Страница 12 из 14
Так или иначе, они дали сепаратистскому тренду мощную идейную подпитку. Концептуальную базу – в основном идеологизированную и спорную – получила дифференцированная и пристрастная оценка легитимности конкретных движений. О продолжающейся практике «двойных стандартов» сказано уже так много, что этот факт вряд ли нуждается в доказательствах.
Восприятие каждого геополитически значимого случая, как показывают примеры постсоветских конфликтов, распада СФРЮ, Косова, Крыма и Украины, остается глубоко поляризованным. Причем субъективность предопределяется, помимо часто упоминаемых геополитических интересов, идеологическими и мировоззренческими расхождениями, которые во многом задают исходные координаты исторических и политических оценок.
Многие юристы сегодня без колебаний публично формулируют позицию, которая раньше существовала скорее на уровне обыденного сознания: сецессия бывает правомочной, но общих абстрактных правил здесь нет. «Сепаратизм – феномен, известный почти всем регионам мира, – отмечает швейцарский профессор международного права Э. Гризель. – В зависимости от обстоятельств он выглядит подрывным, мятежным, даже преступным либо, наоборот, совершенно легитимным. То есть он подлежит политической оценке» (11).
В рамках данной статьи мы смогли остановиться лишь на некоторых из основных линий возможного исследования многообразия сепаратизма в целом и в современной Европе в частности. Как говорилось вначале, таких линий гораздо больше.
Рассматривая сепаратизм (сецессионизм) в его вариациях, Ф. Попов отметил отсутствие у этого класса движений собственного концептуального базиса и выдвинул следующий тезис: «Сецессионизм как планетарное явление – это, скорее, особый класс движений, выделяемый на основе общности формы преследуемых целей, – стремление к сецессии, тогда как содержание целей отличается от группы к группе» (5, с. 45).
Трактовка сецессионизма как формы не кажется удачной. С точки зрения политико-территориальной организации социума, распределения ресурсов и власти стремление к смене суверенитета в пределах данной территории – не форма, а самый что ни на есть содержательный компонент. Тем не менее в процитированном тезисе подразумевается мысль, с которой приходится согласиться. Единственным всеобщим признаком явлений, описываемых абстракцией «сецессионизм» («сепаратизм»), оказывается импульс к государственному отделению.
Речь идет не о форме, а о содержании, но собственное содержание сепаратизма действительно чрезвычайно узко. И его вариативность невелика. Практически она ограничивается набором искомых статусов: собственная государственность или присоединение к другому государству плюс разве что неустойчивые либо неапробированные промежуточные варианты типа конфедерации или «суверенитета-ассоциации». Из этого ряда выбивается лишь «Европа регионов», но об амбивалентном соотношении этой модели с классическим сепаратизмом мы уже говорили.
Общее узкое содержание сепаратизма и предопределяет его высокую вариативность, поскольку оно неизбежно оказывается вплетенным в систему целеполагания и действия, основанную на ценностях, интересах, принципах, доктринах другого порядка, другой природы, которые могут быть совершенно различны.
Своеобразие каждого из сепаратистских движений – это не просто уникальность единичного, определяемая, при сходных родовых и видовых признаках, индивидуальными нюансами. В случае с сепаратизмом складываются многочисленные комбинации разных существенных черт.
Многовариантность этих комбинаций очень осложняет полную классификацию сепаратистских движений с распределением их на интегрированные типы. Хотя выделить основные комплексные типы, каждый из которых обладает рядом ведущих признаков, вполне можно.
Ф. Попов предложил полную классификацию, разделив сецессионистские движения на 12 географических типов, включая «западноевропейский», «североамериканско-австралийский» и «постсоциалистический» (5). Однако эта типология обнаруживает явные недостатки, в частности, применительно к Европе и за пределами политико-географической призмы. Фактически речь идет о «зонах распространения сецессионизма», характеристика которых построена во многом на пространственной динамике, а вовсе не о его типах.
Некоторый опыт изучения этнонациональных конфликтов в странах Запада (в том числе – с сепаратистским компонентом) дает нам основания полагать: никакого единого «западноевропейского» и «североамериканско-австралийского», как и «постсоциалистического», типа сецессионизма не просматривается, хотя бы потому, что у действующих в каждом из этих ареалов сецессионистских движений не обнаруживается ни одного общего для всех существенного параметра классификации, кроме географической привязки. Как нет у них и доминантных черт, которые бы притом отсутствовали (или почти отсутствовали) во всех остальных географических ареалах.
Отдельные условные разновидности сепаратизма действительно можно ассоциировать преимущественно с той или иной частью мира, но далеко не всегда с географической, и с серьезными оговорками. Например, политически институционализированный, системный сепаратизм характерен больше всего для сегодняшнего Запада, повстанческие формы, особенно затяжные, – для определенных регионов так называемого Юга, а государства де-факто, полностью контролирующие свою территорию и с максимальным уровнем поддержки сецессии населением, – для постсоветской (но не всей постсоциалистической) части Европейского континента. Однако ни то ни другое ни третье само по себе еще не определяет многоликий образ сепаратизма в этих ареалах.
Даже тот более чем неполный обзор его вариаций, который мы провели, показывает это достаточно ясно. Что касается Европейского континента – Большой Европы, – то при всех различиях между западной и восточной частями, и там, и тут сепаратизм представлен в широком спектре принципиально важных типов. Как на востоке континента, так и на западе присутствует сепаратизм мирный и вооруженный, этнонациональный и региональный, националистический и постнациональный, целевой и игровой, протогосударственный и постгосударственный, влиятельный и маргинальный и т.д.
Развитию типологии сепаратизма теоретически могла бы помочь перекрестная классификация движений с использованием многих параметров. В случае корректного ввода данных можно было бы таким образом выделить «кластеры» характеристик, чаще всего сопутствующих друг другу, и на этой основе – агрегированные модели сепаратизма. Но колоссальное разнообразие контекстов, различия в методиках оценки исходных параметров и неразвитость самих баз данных делают это маловыполнимым.
Простая классификация сепаратистских движений и сецессий на основании отдельных критериев также далека от завершения. Между тем ее разработка важна не только для всесторонней оценки отдельных случаев, но и для интегральных исследований, тем более что, как точно заметила российский политолог И. Кудряшова, проблематика сецессии «обречена иметь междисциплинарный характер» (3).
Разнообразие и сепаратистского сознания, и его проявлений предостерегает против слишком общих недифференцированных схем и помогает увидеть, как огромен и многоаспектен тот контекст, в который вплетен этот феномен. Но это – не хаотический калейдоскоп. Разные «лики» сепаратизма имеют свои закономерности. Их анализ предполагает сопоставление разных дисциплинарных и концептуальных ракурсов. И без него едва ли можно понять, что порождает сепаратизм, каковы его перспективы и какое влияние он может оказать на мировой политический ландшафт.
1. Бьюкенен А. Сецессия: Право на отделение, права человека и территориальная целостность государства. – М.: Рудомино, 2001. – 239 с.
2. Горовиц Д. Разрушенные основания права сецессии // Власть. – М., 2013. – № 11. – C. 189–191. – Режим доступа: http://www.isras.ru/files/File/Vlast/2013/11/Horowitz.pdf.
3. Кудряшова И.В. Мир воображаемых границ // РСМД. – 28.03.2013. – Режим доступа: http://russiancouncil.ru/library/?id_4=91#1.