Путь эйнхерия

- Негодяи? - кесарь побледнел. - Ты… что ты имеешь в виду? Принцесса Анна мне как сестра.

Зоя поглядела на него с подчеркнутым веселым изумлением.

- Августа Анна? - переспросила она, нарочито подняв брови. - А причем тут августа? Я говорила про эту несчастную акробатку.

Кесарь вскочил со своего кресла и, не попрощавшись, почти бегом покинул галерею. Зоя довольно улыбнулась. Глупыш! Пытается играть в интригана, а сам всего лишь трус и ничтожный сластолюбец. Не успел познакомить юную августу со своим протеже Алексием, сыном стратига Андроника Дуки, как сам положил на него глаз. Немудрено, впрочем - Алексия считают первым красавцем Города. Во время служб в храме святой Софии немало дочерей патрикиев смотрят более на красавца протоспафария, нежели внимают богослужению.

Впрочем, Алексия можно вообще не принимать в расчет, даже если августа и влюбится в него, как того желает кесарь Александр. Такой дворовой петух, как этот Алексий, вряд ли сможет воспрепятствовать честолюбивой женщине. В честолюбии Анны Зоя не была уверена - пока не увидела однажды, как принцесса (августа, поправила себя мысленно Зоя) вместе с отцом участвовала в малом императорском выходе, когда прибыли послы болгарского царя Симеона. Какая гордая стать, как величественна и сдержана была эта девочка! Как умны и неожиданно уместны были те несколько слов, которые она проронила за обедом в честь болгарских послов, последовавшим в тот же день. Если Зоя желает занять подле императора место Анны - ей нужен сын. Крепкий, здоровый сын, наследник, которого Лев так давно ждет.

Зоя облокотилась о мраморные перила и снова устремила взор на гипподром. Понемногу ее озабоченность рассеялась, и она принялась оглядывать тех из собравшихся на гипподроме, кто относился к высшему обществу или был сопричастен жизни Большого дворца.

- Ирина! - не оборачиваясь, позвала она вполголоса. Одна из прислужниц, худая и подвижная как обезьяна, с некрасивым темным лицом, отделилась от безмолвного строя слуг и бесшумно подошла к своей госпоже.

- Вон там, рядом с Эмундом, - почти шепотом проговорила Зоя. Кубикулария, чуть сощурившись, вгляделась в лица тех, кто находился на ближайшей к Дафна трибуне гипподрома.

- Не знаю, госпожа. С тех пор, как варангов перевели в казармы Нумер… Вероятно, это один из тех, кто вернулся из-под Тавромения.

- Пусть Никита узнает, кто это, - велела Зоя. Она положила на перила обе руки, а черные очи продолжали наблюдать за молодым светловолосым варангом, сидевшим рядом с Эмундом. Юноша был бесспорно хорош собой, хоть и ничем не походил на тех прекраснолицых волооких красавцев, на которых ранее обращала внимание Зоя. Молодой варанг внимательно слушал Эмунда, что-то ему объяснявшего. Эмунд указал на акробатов и юноша рассмеялся. Зое показалось, что в общем гуле толпы она услышала его беспечный хохот, увидела, как он тряхнул длинными светло-русыми волосами и всей пятерней прибрал непослушные пряди. Помимо воли Зоя почувствовала, как щеки ее заливает румянец, а дыхание учащается - от северянина шло ощущение необузданной силы, молодой и горячей, как сами лучи майского солнца.

- Пусть Никита узнает, кто это, - повторила она, не замечая, что Ирина уже отошла.

***

Эмунда не слишком удивило требование аколуфа* Аркадоса назначить его сына в ночной караул внутренних покоев Большого Дворца. Он хорошо понимал, что Бьерну пора было завоевывать свое место в сложной и запутанной иерархии соматофилаксов, экувитов, кандидатов и прочих отрядов дворцовой стражи. Варангов все эти отряды, где в большинстве своем служили ромеи, армяне и авары, недолюбливали за силу и обособленность, за высокое доверие, оказываемое Эмунду басилевсом Львом.

Однако выбор поста был для Эмунда более чем неожидан. “Запретная комната”, запертая комната, куда не входил никто с того дня, когда умерла августа Зоя, мать Анны. Кто и почему выбрал для Бьерна именно этот пост в пустеющей части дворца, которую ранее почти не охраняли, а если и охраняли, то на посты ставили аварцев из малой этерии? Не было ли это косвенным ударом по нему, Эмунду? И кто вообще мог знать о его потаенной, похороненной на дне души несчастной страсти? “Храни их, Эмунд!” - будто наяву услышал он шепот. И закрыл на миг глаза, пытаясь удержать видение.

Стирбьерн, которому сообщили о его новой службе, удивился лишь тому, что кому-то понадобилось охранять нежилую часть дворца. От кого это понадобилось ее охранять?

- Может, от того призрака, что появляется там последние несколько месяцев? - ответил на его недоуменнные расспросы Олаф, когда они соревновались, по очереди метая ножи в укрепленную на треноге колоду.

- Что еще за призрак?

- Говорят, призрак в белом плаще. Каждый год в мае расхаживает в той части дворца, где “запретная комната”. Там когда-то умерла первая августа, мать нынешней принцессы.

- Что ему там надо? - усмехнулся Бьерн, который в призраков не особенно верил. Олаф пожал плечами, метнул нож и промахнулся - острие вонзилось лишь в самый краешек колоды.

- Как-то я ходил в викинг на земли диких племен Кирьяланда, - Бьерн взял сразу четыре маленьких ножа, глубоко вздохнул несколько раз и прищурил глаз, стараясь поточнее прицелиться, - у них был идол, на которого они надели серебряный пояс, весящий почти как половина откормленной свиньи. К этому идолу нужно было идти через заколдованный лес, - Бьерн метнул один нож, - через ведьмовское болото, - второй нож полетел в цель, - а потом еще схватиться с их жрецами-колдунами, - третий нож задрожал, вонзившись в колоду.

- И что же ты? - спросил Олаф, не отрывая глаз от вонзившихся в мишень ножей, которые образовали вершины правильного треугольника.

- Я с отрядом прошел лес, прошел болото, пришел к храму и встретил там только одного столетнего деда, который не то что сражаться - и встать-то мог с трудом, - Бьерн прицелился тщательнее, занося руку с последним, четвертым ножом. - И я забрал себе тот пояс.

Нож со коротким свистом вспорол воздух и завибрировал, глубоко вонзившись в дерево - точнехонько посередине треугольника.

- Ох ты! - присел от восторга Олаф, не зная, чем более восхищаться - рассказом Бьерна или его умением метать ножи.

***

В коридорах дворца Дафны после захода солнца становилось по-особому сумрачно и тихо. Хотя дневное солнце и так не проникало в большинство из них, однако ночь непостижимым образом делала сумрак, притаившийся в углах и под потолком бесчисленных переходов, особенно густым и словно бы осязаемым. По-особому, по-ночному потрескивали светильники, которых хватало только на то, чтобы непроглядную тьму можно было назвать полутьмой. Тьма сгущалась, где-то в стене возились и пищали крысы, грызли что-то твердое и ссорились. Ночи стали уже теплыми, но в каменных глубинах дворца царила не просто прохлада, а почти могильный холод. Легкие сквозняки заставляли колебаться пламя светильников, отчего тени на полукруглых сводах коридоров метались и плясали, то вытягиваясь, то уменьшаясь.

Стирбьерн крепче сжал рукоять тяжелой секиры, которой вооружены были все сторожевые варанги. Тишина, только подчеркиваемая потрескиванием светильников и шорохом и писком невидимых глазу мышей и крыс, неожиданно начинала действовать на него. Он вспомнил старые рассказы скальдов об исландце, объявленном вне закона. Исландец, замечательный силач и храбрец, после битвы с могущественным драугом не выносил ночной темноты - ему все казалось, что оттуда, из тьмы, на него смотрят чьи-то страшные глаза.

- Ничего нет позорного в том, что храбрый человек чего-то да боится, - пробормотал Бьерн вслух. Его голос, хоть и был негромок, отразился от сводов коридора, и эхо затихло где-то вдалеке.

Звук, донесшийся из глубины коридора спустя некоторое время, Стирбьерн поначалу принял за далекий отзвук собственного голоса. Но, прислушавшись, понял, что звук был самостоятельным и к его голосу никакого отношения не имел. Едва слышный шелест, едва слышное движение воздуха. Испытывая неожиданное для себя облегчение, варанг весь сжался, как кот перед мышиной норой - звук был реальностью, эти почти не слышные шаги, тем не менее, не могли исходить от призрака. Бьерн шагнул в темноту, встав так, чтобы его не было видно тому или тем, кто должен был выйти из-за поворота. Неслышно отставил секиру к стене, рассудив, что в нешироком и низком коридоре биться ею будет не очень удобно, и, стараясь не шуметь, вытащил из ножен меч.