Страница 7 из 28
А кот перестал щуриться и проводил туриста внимательным взглядом широко открытых янтарных глаз.
========== 3. Перекресток ==========
Наши дни
Поезд опоздал. Притащился на вокзал, словно полусгнившая колода, которую перевернули в лесу мальчишки; и потревоженными жуками, мокрицами и уховертками стали выползать из его пропоротых дверями боков пассажиры.
Туристы вывалились в числе последних, причем Харлампий умудрился едва не упустить свой рюкзак в щель между вагоном и платформой. Гиды по сравнению с остальными были навьючены как два ослика, особенно невысокий щуплый Слава, в чьем большущем рюкзаке помещался весь провиант, необходимый для преодоления первого отрезка маршрута. Толик, тащивший гораздо более легкие спальники и карематы, а также фонари, вилки-тарелки и котелок, картинно поигрывал мускулами, когда оказывался в зоне видимости девушек из эйч-ар отдела.
Замызганный вокзальчик робко вздрагивал под усиливающимся ветром, нагонявшим тяжелые плотные облака. Того, кто должен был к ним присоединиться в Володарске, на вокзале не оказалось; ответственный Слава справился у кассирши и, получив неприязненный ответ, что ожидать их будут на первой стоянке, заторопился к выходу, провожаемый взглядом полупьяной уборщицы, бессмысленно вошкавшейся с тряпкой и ведром у двери в туалет.
Они вышли на крохотную привокзальную площадь, на которой скорбно указывал вдаль неведомый герой войны, труда, а может, и того, и другого разом.
- У автомобиля вид опасного сумасшедшего, - сказала вдруг Зара, остановившись перед «газелью», которая должна была довезти их до начала пешеходной части маршрута. Харлампий покрутил пальцем у виска и выразительно присвистнул. Остальные сделали вид, что не расслышали.
Лина тоже решила не обращать внимания на всегдашние Зарины странности – хотя насчет машины… Что-то есть дикое и безумное в выражении железной морды “газели”, сказала себе Лина – и тут же подумала, что это уже определенно тянет на клинику. «Газель» как «газель» - желтая, не новая, но чистенькая. И водитель такой же – не новый, но чистенький, с седыми усами щеточкой.
«А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем поужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа…» - пропел Саня-айтишник, когда они грузились.
«А все-таки жаль… жаль… жаль…» - тикало в голове Лины, пока они, мотаясь из стороны в сторону по обтянутым потрескавшимся дерматином сидениям, трясясь и подпрыгивая на володарском асфальте, ехали сперва по главной и единственной улице, потом по более узким и неглавным, а потом - по совсем неглавным и совсем уж без асфальта. Домики – деревянные, с подслеповатыми давно немытыми окошками, и новые, с коричневыми и зелеными крышами из дешевой металлочерепицы, - провожали их тем же тупым сочувствующим и тоскующим взглядом, что и пьяная уборщица на вокзале. Вспомнился желтоглазый вокзальный кот, пристально смотревший на Лину, пока Слава бегал к кассе. Обожающая котов Жанна протянула было к нему руку, но желтоглазый бросил на нее взгляд, полный настолько древнего ледяного презрения, что Жанне сделалось не по себе. “И днем и ночью кот ученый все бродит по цепи кругом”, - продекламировал Харлампий. Кот же продолжил смотреть на Лину. А все-таки жаль, читалось в его глазах…
Усы-щеточки водителя то и дело подозрительно ходили, будто он все принюхивался. Сидевший с ним рядом Слава видел, как водила все посматривал на тяжелеющее, надвигающееся воинство серых туч, как становился водила все угрюмее.
- Дальше не повезу, - «газель» остановилась у группки деревянных домиков, облезлых и заброшенных, что столпились на изломе кривой улочки, нырявшей затем в низинку и убегавшей суетливо к серевшему невдалеке лесу.
- Договор был до леса, - возмутился Толик. – Нехорошо, дядя.
- Я тебе не дядя, и ты мне не племяш, - сурово отрезал водила. – Хочешь – плати половину, а к лесу не поеду.
Толик начал было говорить что-то еще, вынул мобильный. Его поддержали, заговорили все разом. Молчала только Лина, считавшая, что инструктора должны разобраться сами, и Зара, засмотревшаяся на убегающую к лесу разбитую дорогу.
Слава молча выволок свой тяжелый рюкзак, сгрузил его на жухлую траву у полуразвалившегося забора, помог выгрузить вещи девушек. Потом так же молча подошел к водителю и расплатился с ним.
- Пару деньков бы подождали в Сурьево-то ехать, - пробормотал смягчившийся от Славиной покладистости водитель. Он послюнил палец и тщательно счел купюры. – Самое гиблое это у нас время, когда гуси в отлет летят. Как улетят – так покойнее станет. И в лес на ночь глядя не ходите. Обождите утра.
- Да какой «на ночь глядя»? – засмеялся кто-то. – Час дня.
- Пока то да се, - буркнул водитель, снова становясь мрачным, - уж и ночь заглянет. А она тут…
Он разом оборвал разговор, прихлопнул плотнее дверь и, с ревом развернувшись, уехал, оставив после себя облако солярной вони и осыпающиеся осколки порушенной тишины. Осыпались осколки, и снова зазвенела тишина, выпевая в сознании Лины про то, что «а все-таки жаль…»
От стены одного из домиков отделился человек в серой ветровке, с рюкзаком за плечами. Неспешно подошел к галдящим туристам.
- Вы Ярослав? – сразу обратился он к Славе. Тот оторвался от своего рюкзака. Подошедший был высок и сложен спортивно, темные волосы его чуть тронула седина. Странным показалось Славе его лицо – почти неподвижное, будто искусно сделанная маска, изготовленная скорее ремесленником, чем художником. Чуть припухшие властные губы. Глаза, слишком маленькие для этого красивого бесстрастного лица, быстро оглядели всех, задерживаясь на каждом безупречно равные доли мгновения.
Парни сразу подошедшего за соперника приняли – так издревле с приглушенной злобой встречают жеребцы одинокого приблудившегося коня, жадного до табунских кобыл, прижимают уши, сердятся. Саша из айти-отдела уши не прижимал, но в глазах его и его товарищей появился тот особый огонек, который так знаком приготовившимся к драке. Тссс… века, тысячелетия присыпали песком этот тлеющий огонек, но деться-то он никуда не делся. Никуда ему не деться. И припухшие губы, и острые глаза незнакомца, оценивающие, выхватывающие из пространства женские фигуры, как выхватывает их фотографический аппарат – этому тоже много столетий, и от этого тоже никуда не деться.
- Максим Мержеевский, если я не ошибаюсь? – изысканно вежливо спросил подошедшего Толик. И уже не столь изысканно продолжил: – А где же ваша спутница?
- Я один, – коротко ответил тот. – Максим Мержеев. Называть можно Мадсом, так короче, удобнее и мне привычнее.
Все по очереди представились, причем девушки отчего-то почувствовали неловкость – Мадс кивал, услышав их имена, будто ставил мысленно галочку против каждого.
Из всех он увидел только двух. Которая же? Высокая… или вон та? Должна быть одна, та, которая подойдет старухе. Принюхаться, почуять – для этого он здесь.
Закружить, заговорить, приручить и сделать безопасной – чтобы не горело, чтобы не дышалось солнечным огнем, чтоб не выпевалось в такт лесным шорохам, не шлось чтоб по упругой лесной подстилке. И чтоб вода осталась сонным царством, не колыхалась, застыла, замолчала бы, а туман, как и столетия назад, лежал бы по ложкам и ложбинкам. И деревья бы молча умирали, как оставленные стоять насмерть воины.
Кто? Которая? Одна – как костерище огромное, огнями-руками во все стороны хвать-похвать, что схватит - все ее. Костерица-мастерица, ветер подует – костер раздует, нет ветра – и костер утихнет, сложится, утечет под угли. Но уж раздует если – взовьется пламя до самого неба, и что схватит – все ее. Сильна. Как костер сильна и как костер же ненасытна. Все пожрет, до чего дотянется.
Вторая же – уголек. Тлеющий, тот, что встарь охотникам и запал подожжет, и огонь разведет, и согреет в ночь лесную. Но мала ее сила, как у уголька. И хватать не будет. Мала сила.
За оставшиеся полдня они должны пройти этот лесок, выйти к берегу озерца, - там бывший лесной кордон. Домик, запас продуктов туда завезли заранее, есть печка.