Страница 52 из 57
- Вы очень помогли мне, Дзасутин-сэнсэй. И вы, к тому же, проделали сюда такой долгий путь. Чтобы хоть чем-нибудь отблагодарить вас, я могу рассказать вам кое-что о Хризантемовом мече.
Англичанин поспешно сказал, что был бы счастлив услышать такой рассказ.
- Мне действительно привелось сражаться таким мечом, - начал Соджи. - Ему семь сотен лет, но в нем не было ни одного изъяна. Когда я взял его в руки, я подумал - мне остается жить не больше четырех-пяти лет, а этому мечу семь веков. Он столько и стольких повидал, и сколько еще повидает. И вот когда я столкнулся с врагами, я не решился воспользоваться этим мечом. Этот меч как женщина, не был создан для убийства. Впервые взяв его в руки, я понял, что этот старинный меч убивал очень редко. И я побоялся за меч, Дзасутин-сан.
…А через несколько дней от рук тех, кого я мог убить и не убил, погиб хороший и добрый человек. Тогда я взял драгоценный меч, нашел убийц и покончил с ними со всеми. В бою меч был безупречен, но я долго не мог обрести спокойствие - у меня было ощущение, что, воспользовавшись тем мечом, я осквернил его. Словно изнасиловал прекрасную женщину. И я вернул Кикуичимонджи тем, кто мне его дал.
Пусть вечно спит в своих ножнах, прекрасный, как та спящая принцесса, сказку про которую рассказывала когда-то Изуми.
Наступила тишина. Англичанин сидел, неловко подобрав длинные ноги и уставясь в пол. Изуми у очага тихонько помешивала что-то, булькавшее и испускавшее ароматный пар.
- Знаете, Фудживара-сан, - сказал вдруг англичанин, - я наверное никогда не смогу убить человека.
- Но вы ведь занимались фехтованием, не так ли? - улыбнулся Соджи.
- Да, это верно. И в нашей стране существуют поединки. Но, по правде говоря, в дуэлях обыкновенно принимают участие одни лишь вздорные да тупые болваны с избытком петушиной гордости. Воинов в нашей стране не осталось. Таких, как вы. Или как тот, кого недавно казнили в Итабаши.
- В Итабаши? - переспросил Соджи. Эта деревенька была милях в десяти, но сам он там не никогда бывал.
- Да, там казнили…
Изуми прервала его, воскликнув что-то на незнакомом Соджи языке. Англичанин смешался.
- Казнили какого-то хатамото, - быстро и смущенно проговорил он. - Простите, мне бывает трудно запомнить японские имена.
- Мне тоже бывает трудно запомнить европейские, - ответил Соджи, не сводя глаз с англичанина.
- Мне неловко, Фудживара-сан, что я стал рассказывать о казни, словно о каком-то представлении, - лицо англичанина стало цвета листвы осенних кленов. - Прошу меня простить. Я… Пожалуй, мне пора.
***
- Так кого казнили в Итабаши? - спросил Соджи, когда англичанин ушел.
- Не знаю, - продолжая возиться со стряпней, ответила коротко Изуми.
Когда люди лгут, от них начинает исходить едва заметный запах чего-то сладкого, приторного.
- Кого?
- Хараду Саноскэ, - не поднимая глаза, произнесла Изуми. На сей раз невозможно было сказать, лжет она или нет - в ее голосе дрожало горе, но Хараду она знала, видела его семь лет назад в Шиэйкане. И Харада был тогда непривычно для себя добр к ней - Соджи это хорошо помнил.
- Джастин говорил, он держался с редким достоинством, - словно стараясь загладить свою ложь, торопливо продолжила Изуми. - Едва ли не сам давал указания палачу, шутил…
Харада-сан скорее ругался бы, на чем свет стоит. Или нес бы какую-нибудь забавную околесицу.
- Шутил?
- Да. А потом сказал что-то вроде “Сколько же неприятностей я доставил”.
Молчание. Изуми тихонько закрыла горшок с варевом крышкой и села в сторонке.
- Он был таким… Я ведь хорошо его помню, Соджи. Удивительный человек…
***
Изуми
Господи, только бы он поверил! Или хотя бы сделал вид, что поверил, что казненным в Итабаши был именно Харада Саноскэ! Она знала, что Соджи был в приятельски отношения с Харадой, как и со всеми другими - да и у такого, как Соджи, кажется, вообще не могло быть недоброжелателей, он был, что называется, другом своих друзей. Но его отношение к Кондо Исами была настоящей глубокой верностью, сыновней и вассальной вместе. Такой как у ронинов из Ако - верность до смерти. И, возможно, даже после. И если Соджи узнает о казни своего наставника, о том, что голову Кондо выставили на потеху толпе…
“Спокойствие этого человека перед смертью было потрясающим. Он вел себя так, будто готовился к интересному предприятию, он даже улыбался. Потом попросил у офицера охраны позволения побриться, так как знал, что его голову после казни выставят на всеобщее обозрение. Потом… - Довольно, Джастин!..”
Она вспомнила Шиэйкан - семь лет назад, и сама она, едва очнувшаяся, лежит на тощем футоне. О-Цунэ, жена Кондо, ставит поднос с чаем и сладким дайфуку. А Кондо-сан, кажущийся сейчас невероятно большим, громадным, сидит чуть в стороне, рассказывает что-то, не относящееся ни к пожару в усадьбе Сэги, ни к судьбе ее приемных родителей, но удивительно успокаивающее. А потом, пытаясь позабавить ее, сует в широко разинутый рот крепко сжатый кулак. И она, будто завороженная, следит за тем, как этот большой кулак целиком помещается у Кондо во рту. “Все в моей семье славились широкими ртами”, - смеется Кондо. И она не может не улыбнуться в ответ…
- Когда поправлюсь, поеду на север, - услышала она голос Соджи. Тот на нее не смотрел и лицо его было неподвижным. На север - значит к ним, к тем, кто продолжает сражаться с кангуном. К тем, кого он не может не поддержать. Изуми поспешно отвернулась, занявшись обедом.
- Спасибо, Изуми, это вкусно, - Соджи медленно хлебал куриный бульон, но она была благодарна и за “когда”, а не “если”, и за то, что он не отказывался от еды. С аппетитом у него было все хуже и хуже. А еще она подумала, что даже про себя уже отучилась именовать себя Ирен. Ирен действительно умерла.
- Джастин, я рискую обратиться к вам с еще одной просьбой. Когда будете в Европе, отправьте, пожалуйста, моим родителям. Вот…
Письмо совсем коротенькое.
- Разумеется.
- Сугубо конфиденциально, Джастин.
- Стоит ли мне передать его лично?
- О таком одолжении я не смею просить вас. Но если вы сможете найти время…
- Я все сделаю. Не сомневайтесь.
- Знаешь, Джастин очень добрый человек…
- Добрый, - Соджи оторвался от еды и бросил на нее неожиданно мягкий взгляд. - Из тех, которые попадают в рай.
- Уж я-то точно туда не попаду, - вдруг вырвалось у Изуми. - Лгунья, прелюбодейка и почти убийца. Впрочем, слишком благодетельной женщине рядом со тобой не место.
Соджи поперхнулся остатками бульона и закашлялся.
- Никакая ты не убийца, - неожиданно горячо возразил он, отдышавшись. - Еще тогда, когда… помнишь, поле сусуки и тех троих? Ты даже не ужаснулась тому, что я убил их. Просто потому, что ты не пыталась примерить это убийство на себя.
- Нет, просто я тогда жила в сказке, - возразила Изуми. - В сказках герои убивают разбойников, и это очень обыкновенное дело. Но теперь сказка кончилась.
- Разве?.. - Соджи протянул руку и ласково провел по ее щеке. Руки у Изуми были заняты, она наклонила голову, зажав его ладонь между щекой и плечом.
- Я хочу завтра пойти в тот маленький храм… помнишь? Заказать заупокойную службу.
- Не нужно, - помотал головой Соджи. - Он мне не простит, когда узнает, что я позволил тебе идти одной так далеко в такое неспокойное время. Лучше…
Он резко замолчал. Что-то в саду привлекло его внимание, Соджи медленно поднялся, потянув к себе меч. Проследив за его взглядом, Изуми увидела у самой энгавы большого облезлого черного кота. Он был очень похож и на Черныша, который был у нее в поместье Сэги, и на того черного кота, который привел ее во флигелек лечебницы.
Однако ни у Черныша, ни у другого черного кота глаза не смотрели так холодно и пронизывающе. Стальной клинок во взгляде.
Соджи с мечом в руках осторожно продвигался к выходу, стараясь не спугнуть животное. Но Изуми, поняв, что он собирается сделать, бросилась вперед и перехватила его руку, стиснув пальцы что было сил.