Истребители

Гляжу, Висла появилась. Думаю, не упасть бы в воду – она широкая там! Двигатель тянул, но уже начал как-то работать по-другому, тон изменился. Масло постоянно забивало очки, приходилось их все время вытирать. Ведомому дал команду выйти вперед и вести меня, потому что совсем плохо видел. Проскочили Вислу – слышу, ведомый кричит: «Командир, выпускай шасси, впереди аэродром!» Какой аэродром? Под нами лес, по моим данным, не было там никакого аэродрома. Он настаивает: выпускай шасси! Я выпустил. Опушка леса кончилась, я очки протер хорошенько, смотрю – впереди действительно аэродром. Убрал газ, и на малых оборотах винт встал – двигатель заклинило, и машина посыпалась. Удержал я ее все-таки, посадил нормально. Остановился, вылез из самолета, смотрю – от носа до хвоста весь фюзеляж в масле, на землю капает. Ну, думаю, слава богу – мотор вышел из строя, а самолет целый. Оказывается, была повреждена маслосистема. Ведомый сделал круг и ушел. Через несколько часов прилетел По-2, привез техников. Они определили – надо мотор менять. Потом поставили другой мотор, и я продолжал летать на этом самолете.

– В чем летали, в каком обмундировании?

– До 1944 года мы летали в комбинезонах, да и просто так, в хлопчатобумажных гимнастерках. Зимой гимнастерки были шерстяные. В 1944 году нам выдали очень симпатичную и удобную американскую форму. Такая легкая, теплая, брюки с молнией сверху донизу.

– Эти штаны и куртки, как правило, шли в комплекте с импортной техникой.

– Может быть, Василий Сталин побеспокоился – обмундирование у нас было шикарное.

– С орденами летали? Документы брали с собой?

– Да, ничего не снимали. У меня первый орден Красного Знамени об лямки парашюта немного стерся. Их еще и переделывали, чтобы не потерять, колодки снимали и винт под гайку припаивали, чтоб не отрывались.

– Фронтовые 100 граммов каждый вечер наливали? Строго 100 граммов или от количества вылетов зависело?

– Каждый вечер. Полагалось 100 граммов, но, когда потери идут, получают и на выбывших. На Курской дуге первые три дня были очень большие потери, так нам по 150–200 граммов доставалось.

– Любители, которые излишне увлекались, были?

– Знаете, как-то и времени не было на это. Мы утром затемно выезжали на аэродром, вечером уже в темноте возвращались. Уставали сильно, так что не до пьянки было. Когда погода плохая, полетов нет, тут иногда и могли…

– Чем еще занимались? На танцы ходили, в карты играли?

– Нет, в карты не играли – в домино. Вечером там, где это возможно, ходили в клуб. Был такой смешной случай, произошел под Сталинградом. Мы сидели на аэродроме Пичуга, 25 километров севернее Сталинграда. Вечером решили пойти в кино. Там девчат было много из подразделений обслуживания, из БАО – такие красивые все, в военной форме, подтянутые. Мы в военторге купили одеколон, освежились как следует, вышли, потушили свет – у нас керосинка была. Сержант Сережа Маматов вышел: «Ребята, подождите, я забыл поодеколониться!» Вернулся, идет, мурлыкает какую-то мелодию. Заходим в здание, где кино должно быть, куртки сняли, смотрим – все на нас оборачиваются. Кто рукой показывает, кто смеется. Девчата лица закрывают руками от смеха. Оказывается, Маматов в темноте схватил впопыхах вместо одеколона пузырек с чернилами, да и полил на себя от души. Я на него глянул – как черт! Смеху было…

– Летчики считаются народом суеверным. Были у вас какие-то приметы в полку?

– Мы перед полетом не брились. Но один раз случилось так, что эта примета не сработала. Я уже разведчиком был. Погода стояла никудышная – низкая облачность, облака космами до земли свисают, дождь идет. Во второй половине дня я решил побриться, только закончил – вызывают на КП полка. Прихожу, начальник штаба майор Пономаренко говорит: «Вам задание. Надо пробиться на станцию Блоне, западнее Варшавы. По данным, которые имеются в штабе воздушной армии, там скопление большого количества эшелонов – надо выяснить, что там происходит. Из других частей разведчиков посылали, но из-за погоды они не смогли пробиться. Попробуйте, но на рожон не лезьте, если что». Думаю, вот это да, я ж только побрился!

– Отказаться не было возможности? Некоторые летчики говорили, что командиры не посылали в таком случае на вылет.

– Приказ есть приказ. Может, где-то и было такое, но я полетел. Ведомым мне дали лейтенанта Перминова из другой эскадрильи – летчиков мало было. И вот летим мы на высоте 50 метров, дождь, видимость отвратительная, местами облачность до самой земли опускается. Мы ее обходим, пробиваемся. Я вспомнил, что Пономаренко сказал вернуться, если совсем прижмет. Думаю, нет, все же попробуем! В общем, дошли мы до станции Блоне, но нас там встретили. Чтоб точнее выйти на станцию, я сначала нащупал железную дорогу и по ней уже вышел на Блоне. Видимо, где-то по дороге засекли наш пролет и передали на станцию.

– «Компас Кагановича» – было у вас такое выражение?

– Да, это использовали. Такой по нам огонь открыли, фейерверк настоящий! Я сделал круг, фотографировать нельзя было – высота маленькая, да и освещенность слабая, мрак. Посмотрел внимательно, что происходило на этой станции, и решил уже уходить, гляжу – ведомого нет. Я разворачиваюсь, лечу в обратном направлении – может, влетел в облако, оторвался? И там его нет. Вернулся я без ведомого, доложил результаты разведки. Оказалось, что разведка получилась очень ценная. Сам все про ведомого думаю: как же так, куда он мог деться? Подумал, что он оторвался в такую погоду, не нашел свой аэродром. Через пару дней улучшилась погода, и Перминов прилетел. Оказалось, что он улетел аж на 4-й Украинский фронт и там на последних литрах топлива сел на случайно попавшийся аэродром. Что с ним случилось? Когда мы делали облет этой станции, бронебойный 37-миллиметровый снаряд, болванка, попал в кабину, срезал шнур шлемофона и оставил в фонаре дыру. Если бы Перминов сидел в кресле ровно, то ему оторвало бы голову, а он наклонился вперед, всматривался в лобовое стекло, и это спасло его. Я думаю: ну, теперь я в эту примету не верю, буду бриться!!!

– А про примету не фотографироваться перед полетами слышали? Только вечером, после вылетов?

– Да, такое тоже у нас было.

– Вы не только визуальную разведку вели, но и фотографировали?

– У нас фотоаппараты сзади стояли, «АФА-И», снизу, в фюзеляже, было вырезано отверстие под объектив. Фотографирование – испытание нервов страшное: заходишь на фотографирование, надо держать постоянные скорость, курс и высоту, а для зенитчиков это то, что надо.

– С каких высот фотографировали?

– Примерно 1000–1500 метров, скорость при этом порядка 350–400 километров в час. Фотоаппарат – щелк-щелк-щелк – дает полосу снимков с наложением, с перехлестом.

– Новые самолеты приходили уже с фотоаппаратами или техники в полку ставили?

– Нам, когда в сентябре 1944 года сформировали разведгруппу, прислали фотоаппараты, и техники сами устанавливали их в фюзеляжи и монтировали управление в кабине. Теоретические занятия провели по использованию, много фотографирований было.

– Сколько у вас всего боевых вылетов?

– 311 боевых вылетов, из них 103 на разведку, порядка 30–35 воздушных боев, 6 сбитых. Остальные вылеты на сопровождение, и только несколько боевых вылетов на прикрытие войск. При вылетах на разведку я произвел 90 бомбометаний.