207
В письме к издателю и редактору «Аполлона» С.К. Маковскому Волошин писал о своем восприятии Античности и ее значении для современного сознания: «Я вижу свою (и нашу задачу не в том, чтобы исследовать древние культы Аполлона, а в том – чтобы создать новый – наш культ Аполлона, взявши семенами все символы, которые мы можем найти в древности. И для нас они конечно получат новое содержание» // Волошин М. Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 г. – Л.: Наука, 1978. – С. 251.
208
Неизданный Федор Сологуб. – М.: НЛО, 1997. – С. 98.
209
Сологуб Ф. Примечания // Сологуб Ф. Стихотворения. – Л.: Сов. писатель, 1975. – С. 627. Ср.: Рихтер Ж.-П.: «Любовь хочет одного единственного человека, сладострастие – всех сразу…». – Мерло-Понти М. Тело как сексуальная сущность // Апокриф: Культурологический журнал. – М.: Лабиринт, Б. г. – № 3. – С. 24.
210
Сологуб Ф. Любви неодолима сила // Сологуб Ф. Стихотворения. – С. 438–439.
211
Цит.: Лосская В. Марина Цветаева в жизни. – М.: Культура и традиции, 1992. – С. 126.
212
Цит.: Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. – М.: Интерпринт, 1992. – С. 76. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием литеры Ш. и страницы.
213
Цветаева М. Сергею Эфрону // Цветаева М. Стихотворения и поэмы. – Л.: Сов. писатель, 1990. – С. 60. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием литеры Ц и страницы.
214
Цветаева М. Избранные произведения. – М.; Л.: Сов. писатель, 1965. – С. 57–58.
215
Шюре Э. Великие посвященные: Очерк эзотеризма религий. – М.: Книга-Принтшоп, 1990. – С. 182. – Репринт: М.; Калуга: Типогр. губернск. земск. управы, 1914.
216
Фрейденберг О. Миф и литература древности. – М.: Наука, 1978. – С. 31.
217
Блок А.А. О современном состоянии русского символизма // Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. – М.; Л.: Гослитиздат, 1962. – Т. 5. – С. 433. На эти слова Блока обратил внимание Вяч. Иванов. Он отмечал, что у младших символистов «человек как носитель внутреннего опыта и всяческих познавательных и иных духовных достижений и художник – истолкователь человека – были не разделены или представлялись самим им неразделенными, если же более или менее разделялись, то разделение это переживалось как душевный разлад и какое‐то отступничество от вверенной им истины. “Были пророками, – писал Иванов, – захотели стать поэтами”, с упреком говорит о себе и своих товарищах Александр Блок, описывая состояние такого разлада и “ад” художника». – Иванов. Вяч. О границах искусства // Иванов Вяч. Родное и вселенское. – Указ. соч. – С. 206.