Свод небес

Катричи, конечно же, подписали все то, что требовалось подписать, и то, что с ревностностью правозащитника предлагал им для подписи этот самый активист.

За пространным разговором, которого нельзя было избежать с таким болтливым и энергичным человеком, как этот общественник, выяснилось, что его малолетняя дочь поступила в школу с уклоном английского языка, но что у нее большие трудности с ним, а вблизи дома не представляется возможным дополнительно заниматься языком, потому как нет репетиторов. Тут Филипп ненароком сказал о том, что Марфа окончила филологический факультет, во время обучения в котором к тому же прошла дополнительное обучение и получила вторую специализацию, позволяющую ей преподавать как русский, так и иностранный язык, то бишь английский. Активист со всей присущей ему энергией отреагировал на это поверхностное и сказанное без всякой цели сообщение, принявшись увещать Марфу позаниматься с его дочкой. Марфа не заставила себя долго уговаривать, с заметной радостью согласившись на это предложение.

Вслед за дочкой общественника, который не преминул рассказать всем об успехах своей дочери, не забывая при этом возносить благодарности Марфе Катрич, у Марфы появились новые ученицы и ученики – отпрыски тех, кто жил в коттеджном поселке и в городке, что стоял недалеко от него, и был знаком друг с другом по причине сходного социального положения и принадлежности к определенному, не узкому, но и не вместительному кругу знакомств. Так у Марфы появилось занятие, к которому она относилась со всем присущим ей спокойным интересом и увлеченностью, несколько отвлекаясь теперь от незаметных, но ощутимых мыслей об одиночестве.

Но скоро среди учеников Марфы появились дети и из простых семей – многие жили в соседней с поселком небольшой деревне в две улицы. Причиной появления у Марфы новых учеников на сей раз послужила неразговорчивая горничная – женщина, которая жила в этой самой деревне и приходила к Катричам убирать в доме. С Марфой она говорила всегда мало и только по существу, но однажды, когда от Марфы ушел один из ее учеников, горничная робко вошла в гостиную, где Марфа складывала учебники в ожидании прихода нового ученика, и обратилась к ней:

– Марфа Кирилловна… – услышала Марфа на удивление прямой и привычно-добродушный голос горничной. – Я сказать хотела, спросить… Вы знаете… – Она неожиданно замялась, так что Марфа даже невольно улыбнулась ей и всем корпусом подалась вперед, выражая тем самым готовность выслушать и принять все то, что горничная собиралась сказать. – Знаете, у меня племянница есть, в школе учится. Хорошо учится, только по русскому у нее неважно… И сочинять не умеет, писать. А помочь некому. Я бы не стала просить, но если вам не трудно…

– Вы хотите, чтобы я помогла ей с русским языком? – спросила Марфа.

– Если вам трудно не будет, – вновь повторила горничная, выражая тем самым свой утвердительный ответ. – Я заплачу за нее. Сколько нужно, вы только скажите…

– Конечно, пусть приходит ко мне, – перебила горничную Марфа.

– Спасибо, – облегченно выдохнула горничная и при этом широко и благодарно улыбнулась. – Вы хорошо учите – я вижу. Она умная девчонка, а вот с орфографией и сочинительством – беда.

Племянницей горничной оказалась рыженькая, худая и конопатая девочка четырнадцати лет. Марфа занималась с ней русским языком, при этом денег за свои уроки она с нее брать отказалась. Потом из деревни к ней стали ходить еще ребятишки: кому нужно было подтянуть английский, а кому – правописание. Скоро об этих уроках знал весь поселок, и все очень удивлялись тому, что Марфа не брала с детей из деревни плату за свои уроки. Дочка же активиста и рьяного защитника всего правильного и прекрасного ходить к Марфе перестала, а среди соседей прошел едва уловимый и скоро позабывшийся слух о том, что жена архитектора рисуется перед обществом, беря деньги с состоятельных людей и не взымая платы с людей малого достатка. Марфа с соседями практически не общалась, поэтому о слухе не знала и так и не узнала еще и потому, что скоро свои уроки она для всех сделала совершенно бесплатными. В этом своем действии она безотчетно нашла для себя большую пользу, которой не видела в деньгах, никогда не имевших для нее присваиваемой им ценности, потому как она никогда еще не имела недостатка в них.

В высоком сапфировом небе, вдруг совсем очистившемся от перистых облаков, загорались первые звезды. Марфа подумала о том, что цвет неба напоминает ей что-то, и именно эта бледная россыпь звезд на глубоком сапфировом полотне…

«Ну конечно!» – почти весело вздохнула про себя Марфа, когда вспомнила свое искрящееся сапфировое платье, в котором она впервые появилась с мужем в обществе его друзей.

У Катрича было много знакомых и приятелей, которые почти все были связаны с той деятельностью, которой он занимался. Первое появление новоявленных супругов в этом обществе произошло на открытии реконструированного здания концертного зала. На открытии собрались все члены правления компании, в которой работал Катрич, а также высокопоставленные сотрудники компаний-партнеров. Марфа, степенная, сдержанная, но с глазами, полными живого блеска, вошла в здание концертного зала под руку со своим супругом, лицо которого дышало молодостью и воодушевлением. Все поздравляли Катрича с женитьбой, крепко пожимая его руку, и восхищались красотой его молодой жены, которая принимала комплименты так, будто они касались не ее самой, а кого-то, кого она едва знала.

На том вечере Марфа ни на шаг не отходила от мужа, хотя даже если бы и захотела это сделать, то у нее едва бы получилось уединиться, – Катрич ни на секунду не отпускал ее от себя, крепко прижимая ее руку к себе и чуть ли не каждое мгновение обращая к ней свои полные заботы и любви глаза. Только теперь, несколько отрезвевшая после своего скоропостижного замужества, Марфа могла рассмотреть тех, кто составлял круг общения Катрича: кое-кто был на их свадьбе, но, одурманенная круговоротом суматохи, Марфа едва ли помнила их; о некоторых вскользь рассказывал ей муж; о других Марфа ничего не слышала и видела их впервые. В любом случае вечер, на котором женщины в дорогих вечерних платьях пили золотистое шампанское, изящно держа бокалы своими тонкими ухоженными пальцами, а мужчины в смокингах вели деловые беседы, при этом громко иногда смеясь какой-то незабавной шутке, был во всем нов для Марфы, не знавшей до этого таких вечеров. И внимание, которым покрывали чету Катричей в тот вечер, заставляло ее испытывать ту важность и гордость своего положения, которым всегда учила ее мать и которые она никогда не испытывала.

Когда Катрич, увлеченный своим счастьем, познакомил Марфу со своим хорошим другом, который был руководителем страхового отдела компании, где работал Катрич, Марфа вслух отметила, что не помнит, чтобы он был на их свадьбе, про себя подумав, что наверняка запомнила бы это вытянутое, прямое лицо, которое показалось ей очень мужественным и красивым, эти светло-русые с золотым отливом волосы и глаза, в которых застыла океанская синева. Друг же, которого представили ей как Марка Зимина, сказал, что был в то время в отъезде по поручению вышестоящего начальства, а Катрич не преминул тут же напомнить Марфе о том, что не раз высказывал ей свое сожаление по поводу того, что на их свадьбе не будет Зимина, его близкого друга. Марфа согласно кивнула, хотя совсем не помнила этих сожалений своего мужа. Уже тогда она с невниманием относилась к тому, что он рассказывает ей, – но в то время это было вовсе не следствием нелюбви к мужу, а просто свойством характера самой Марфы, которую едва ли можно было назвать внимательной и участливой.

Марфу нельзя было отнести к той категории женщин, которые, будучи замужем, позволяют себе слабости на стороне. Несмотря на отсутствие в ней воли, она все же обладала качеством, которое делало для нее невозможным искать утешение своим томленьям в порочной связи с другим мужчиной, – верностью. Она прилежно следовала всем воспитанным в ней пунктам материнского списка добропорядочности, который не допускал измены. Но если б в Марфе присутствовала хотя бы доля своеволия и уменье властвовать над собственной жизнью, то, возможно, в своем положении она и позволила бы себе скрасить свои дни незатейливым, ни к чему не обязывающим кокетством, оправдание которому нашла бы в том устройстве своей жизни, к которому ее принудили. И тут как раз возникает противоречие, диктующее исключение: если бы характер Марфы не был бы лишен присутствия силы духа и упрямства, то она не покорялась бы чужой воле так безропотно, как делала это всегда, а следовательно, не позволила бы предпринять с собой тех поспешных, опрометчивых действий, которые привели ее к замужеству с человеком, которого она едва знала и совсем не любила. Таким образом, свяжи она свою жизнь с тем, к кому тянулась бы ее глубокая, совсем неразвитая еще душа и весьма поверхностная натура, она никогда бы не изменила ему, сочтя саму мысль об измене недопустимой.