Страница 4 из 36
- Но ведь и ты сам родишься заново. Сядь ровно, нужно еще вот тут смыть. И потом, в следующей жизни он может вообще женщиной родиться. Или не узнать тебя. Или влюбиться в другого.
- Обними меня, царевна...
- Чего?!
- Обними.
Руки обвивают торс. Ложатся легко на мокрую кожу, кажущуюся чуть липкой от морской воды. А гладкая щека прижимается к левой лопатке – мышцы расслабились, и даже со спины ей в ухо отдается биение его сердца. Слышно, как суматошный ритм становится ровнее, спокойнее, когда она чуть сильнее прижимается к нему. В ее время его бы заученно назвали машиной для убийств. Но для нее он – просто лучший друг.
- Хорошо... Знай, мне нет разницы, кем он там будет. Главное, что это будет он. Мне... мне ничего не нужно от него. Я и так уж много забрал. Лишь бы жить... быть там, где он. Ходить по той же земле.
- У нас там, знаешь, земли почти не осталось. Асфальт в основном. И грязь. Да и... тебе, в общем, не понравится.
- Неужели будущее столь мрачно?
- Да нет, пожалуй, не мрачнее вашего настоящего. Другое просто. А может, и не совсем другое. Не знаю, я как-то запуталась.
- Останься сегодня... со мной.
- Ты что, с дуба рухнул? У тебя полон лагерь наложниц.
- Нет, этого мне от тебя не нужно. Я...
- Взаимно – ЭТОГО мне от тебя тоже не нужно. И вообще, мне пора возвращаться.
- Царевна... – он не решается произнести ее имя. – Знаешь ли ты, что мы с... с ним пять лет искали тебя, сначала у берегов Салмидесского моря, а потом дальше, в степях... Искали. Пять лет. Пока не пришлось возвращаться сюда... воевать.
- Меня? Вы с ним искали – меня?! Но зачем?
- Он сказал, что мне лучшей жены не найти.
- Чушь какая! Я не люблю тебя, а ты не любишь меня. Ты любишь его, а я пока никого. Тупость – вот так прибиваться друг к другу от безнадеги, как щепки в ручье. Тупость, понимаешь?
- Все равно. Мстящие, Правды блюстительницы приходят ко мне ночами. Сводят с ума.
- И чем же я могу помочь?
- Ты – свидетель того, что я не только убивал... Останься, хоть ненадолго. Прогони их.
- Ну, если все так плохо... Ладно.
Оказывается, это хорошо, когда рядом кто-то есть. Сильное живое тепло, и можно уткнуться носом в пахнущие морем волосы и закрыть глаза. А когда его дыхание успокоится, лицо смягчится и станет совсем юным – можно уйти. Бесшумно, не потревожив ни единой живой души.
- Мне иногда кажется, я его старшая сестра, – говорила между тем Женя, устремив взгляд куда-то за серые, укрытые дымкой холмики. – Но чаще я думаю, что он просто мой лучший друг.
Звучало это немного обидно. Пат хотел было спросить, а как же он, но сразу понял неуместность такого вопроса. В самом деле, они просто прибились друг к другу как щепки в ручье. Гуляли вместе, не задумываясь о том, как и почему их прибило друг к другу.
- А кто он?
Но Женя в ответ только покачала головой и пару раз покрутила у губ сложенными щепоткой пальцами, словно закрывая невидимым ключом невидимый замок.
- А что для тебя дружба? – неожиданно для себя спросил Пат. Прозвучало как в интервью, противно до зубной боли. Но Женя не хмыкнула презрительно, не рассмеялась. Правильно, племянница Парусов, сказал себе Пат. Он как-то слышал, как Паруса очень красиво говорил о дружбе, о том, что это как отплывающий под тихим ветром виндсерф, на котором сидят двое виндсерфингистов. И ничто им не страшно – потому что и двое. Пат отчего-то сразу представил себе невиданную маленькую лодочку с большим парусом – в их степном краю виндсерфов не было, да и откуда им было взяться. Представлял бы и дальше, если бы не Бобкинс. Бобкинс был, собственно, Борей, но поскольку был он бело-рыж и зимой и летом носил кепки, Патова бабушка окрестила его Бобкинсом.
- Виндсерф двоих не поднимет, перевернется, – скучным голосом сообщил Бобкинс, ни к кому специально не обращаясь. – Это индивидуальный вид спорта. Отплыть под тихим ветром с сидящими людьми он сможет только если снять парус и грести руками. А это тогда уже не виндсерф, а просто доска. Без паруса.
- Жаль мне тебя, – грустно ответил ему Паруса. – Маленький старичок.
Мальчишки вокруг захохотали, и Пат тоже улыбнулся – Бобкинс был задавакой, его не любили не только ровесники, но и учителя. Но на общий смех Бобкинс внимания не обратил, только тем же тягучим голосом произнес:
- Лучше горькая правда... А вообще вы правы: многия знания – многия печали, – и ушел своей развинченной с подскоком походочкой.
Потом, дома, Пат полез в интернет – траффика в этом месяце оставалось мало, но он не удержался. Виндсерф действительно оказался индивидуальным видом спорта, и двоим на нем было не усидеть. Кроме того, даже для того, чтобы просто удержаться на доске с парусом, приходилось прикладывать, судя по всему, неслабые усилия и умения. Бобкинс был прав.
...- Так что? – повторил Пат, ожидая, что Женя сейчас выдаст что-то не менее прекрасное и не более реальное, чем слова Парусов про виндсерф.
- Ответственность, – быстро сказала Женя. Плоско. Просто и без красивых образов. – И друзья обязательно должны... – она запнулась, подбирая слова, – должны мочь жить друг без друга.
- Ты хотела сказать – “не мочь жить друг без друга”?
Но Женя помотала головой: – Нет, именно что мочь. Если они друг без друга не могут – это уже не дружба. Это зависимость. И если один покровительствует, а второй на вечных вторых ролях – тоже не дружба.
- Ну знаешь...
- Знаю. Когда дружат старший и младший – это чаще всего в старшем себя тешит тихий садист, – с неожиданной ненавистью прибавила Женя и передернула плечами.
- Это ты о дяде своем? – спросилось как-то само собой, и в следующую секунду Пат уже сожалел о вопросе. Но Женя не обиделась, не встопорщилась, будто вопрос Пата был сам собой разумеющимся. Но темные глаза ее сузились, она сжала губы. Пату подумалось, что она сейчас заплачет.
- Не только, – наконец ответила она. – Я сама такой была. – И с ожесточением продолжила: – Мне нравилось покровительствовать. Командовать. Быть лучше всех. Тянуть, звать. Я ведь действительно много читаю, гораздо больше других, и вообще умная.
Пат хотел было хмыкнуть, но Женя говорила без малейшей тени самолюбования, просто констатируя факт, и он сдержался.
- Вот так. И мне в рот смотрели, бегали за мной хвостиком. А потом мне стало от этого мерзко. И с тех пор я стараюсь дружить с теми, от кого я сама могу чему-то научиться.
- Но это же использование!
- А покровительство и такая дружба, или сверху вниз, или снизу вверх – не использование? – со злостью выплюнула в ответ Женя. Отвернулась, взглянула на небо – в синей вышине крестиком плавал ястреб. Высмотрев добычу, он устремился к земле, сложив крылья, камнем – и через пару секунд взлетел с чем-то трепыхающимся в когтях. Неожиданно для Пата Женя улыбнулась.
Зазвонил ее мобильный.
- Да, мам... Да, нормально... Еще же не темно! Хорошо, до сумерек обязательно буду... Пока... Да.
До встречи с Владимиром оставалось около часа. Окликнутый по мобильному, приятель говорил сквозь сжатые зубы, из чего можно было заключить, что зубами он что-то зажимает. Сергей усмехнулся – снова что-то мастерит. Вовка такой, не может без этого. Кто не знает, всегда принимает Вовку за моряка дальнего плавания, яхтсмена или еще кого-то вроде того. Сергей-то знал, что Вовку даже на городском пруду в лодке укачивает, но невинная страстишка друга к мистификациям и пусканию пыли в глаза вызывала у него лишь снисходительную улыбку.
Густые длинноиглые южные сосны, попадающиеся там и сям тополя и наизвестные Сергею высокие разлапистые деревья с овальными небольшими листиками – как только они в этой суши выживают, подумал Сергей, – создавали густую прохладную тень, в которой терялась аллея парка. Асфальт на ней потрескался, и в трещины проталкивалась земля с желто-зеленой щетиной травы. Ветки тут, видно, давно не подрезали. Увидев подходящую горизонтальную ветку, Сергей подпрыгнул, схватился руками и упруго, на мускулах раскачался – вперед, назад, склепка... Приятно ощущать пружинистую силу мускулов – сорок это не возраст, любил говорить Сергей, это состояние души. Испанский обратный выход у него не получился – ветка все же не гриф турника, и толще, и шершавая. Сергей так увлекся, что не заметил появившегося словно из ниоткуда незнакомца. Только когда длинная вечерняя тень протянулась откуда-то сбоку, Сергей обернулся. Незнакомец – лицо его скрывала тень, – повис на руках на соседней ветке. Та ветка была гораздо менее удобной, чем Сергеева – толще, корявее и имела наклон. Но незнакомец словно и не замечал этих неудобств. Сильное спортивное тело его было послушно, как у профессионального гимнаста – он почти без усилий сделал и “ангельский выход”, и “испанца”, и “краба”, и “скорпиона”. Сергей сперва начавший было повторять за ним, на “крабе” ощутил, как угрожающе закололо дельту. Стар, стар стал, снисходительно подумал Сергей, ощущая покалывание зависти – на самом деле “краб” и подобные ему запутанные кунштюки ему и в молодости не особо удавались. “Ты победил, Галилеянин!” – насмешливо, скрывая горечь поражения, крикнул Сергей, соскакивая.