Бессонница

Между вами ходят какие-то люди, шумит метро, а вы улыбаетесь. И всё. Больше ничего. Ни слов, ни знакомства. Просто улыбаетесь, отводите взгляд, а потом опять смотрите друг на друга. Светло и радостно. Ты никогда не узнаешь, что она жуткая привереда, готовая целыми днями обсуждать своих подруг или какие-нибудь покупки, а она не узнает, что ты даже не покупаешь зубную нить, а если и покупаешь, то всё равно ленишься ею пользоваться. Но вам сейчас хорошо вместе. И когда где-нибудь на «Куинси» или «Рэндолф» вагон набивается пассажирами и вы теряете друг друга из виду, между вами всё равно остаётся тёплая нерушимая связь. А выходя на своей станции, ты протискиваешься между какими-нибудь клерками в душных костюмах и опять смотришь на неё – с неожиданным волнением заподозрив, что тебе эта связь лишь почудилась. Но вот она поворачивает голову, и вы опять встречаетесь взглядом. И ты чувствуешь, что действительно счастлив. По мне, так это чувство лучше всех разговоров, обещаний, поцелуев и уж точно лучше букетов, свиданий и знакомства с её друзьями. Чистое, непроросшее зерно. Я и детей за это люблю. Странно, да? Люблю в них свежесть и возможное будущее, а вот то, чем они станут, я не люблю. И сам не хочу никем становиться. Хочу навечно застрять в мгновении чистой свободы.

Как-то рассказал об этом Мэту. Думал, он будет смеяться, а Мэт промолчал. Задумался о чём-то своём. С ним такое бывает. Он мне поэтому и нравится. Люблю за ним наблюдать. Когда он думает. Или когда играет на фортепьяно. Иногда вечером Мэт возвращается в учебную комнату – отрабатывает произведения, не вошедшие в учебную программу. Я иду с ним. Смотрю и слушаю. И сегодня мог бы пойти, но отправился на вечеринку Стива.

Стив целый год учился по обмену в Москве и теперь взял меня под опеку, что ли, даже не знаю, как это назвать. Но опека у него не очень получается. Первое время он объяснял мне, как тут всё устроено: где купить выпивку, где знакомиться с девушками, как пробраться в бар с чужим ID, ну и всё такое.

– У нас тут некоторые сдают свою карточку в прокат. Главное, чтобы на фотографии был человек одного с тобой цвета. Это работает. Охранники особо не придираются. Видят, что ты белый, и пропускают. Так что ID у цветных не бери, ничего не получится.

Стив говорил с таким видом, будто наставлял меня в древней китайской мудрости, и, наверное, думал, что я весь трепещу перед его знаниями, а мне хотелось смеяться, потому что всё это было как-то глупо и даже пошло, но я слушал и один раз назвал Стива сэнсэем – думал, он улыбнётся и наконец поймёт, что я не воспринимаю его всерьёз, и Стив в самом деле улыбнулся, только в его улыбке сквозила до того непоколебимая уверенность в собственном превосходстве, что мне окончательно стало неловко. А потом Стив позвал меня к себе на вечеринку.

Он живёт в отдельном доме на окраине кампуса. Там шесть домов. В каждом – по шестнадцать студентов. Они платят больше, чем мы за общагу, но им, конечно, веселее. Заселиться в дом сложно, там целая очередь. В общем, живут они неплохо, а по выходным закатывают вечеринки. Ничего такого, им нельзя слишком шуметь, но многие в кампусе им завидуют.

Вот на одну из воскресных вечеринок Стив меня и позвал. Я отказался – придумал какую-то вполне достойную отговорку. Потом отказался ещё раз. А на третий раз отказаться не смог – Стив поймал меня у Кэролайн-холла и буквально потащил к себе. Я только и успел написать Мэту, чтобы он меня не ждал.

В доме было шумно и тесно. Гремела музыка. Правда, музыка мне понравилась. Играл «Oasis». «Cigarettes and alcohol» – песня вполне соответствовала тому, что я увидел. Алкоголя тут было предостаточно. Разве что сигарет не было – в доме стояли датчики дыма, всё-таки дом университетский, и курить разрешалось только на веранде.

Мы протискивались через веселившихся студентов, среди которых были и совсем взрослые ребята, а я с наслаждением слушал, как младший Галлахер тянет своё неповторимое «ши-ен» в словах «imagination», «action», «situation» и уж совсем непередаваемое «ши-яйн» в слове «sunshine», да и фраза «Is it worth the aggravation to find yourself a job when there’s nothing worth working for?»[2] казалась как никогда уместной. Но это было единственное, что доставляло удовольствие. В остальном я был явно не в своей тарелке.

Дальше хуже. Стив затащил меня в свою комнату и закрыл дверь на замок – музыка с первого этажа будто ушла под воду и только продолжала отчётливо вибрировать в стенах. Комната оказалась вполне просторной и уютной. На удивление много тряпья: вещи лежали по всем четырём кроватям, по тумбам, стульям, столам, на полу, даже стены были завешены тряпичными флагами университета и «Chicago Bears».

Мы остались наедине, и Стив открыл свою тумбочку. Святая святых. Тайник. В ней стояла водка. Много водки, привезённой из России. А ещё перцовка и какие-то наливки в неподписанных бутылках. Стив выглядел очень гордым. Думал, что такая картина меня впечатлит. И я постарался его не разочаровать – изобразил удивление, хотя сделать это было непросто. Мне стало скучно. А Стив со смехом рассказал, как пронёс водку через таможню, как прятал бутылки в носках, потому что на досмотре приходилось полностью открывать чемодан:

– Я почти как Кристофер Уокен с вьетнамскими часами. Понимаешь, да?

Изображать восторг было всё сложнее, и я обрадовался, когда Стив предложил перейти к делу – выпить. Не то чтобы я любил пить, и уж тем более водку, но искренне понадеялся, что так для Стива закончится его неуклюжий ритуал гостеприимства, и, в общем-то, оказался прав.

Мы выпили по одной полной рюмке. Стив сказал, что бережёт бутылки для особых случаев, и я мог только порадоваться, что мой приход оказался для него не таким уж особым и был оценён лишь в одну рюмку, а потом… Потом Стив наконец отстал от меня. Думаю, мой восторг всё-таки выглядел наигранным, а благодарность – фальшивой. Так или иначе, Стив сказал, что ему нужно отойти, и больше в этот вечер мы уже не общались.

Я бы сразу ушёл из дома, но меня разморило. И я отправился бродить по коридорам. Просто ходил, смотрел на людей. Слушал, как они смеются. На меня никто не обращал внимания. Даже не стеснялись целоваться при мне и всё такое. Ни танцевать, ни играть в настольные игры или «PlayStation» я не хотел. Так и маялся без дела. А потом увидел её. Эшли. Она сидела на полу, возле закрытой двери. Я мог бы пройти мимо – разговор с такими красивыми девушками у меня обычно не клеится, – но почему-то остановился и просто сел у стены напротив. Поблизости никого не было, и мы как-то разговорились. Точнее, Эшли сама начала говорить, а я подхватил.

Сказала, что её зовут Ashlee – с двойным «e» на конце. Я не придумал ничего лучше, чем сказать, что меня зовут Дэн с одной «н» на конце. Я не умею шутить в ответ. Всегда хочу ответить так, чтобы и весело, и остроумно, но никогда не получается. Если только подумать хорошенько, то через час-другой могу подобрать что-нибудь забавное, а вот так, сразу – это не про меня. В такие моменты хочу удавиться. Я бы тогда ушёл, но Эшли усмехнулась – просто, без претензии, будто я в самом деле неплохо справился и сумел поддержать разговор, и уходить уже не было причин. Я остался, и нам даже было весело.

Собственно, Эшли не то чтобы очень красивая. Лицо у неё самое заурядное. Гладкое, аккуратное, но ничего особенного. А вот стоит ей улыбнуться, и оно оживает, становится каким-то тёплым, весенним. Как-то сразу проявляются и губы, и нос, и глаза. Будто её изначально создали такой – улыбающейся. Не могу точнее объяснить. Просто бывают люди, которые родились с улыбкой, и если они не улыбаются, то будто исчезают, перестают существовать. Эшли была именно такой. И я как никогда прежде жалел, что не умею по-настоящему шутить или рассказывать забавные истории.

Мы как-то без суеты, спокойно обсудили учёбу. Выяснилось, что оба ходим на профессора Тёрнера, только раньше друг друга не видели. Наверное, на занятиях Эшли не улыбалась, вот я и не замечал её. А меня не заметить легко.

2

«Стоит ли напрягаться и искать себе работу, если нет того, для чего действительно стоило бы работать?»