Долгий сон статуи

- Слушай, ну а здесь-то он как оказался? – перебил ее Пат

Женя посмотрела на него как на сумасшедшего. Но тут же взгляд ее смягчился.

- А ты разве еще не понял?

И Пат понял, что именно сразу же его ошеломило – лицом Лайос был очень похож на статую павшего. И на наброски Фетисова. Только черты его не были так выглажены и идеальны, как изобразил скульптор. Но сомнений не было – лицо статуи павшего было лицом Лайоса.

Тут зазвонил домашний. Пат, который уже начинал беспокоиться, куда это подевалась бабушка, снял трубку – и от услышанного вдруг показалось, что дощатый пол уходит у него из-под ног.

- Пат! – крикнула Женя, и он обнаружил, что сидит на полу у телефонного столика, сжимая трубку в руках.

- Бабушка в больнице... травма головы... пока ничего, без сознания.

Женя расширенными глазами смотрела на него, и Пат готов был поклясться, что мысль, мелькнувшая у него, была и ее мыслью. Безумный скульптор...

- Если это он – я убью его, – сказал Пат. – Убью.

Он аккуратно и медленно положил трубку старого телефона на рычаг и встал. Женя шепотом перевела суть дела Лайосу, и тот встал также. Пат ощутил жуткое, как тиски пожатие на своем запястье. И свое имя – настоящее, полное свое имя, то, которое он ненавидел и которое считал глупым, – повторенное устами Лайоса. И еще что-то вслед тому имени.

- Да прекратите! – вскочила Женя и схватила за руки их обоих. Она что-то резко сказала Лайосу, а потом повернулась к Пату: – Ты что, сейчас собрался куда-то идти?

- Нет... Утром... Виктор Кузьмич заедет, начальник райотдела.

- Ну вот и хорошо.

Пат, шумно выдохнув, сел на ковер у дивана. Лайос опустился рядом, и почему-то это успокоило. Хотя лучше бы это был Алекс...

Так уж сложилось, что обычно ИВС города Н. простаивал пустым. Порой в него попадали мелкие хулиганы и пьяницы, которых жены не пускали домой. Одно время постоянным гостем зарешеченной камеры был некто Тереситин по прозвищу Полторашка – запойный алкоголик и прекрасный часовых дел мастер, чуть ли не каждую неделю поколачивавший одну из своих многочисленных сожительниц. Заявления сожительницы забирали и Полторашка возвращался домой. Но вот уже два месяца, как Полторашка убыл из Н. в неизвестном направлении, так что изолятор пустовал.

Поэтому появлению “клиента”, да еще такого мутного – псих, долбанувший ломом старушку, а потом вдруг сдавшийся органам правопорядка, ну надо же! – восторга у дежурного не вызвало. Однако “псих” вел себя смирно, смотрел в одну точку и в камере сразу сел на шконку, сложил руки на коленях и сделался тих как овечка.

Не особо доверяя этой тихости, дежурный запер решетку, а сам отошел к своему столу. Посидеть часиков до двенадцати, а потом и спать можно ложиться. Авось завтра начальство придумает, что делать с психом, и послезавтрашняя ночь пройдет в тишине и спокойствии.

В полпервого, прорешав все судоку из новой газетки, дежурный погасил настольную лампу и пошел устраиваться на клеенчатом старом диване. Горел только дежурный свет, и псих в камере молчал.

- Эй, Фетисов! – фамилию пришлось подсмотреть, хотя мог бы запомнить, подумал дежурный – вон и хоккеист такой был известный. – Спать иди! – постаравшись придать голову начальственных ноток, крикнул дежурный. В камере раздалось что-то вроде всхлипа, а за ним рыдающий голос произнес: – Оставьте, оставьте меня в покое, за что вы меня мучаете?

Мучают его, как же, пробормотал дежурный. В нем поднялась злость против этого тщедушного человека в обтрепанной рубашке с оторванной пуговицей. “Рыдалец сраный!”- пробормотал дежурный, улегшись.

Говорят, люди во сне частенько видят то, чему еще только предстоит проявиться в их организме. Возможно, это и так – дежурному, который много лет страдал желудком, снились какие-то рыбьи потроха тошнотворного вида, потом рыбья голова с остатком позвоночника встала торчмя и принялась отплясывать какой-то невыносимо гадкий танец, от которого к горлу подкатывало. Позвоночник постукивал в стол, на котором танцевал, какие-то палочки в углах тоже постукивали и напевали, и стучали все громче. Тут и все в комнате затанцевало и затопало, тяжелый стул принялся отбивать чечетку, а потом повалился с таким грохотом, что дежурный прямо во сне выматерился – и проснулся. В двери и впрямь стучали – но не так, как стучат, прося впустить, а так, как бьет какое-нибудь таран в фильме про рыцарей. Мерно и методично – Ба-мммм! – Баммм! Дежурный вскочил, протирая глаза, и потянулся за тревожной кнопкой. Но увы, тревожная кнопка в их учреждении не работала уже давненько – кого было тревожиться? И кого тревожить? Страх, ужас – беспредметный, а оттого еще более сильный, расползался из углов, вздыбливая каждый волосок. Дрожащими руками дежурный расстегнул кобуру. Пусто... пистолет лежал в сейфе, двумя этажами выше. Телефон был мертв.

Он сжимал резиновую дубинку, когда двери распахнулись, пропуская высокую серую фигуру. При взгляде на нее дежурный завизжал высоким женским визгом, тут же прервавшимся, когда крупное тело метнулось к нему с непостижимой быстротой, и нечеловеческой твердости кулак врезался в в его лицо, как молот. Раз, и снова, и снова. Брызги крови, ошметки плоти и куски выбитых зубов полетели на стол, на грязный пол. Тело дежурного было меж тем уже на полу, а те же твердые руки разгибали решетку камеры так, словно она была сделана из проволоки.

Когда серая тень метнулась по двору перед райуправлению, ее обстреляли – но пули не причинили убегавшему никакого урона, хотя с меткостью у стрелявших было все в порядке. Потом в рапортах было написано, что нападавший отличался чудовищной скоростью, а уже на утро на асфальте нашли несколько отщербленных кусочков бетона. Скульптор Фетисов также пропал.

====== 4. Утро, которое мудренее вечера ======

Уж конечно, это было страшно. Неожиданно. И тем более страшно, что сейчас Женя отчетливо осознала – она, она всему виной. Ну, если не виной, то причиной уж точно. Не надо было ей отправляться туда, под лувийские стены. Не надо было отыскивать этого парня, на надо было едва ли не выцарапывать его из того полузвериного отчаяния, в котором он пребывал. Не надо было, даже во сне.

Шло бы все как шло.

Но теперь уж... Она не умела долго сожалеть и посыпать голову пеплом – главным вопросом всегда вставал “что делать дальше?” С этим человеком... – “Нет, человеком!” мысленно Женя резко оборвала подленький голосок, шептавший о том, что появившийся так странно парень к человеческой породе не относится. Ее собственные переживашки сейчас побоку и к черту.

И вовсе не надо ему знать, как она, словно заново, изучала свое тело в душе, как искала и не находила ничего измененного, кроме чисто физического устранения обычной девственной преграды. Вот разве что тем самым гильотинным топором упало на нее осознание хрупкости собственного тела – саму себя Женя вдруг ощутила необыкновенно уязвимой. Раньше, по-крайней мере, у нее был тот нереальный сновиденный мир, в который она сбегала и где чувствовала себя непобедимой и недосягаемой. И вот поди ж ты...

- Значит, это не было снами. Это все было на самом деле...

- Теперь ты боишься меня.

- Да нет, с чего ты взял?

- Боишься.

- Просто... ну сам подумай, я ведь считала все это сном. А во сне легко быть смелой и дерзкой, и вообще...

- Тебе не нужно меня бояться. Я... мне нужна твоя помощь, царевна, – голос дрожит, и ей становится стыдно. – И мне нравится, как ты назвала меня. Откуда ты узнала это имя?

- Называли, я слышала. Тот старик, который все время ошивался в твоем шатре.

- А, этот... Финикиец. Отцовский советник, – почти с ненавистью.

- Я подумала, если я тебя буду называть тем именем, которое дошло до нас...

- Имя неважно, – как будто голосом сухие листья сметает. – Имя – не важно. А вот он... Так неожиданно и больно. И ведь ты предупреждала, царевна.

- Я? О чем?

- Что здесь он может быть совсем другим. И не узнать меня.