Страница 7 из 9
- « Дедушка, кто такие эти беспризорники ? «
- Это дети, дорогой, которые по какой то причине, в данном случае из – за войны, остались без крова над головой, без семьи. Они объединялись в банды вокруг кого-то постарше, который ими руководил, промышляли воровством на рынках, поездах, вокзалах, тем и жили. У властей не было времени ими заняться, так как всё внимание уделялось фронту и количество беспризорников росло по стране.
Шёл 1943 год. Как-то, проснувшись и собираясь на работу, я вдруг обнаружил, что деньги, продуктовые карточки и моё удостоверение личности пропали. Не веря своим глазам, я несколько раз перетряс своё небольшое имущество, не желая принять и смириться с тем, что меня наглым образом вновь обокрали. Боже мой, это была настоящая катастрофа! Я стал опрашивать своих соседей по бараку, но никто ничего не видел, не слышал и не знал...
- Дедушка, почему карточки были так важны, без них в магазине нельзя было купить продукты?
- Видишь ли, детка, недавно я прочитал в журнале статью о том периоде военного лихолетья. В статье приводились статистические данные, что на територии СССР, окупированной к ноябрю 1941 года, производилось 38% всей довоенной валовой продукции зерна, 84 % производства сахара, находилось 38 % всей численнсти крупного рогатого скота. К тому же быстрое продвижение немцев в глубину страны в начале войны привело к тому, что было уничтожено значительное количество материальных ценностей дабы они не достались врагу. Из пограничных областей не удалось вывезти 70 % мобилизационных запасов продовольствия, фуража и много других материальных средств.
- Теперь, дети, вы понимаете масштабы экономических потерь. Из оставшихся ресурсов львиная доля уходила на содержание действующей армии. В такой экстремальной ситуации государство ввело централизованное нормированное распределение продовольствия и промышленных изделий по карточкам. По ним выдавались хлеб, мясо, сахар, рыба, жиры, крупа, соль, чай иногда овощи. В Москве и Ленинграде карточки были введены ещё 18 июля 1941 года, а к 10 ноября во всех городских поселениях страны и делились на четыре категории: рабочие и инженерно – технические работники, у этой категории нормы были побольше, особенно у работающих в оборонной промышленности; служащие; иждевенцы и дети до двенадцати лет. Я получал 400 грам чёрного хлеба в сутки и 400 грам сахара в месяц. Белого хлеба мы не видели всю войну. К слову сказать, в период Второй мировой войны продовольствие нормировалось по карточкам в 40 странах. В США и в Великобритании хлеб и крупа оставались в свободной продаже, выдавались по нормам яйца, молоко, сыр, жыры, сухофрукты.
Из за идущих близких боёв, постоянных неурядиц с транспортом случались частые перебои в снабжении то хлеба, то мяса, то сахара. В связи с этим нормы уменьшали, а в январе – феврале 1942 года карточки вообще не отоваривали. На рынке всё стоило ужасно дорого и цены росли, как на дрожжах. Картошка выросла с 3 – 4 рублей за килограм до 10 – 12 рублей, а масло поднялось в цене с 40 рублей до 180 рублей за кило. Спасало только то, что в заводской столовой один раз в день подавали горячую пищу. Я любил, когда разливала тётя Глаша, она черпала со дна кастрюли, так больше вероятности, что в твою миску попадёт ещё чуть – чуть картофеля или капусты. Однажды хлеб подвезли к самому обеду. Ничто не может сравниться с этим незабываемым ароматом свежеиспечённого хлеба, который заполняя всё вокруг, щекотал ноздри и будоражил дух.
Мне помнится, как прекратился подвоз соли из Астрахани, когда летом того же 1942 года немцы вышли к Волге в районе Сталинграда. Ситуация стала меняться лишь только после победы Красной армии под Сталинградом и с началом судоходства по Волге весной 1943 года.
Продовольственные карточки замене не подлежали. Потеряв их и оставшись без денег, я мог просто умереть от голода. Теперь, детка, тебе понятен и масштаб моих потерь. Будучи в полной растерянности, я побежал на завод.
Глава 10
На проходной завода без документов меня не пропустили внутрь. Я так просил и умолял вахтёра позвать моего мастера, но он был непреклонен и в ответ потребовал убраться по-добру, по-здорову.
Пришлось обратиться в исполнительный комитет. Высидев длиную очередь, я наконец попал на приём. Принимавший меня офицер, выслушав мой рассказ , сказал :
« Что ж, ты работал на военном обьекте, но был не достаточно бдительным, не уследил и позволил своим документам пропасть. А если ими воспользуется враг, шпион? Нет на завод, ты, больше не вернёшься. Ладно, приходи завтра мы подыщем тебе новое место работы. «
Легко сказать, до завтра надо ещё дожить, но спасибо и на том. Могло быть и хуже, размышлял я по дороге назад в барак. В моё отсутствие, на моё место поселился новый рабочий. Спать мне было негде. Возле барака была сложена поленица. Устроив на ней себе ложе и подложив под голову мешок со скудным скарбом, я проспал до утра.
Утром следующего дня я вернулся за направлением на новоё место работы. Начальник был на совещании. Очередь застыла в ожидании его прихода.
Меня как то странно давило под ложечкой. Может тошнота и эта усталось от того, что я вторые сутки не ел? Тогда, почему мне так холодно? Наверное задремав, я свалился со стула. Первое, что мне пришлось увидеть, открыв глаза, это склонённое надо мной лицо пожилого человека в белом халате. Осмотрев меня и измерив температуру, врач огласил диагноз : « М-да – 40 градусов, что ж молодой человек, буду краток, у Вас тиф.»
Смутно помню, как меня погрузили на телегу и отвезли в инфекционную больницу, как кто то, кажется возница сказал : « Держись, паря, двум смертям не бывать, одной не миновать» . Болеть всегда не приятно, тем более тифом. Прометавшись в беспамятстве в недельной горячке, я наконец пришёл в себя. От слабости меня в буквальном смысле сдувало с горшка. Однако, не взирая на скудный больничный паёк, я потихоньку стал поправляться.
В моей палате из десяти человек лежал мальчик, примерно моего возраста. Когда нам разрешили вставать, мы подружились. Двое тощих, обстриженных налысо мальчишек в застиранных, не имеющих определённого цвета и не по размеру пижамах, мы сидели на подоконнике большого окна в палате и часами смотрели в маленький, неказистый садик во внутреннем дворе больницы. Иногда, одолжив у соседа по палате лист бумаги и карандаш, играли в крестики – нолики, иногда делились пережитым. У Тимура, так звали мальчика, была непростая судьба. Он оказался сыном репрессированного в 1938 году главного инжинера механического завода. Когда к дому подъехал «воронок», так в народе называли служебный автомобиль работников НКВД ГАЗ М – 1 «Эмку», отец сказал Тимуру :
« Не верь ни кому, кто скажет, что мы с мамой предатели и враги народа. Мы всегда были верны стране и делу. Береги себя, мы любим тебя, ты должен выжить!» После ареста родителей, Тимура определили в детский дом и он ничего не знал о их судьбе. Когда началась война, в один из налётов немецкой авации детский дом был разбомблен. Выжившие дети разбрелись, кто – куда. Таким образом Тимур попал к беспризорникам, скитался с ними по поездам, пока они не бросили его больного тифом на вокзале. Волею провидения этот мальчик оказался в той же больнице, что и я и как у меня, у него не было никаких документов. Для получения нового удостоверения личности необходимо было пройти собеседование в отделе внутренней безопасности. Когда Тимур разговаривал с представителем внутренней службы, он представился офицеру под совершенно другой фамилией и другим отчеством, открыв этим новый, чистый лист в своей биографии, тем самым дав мне почву для размышлений.
В свою бытность в Смеле, по соседству с нами, жила офицерская семья. Глава семьи, Михаил Сосновский, служил в местном военкомате, его жена – красавица, учила деток в начальной школе. Они растили пятилетнёю Машу и трёхлетнего Глеба. Это были милые, глубоко порядочные люди. В своё время Михаил помог маме с рекомендацией по устройству на работу. В благодарность, моя мама часто оставалась няньчить их ребятишек и у нас сложились тёплые, добрососедские отношения.