Свод небес

Но Марфа, в которой причудливым образом сочетались безвольность и запальчивость, ни отвергала мысль об измене, ни принимала ее, а просто не думала о том, какое из направленных к чужому мужчине движений взгляда или улыбки является кокетством, а какое – только проявлением сдержанного благорасположения.

Марк Зимин, единственный из всех знакомых Катрича привлекший внимание Марфы, неожиданно для нее самой всколыхнул в ней те струны ее сердца, которые тронул когда-то Мелюхин. Внешняя ли схожесть их сыграла роль, или же иное обстоятельство, объясняемое красотой лица Зимина и его обходительными манерами, неизвестно, но с того вечера, когда Марфа познакомилась с Марком, в ней впервые со времени помолвки ее с Катричем родилось смутное непонимание, рождавшее вопрос: как случилось так, что она вдруг стала чьей-то женой?

Сначала она покорно следовала течению действительности, наполненной тихой радостью Филиппа Катрича, его любовью, которую она принимала как должное, и ласками, которые заставляли ее переживать короткие минуты увлеченности. Потом, часто встречая Зимина, который был желанным гостем в доме Катрича, в Марфе постепенно зарождались раздражительность и недовольство, верно и неумолимо перераставшие в презрение к мужу.

Когда Зимин, заезжая в выходной день к Филиппу, оставался у Катричей на обед, Марфа преображалась. Она становилась игриво-сдержанна, в ней появлялась веселость, которая всегда радовала Филиппа. Он считал, что Марфе просто не хватает общения, и старался как можно чаще бывать с ней в театре или у друзей, и в эти выходы Марфа всегда становилась как будто веселее, всякая раздражительность исчезала из ее речей, на губах появлялся легкий оттенок улыбки, а на щеках играли миловидные ямочки. Филипп не замечал, что Марфа преображалась большей частью тогда, когда там, куда она шла с мужем, был Зимин – неизменно красивый и обаятельный.

Возможно, не замечала причины этой своей перемены в себе и сама Марфа: при виде Зимина в ней словно успокаивался какой-то нерв, а душу разжимали свинцовые объятия клещей. И ей снова было легко и радостно, как и в далекий, уже как будто позабывшийся апрель, когда она стояла посреди сквера, доверчиво глядя в голубые глаза и внимая устам, вселявшим в нее несбыточную надежду. Ей казалось, будто надежда вновь возрождается в ней, и безысходность, которая все больше окутывала ее, рассеивается под ее воздействием.

Вначале Зимин не проявлял никакого интереса по отношению к Марфе, замечая, однако, ее особенное отношение к нему. Зимин всегда пользовался большим успехом у женщин, и внимание Марфы, которая была женой человека, в союзе с которым он зарабатывал хорошие деньги, вызывало в нем только осторожность. Он старался никогда не оставаться с ней наедине, любезно принимая ее благосклонность, но не распаляя в ней опасной для него страсти. Зимина останавливали не столько хорошие и даже дружеские отношения его с Катричем, сколько доход, который приносили ему эти дружеские отношения. Связь же с Марфой, пусть даже мимолетная и ни к чему не обязывающая, могла лишить его всего, чем он так дорожил.

Однако на третьем году брака Марфа, воспринимавшая теперь Зимина едва ли не как члена семьи, стала замечать ту перемену его отношения к ней, которая необыкновенно ей льстила. Он перестал избегать ее общества, проявляя к ней теперь то обходительное внимание, которое она искала в отношениях с ним с самого первого дня их знакомства. Перемена эта была едва заметна для окружающих, но Марфа чувствовала ее и необыкновенно радовалась ей, как радовалась бы любой другой перемене, которая ворвалась бы в ее пресную, однообразную, лишенную всяческих надежд жизнь.

Что породило эту перемену отношения к ней Зимина, Марфа не знала, и едва ли причины этой перемены интересовали ее. Она снова повеселела, стала меньше раздражаться на мужа и просыпалась теперь с улыбкой в предвкушении нового дня, в который Марк мог заехать к Катричам в отсутствие Филиппа.

Начались эти приезды около недели назад.

Было воскресенье. Зимин заехал к Катричу в седьмом часу вечера, чтобы обсудить с ним какие-то вопросы, касающиеся строившейся в Петербурге галереи, проект которой принадлежал Катричу, а также чтобы завезти ему какие-то документы. Филипп, вызванный неожиданным звонком, собрался ехать в Петербург следующим днем, и документы требовались ему незамедлительно. Однако, когда Зимин приехал в дом Катричей, он застал там только Марфу.

– Филипп у родителей, – сказала она Зимину, обрадованная его приездом. – Он будет дома с минуты на минуту.

Марфа предложила Зимину выпить чаю. Зимин не отказался. Положив папку с документами на край светлого кресла, стоявшего в гостиной, он опустился на диван и стал наблюдать, как Марфа разливает по чашкам уже заваренный чай, предупредительно принесенный ею на подносе в гостиную за несколько минут до прихода Зимина. Филипп позвонил жене около шести часов и сказал, что к нему должен заехать Марк. До самого прихода Зимина Марфа не переставая кипятила чайник, находя в этом ожидании закипания воды умирение своему волнению.

Когда чай был разлит по чашкам, Марфа опустилась на диван напротив Зимина и взяла со стола широкую белую чашку с блюдцем. Сделав небольшой глоток из чашки, она подняла глаза на Зимина, который продолжал внимательно рассматривать ее с нескрываемым интересом. Было во взгляде его синих глаз что-то, что почему-то откликнулось в душе Марфы томным страхом, но она снова опустила глаза, и страх этот тут же исчез.

– Ты не едешь вместе с Филиппом в Петербург? – спросила Марфа, чтобы прервать показавшееся ей напряженным и неловким молчание, хотя сам приезд Зимина являлся ответом на этот пустой вопрос.

– Я там не нужен, – не сразу откликнулся Зимин, выдержав долгую паузу. – Случилась какая-то сложность с проектом, и Филипп нужен там как его создатель. Мое присутствие не является обязательным.

Марфа улыбнулась, как делала это всегда, когда ответ на какую-либо реплику не сразу приходил ей на ум. Улыбка всегда была лучшим и многословнейшим ответом на любой вопрос, и Марфа пользовалась этой мудрой уловкой.

– У тебя очень талантливый муж, – произнес Зимин, откинувшись на спинку дивана. – Ты знаешь об этом?

– Догадываюсь, – в тон замечанию Зимина ответила Марфа, хотя едва могла по достоинству оценить способности своего мужа.

– Запасу его проектов мог бы позавидовать любой именитый архитектор.

Марфа усмехнулась – ямочки на ее щеках игриво затемнели.

– Филипп уже показывал тебе проект нового бизнес-центра, который он планирует предложить для продажи американской строительной корпорации? – спросил Зимин.

– Нет, – заинтересованным голосом сказала Марфа, даже выпрямившись и поставив чашку с блюдцем на стол.

– Как? – изумленно воскликнул Зимин, тут же подавшись вперед. – Ведь это едва ли не самый грандиозный проект за всю историю существования нашей компании!

– Мы с Филиппом редко обсуждаем его работу, – сказала Марфа так, будто занимательные беседы с мужем были неотъемлемой частью ее жизни.

– Это ужасное упущение! – продолжал ошеломленным тоном восклицать Зимин. – Я незамедлительно должен это исправить! Срочно проводи меня в кабинет Филиппа – я познакомлю тебя с человеком, о котором, как оказалось, ты знаешь так мало…

Зимин выглядел таким растерянно-изумленным, а красивое лицо его было исполнено такого участия, что Марфа тут же поднялась с дивана и проследовала к лестнице, ведущей на верхние этажи дома. Зимин двинулся за ней.

Дверь кабинета, расположенного в самом конце коридора третьего этажа, была плотно закрыта. Открыв дверь, Марфа вошла в наполненный сумерками кабинет.

Стены теплого серого оттенка в свете затухающего дня казались совсем темными; стеллажи с книгами занимали левую стену, у правой стены стоял квадратный деревянный столик, два стула и пуф; над столиком висела картина, на которой были изображены расплывчатые очертания какой-то усадьбы в окружении цветущего сада, и два светильника; напротив входа располагалось высокое окно, занавешенное светлым тюлем, с отдернутыми плотными шторами стального оттенка; напротив окна стоял деревянный глобус; слева же от окна находился рабочий стол Катрича, с разложенными на нем курительной трубкой, несколькими книгами, альбомами, телефоном, черным ноутбуком и записной книжкой в плотном темно-коричневом кожаном переплете.