Майя

После обеда ко двору управы подъехал грузовик с крытым верхом. Выпрыгнувшие из него немцы и местные полицаи, затолкали всех ожидавших в кузов, два солдата с автоматами тоже забрались внутрь охранять пленников.

Качаясь от езды по разбитой дороге, люди сидели молча, даже дети притихли, будто понимали, что их ждёт. Приговорённых привезли в Киев, к печально - знакомому месту сбора и присоединили к остальным пойманным по округе евреям. Когда пришла Майина очередь уже серело. Она попала в группу с цыганами. В этот раз не раздевали, видно устали, зло били. От удара палкой по спине, Майе казалось, что её тело разваливается на две половины. Впереди неё бежала цыганка с плачущим младенцем, загоняя её на дорожку для расстрела, озверевший гитлеровец выхватил у неё малыша и живым бросил в яр. Они стояли на этом карнизе смерти, проживая свои последние секунды жизни, такие разные, евреи и цыгане, мужчины и женщины, молодые и старые- беспомощные жертвы чужого изуверства и извращённого ума.

Когда разворот огненного ока пулемёта приблизился к ней, Майя прыгнула вниз. Она упала на спину, но падая подвернула ногу и от острой боли громко вскрикнула, упавший вслед за ней старый цыган, придавил собою ту же ногу девочки и она ,боясь вновь закричать, до крови прикусила губу. Пулемёт затих. Вокруг слышались людские стоны. Через приспущенные ресницы Майя увидела немцев и полицаев. Они ходили по трупам и расстреливали оставшихся в живых людей. Всхлипывая, плакал ребёнок. Гитлеровец наступил на него сапогом и давил пока тот не затих, потом наклонился над телом старого цыгана, лежащего на ноге девушки и вырвал из его уха серьгу. Она узнала в нём того самого офицера с которым был Панасюк и от происходящей жути обомлела. Может быть, именно это, в очередной раз спасло ей жизнь. Уставшие полицаи, побросав на убитых пару лопат песка, решив, что на сегодня хватит, ушли по домам. Над рвом нависла мёртвая тишина.

Глава 8 Собачий сговор.

Дождавшись темноты, Майя потихоньку сползла в овраг, но стать на опухшую ногу из-за боли не смогла. Отодрав от низа юбки полоску, она наложила на голеностопный сустав повязку восьмёркой, как учил её папа, боль немного приутихла, но уйти с такой ногой далеко не представлялось возможным. Девочка то прыгала на здоровой ноге, то ползла на четвереньках и с последних сил добралась до ручья. Она была в полном отчаяньи, совершенно не зная, что ей делать, наклонившись к ручью напиться, задела рукой валяющуюся пустую консервную банку и решила за растущими рядом, у самой стены, кустами вырыть небольшое углубление и схорониться в нём. Остаться в яру, когда вокруг рыщут десятки гитлеровцев и полицаев покажется со стороны настоящим безумием, её обязательно заметят, вновь схватят и расстреляют! Беглянку поймали, далеко от него так, как искали по всей округе и она, на свою беду, оказалась в нём вновь. Быть может спрятавшись у всех на виду, девушка сможет избежать этой участи, что ей было терять, кроме своей жизни? Рыла до утра, песок разбросала вокруг и примостившись в узкой норке, погрузилась в забытье.

Лежащая в нише, то приходила в себя от разносившегося по карьеру эха пулемётной и автоматной стрельбы, то вновь засыпала, её морозило от холода и страха, от сознания того, что её могут найти и она продолжала лежать, боясь пошевелиться.

Проснувшись от странного прикосновения, Майя увидела сидящего рядом рыжего пса, он смотрел дружелюбно, лизнув её в нос, улёгся рядом. Обняв этого бродягу, она подумала: «Вот ведь, как в жизни бывает, люди меня не пожалели, а собака пожалела» и, чуть- чуть согревшись, снова уснула. Открыв глаза, девочка никак не могла понять, где она находится, пёс ушёл, а может он ей приснился? Услышав совсем рядом немецкую речь, она окончательно пришла в себя и, осторожно раздвинув ветки куста, увидела, солдат, натягивающих вокруг оврага колючую проволоку, ей оставалось лишь надеяться, что они не успеют закрыть ров к ночи. Как только стемнело, Майя выползла из своего укрытия, одеревеневшее от длительного лежания в одной позе, тело плохо слушалось свою хозяйку, но надо было спешить и поправив повязку на ноге, попыталась на неё стать, острая боль прошла. «Значит не перелом»-обрадованно подумала она. Напившись впрок воды, хромая, пошла по дну рва и дойдя до незатянутого проволокой участка, осторожно полезла наверх, хватаясь то за кустик, то за выступающий из стены камень и не веря самой себе, выползла. Отдышавшись, разглядела в темноте узкий переулок, упирающийся в улицу, повсюду частные домики, в окнах которых, изредка мелькал свет керосинки. Это была окраина города. С 20.00 вечера до 5.00 утра действовал комендантский час, любого, оказавшегося в это время на улице расстреливали на месте, не имея выбора, беглянка двинулась на встречу судьбе. Дойдя до угла, она повернула на улицу и пошла так быстро, как позволяла ей нога.

Ночное затишье нарушил рокот мотора, затем отдалённые крики и автоматная очередь, повергнув беглянку в панику. Треск мотоцикла приближался ей навстречу. Спрятаться было негде, рядом у самого забора рос тополь и она, втиснувшись между забором и стволом дерева, замерла не дыша. Со стороны двора раздался звон цепи и через секунду большая собачья голова уткнулась в спину едва не заоравшей со страху Майи, обнюхав её, дворовой сторож завертел носом и потеряв интерес, ушёл. У стоявшей был настолько жалкий вид, что даже пёс не стал на неё лаять, наверное решил, что жизнь её хуже собачьей.

В мотоцикле сидели два огромных гитлеровца в касках с бляхами на груди и автоматами. Они проехали до конца улицы, освещая фарой дорогу и Майя увидела за последними домами открытое пространство, оказывается она шла в противоположном направлении. Немцы постояли освещая пустошь, прошили её автоматной очередью, видимо на всякий случай, вдруг там кто-то прячется, и, развернувшись, поехали назад. У перекрёстка остановились и, не заметив ничего подозрительного, повернули вправо. Как- только шум ночного дозора утих, Майя пошла назад по улице, прочь из города. Пересекла какой-то пустырь, заваленный всякой ерундой, падала, поднималась и наконец доковыляла до зелёной посадки. Дальше идти просто не могла, болело всё тело, рвали плечо, щека, спина, отваливались ноги. Выбрав дерево вокруг которого заслоном росли кусты, нагребла к ним кучу опавших листьев и, зарывшись в них, закрыла уставшие глаза, но заснуть не смогла, лежала, горестно вздыхая, и слёзы, одна за одной, побежали по щекам, прокладывая дорожки на грязном лице.

Кто знает, что преобладало в измученной душе этой хрупкой шестнадцатилетней девочки-подростка пережившей подобный ужас: животный страх дичи убегающей от своего преследователя; непомерная боль и горечь от перенесённых физических и душевных унижений; глумлений, чтобы сломать и растоптать; чувства безысходности и потерянности при столкновении со столь циничным и непостижимым жестокосердием, с которым были безжалостно убиты десятки тысяч людей и среди них её родные, подруги, знакомые; гнев от соприкосновения с людской подлостью, коварством и предательством, ведь Парасок и Панасюков к большому сожалению было множество; или присутствие этого огромного желания жить, позволившего ей дважды выбраться из мрака преисподней, а может быть всё перечисленное бушевало в ней разом, непомерно жгло сердце и выливалось жгучими слезами.

Она училась в советской школе и в божественную сказку сотворения мира не верила, но с пониманием относилась к тем, кто верил, считая, что человек не может жить без веры во что-то. Не будучи глубоко религиозным человеком, Майя любила национальные еврейские праздники, которые праздновали в семье. Обожала бабушкины ументаши с маком на Пурим, мацовую бабку с вишнёвым вареньем на Песах и особенно любимый торт-медовик, всегда украшавший стол на Рош-ха-шана - еврейский новый год. Ведь именно вера и соблюдение традиций позволили её народу сохранить свою индивидуальность. Раненая душа взимала руки к небу, люди в большинстве своём вспоминают о Боге в трудную минуту, но и в повседневной жизни, не верующие в него, используют выражения: «Боже, отведи и проведи!» или «Не дай Бог!» и подобные. Значит ли это, что Бог представляет собой какую силу света, живущую в каждом из нас и именно она сохраняет в нас человечность, что Бог- это людская порядочность, чистота души, добро и способность делить его с ближним или же он какое-то капризное создание, живущее, где-то там в заоблачной высоте и заправляющее всем, что твориться на Земле.