Abyssus abyssum

И ничто не препятствовало ей на этот раз - ни дерево не скрипнет, ни птицы не крикнут, и даже дождь утих и остался лишь легкой моросью. И в самой винодельне было тихо-тихо - даже большой тополь в входа почти не шелестел, словно замер.

Дверь была приоткрыта. С кухни тянуло вкусным мясным варевом с пряными травами, и Бьянка почувствовала голод. Но в полутьме коридора она вдруг увидела Нати. Та сидела на корточках у стены, зажав что-то в руках. На полу подле нее стояла свеча в медном подсвечнике, позеленевшем от времени. Медленно-медленно Нати подняла глаза на Бьянку и, кажется, ничуть не удивилась ей.

- Я… убила его.

Свеча потрескивала, а Нати смотрела перед собой тем же ничего не выражающим взглядом. И Бьянка не могла ни двинуться, ни сказать ни слова - ее будто парализовало. Неожиданно тишину разорвали приближающийеся откуда-то из глубины дома шаги - кто-то спустился по лестнице и вышел в тот же коридорчик. Он спустился и разорвал оцепенение, поднял свечу и осветил полутемное пространство. И Бьянка увидела, что в паре шагов от Нати навзничь лежит человек с копной кудрявых темных волос. Подбородок его задрался кверху, будто человек силился рассмотреть что-то на потолке, а руки с судорожно сжатыми пальцами он выбросил перед собой.

- Это тот, что приходил? - голос, разорвавший тишину, был Бьянке знаком. И человек оказался тем самым дворянином, который боролся с Джермо, а потом так эффектно спустился с колокольни в замке Олите. Вито де Ла-Мота, он же Чезаре Борджиа.

- Это тот парень, - сказал Борджиа. Нати ничего не ответила. Нати обняла руками плечи и Бьянка заметила, что руки ее покрыты красными пятнами.

Борджиа сунул Бьянке свечу, так, будто она появила тут именно для этого, потом медленно подошел к Нати, опустился на колени с ней рядом. Бьянка поняла, что он что-то делает с руками Нати, она поднесла свечу поближе и увидела, что Борджиа силится разжать намертво стиснувшийся на рукояти кухонного ножа пальцы Нати.

- Брось, - мягким, почти ласковым полушепотом сказал он. Нати молчала. - Брось его. Поранишься.

Нати перевела все тот же пустой, ничего не выражающий взгляд на Бьянку, потом взглянула в лицо Борджиа. И разжала пальцы. Нож выскользнул и громко звенькнул о каменные плиты коридорчика. Борджиа словно и не заметил этого. Вытащил из-за передника Нати тряпку, взял ее руки и принялся оттирать кровь. Нати не мешала ему, но и не помогала, а глаза ее в полумраке сделались совсем страшными.

Бьянка отшатнулась - такой Нати она еще не видела.

- Он добрый был. Помогал рубить мясо, - прошептала Нати. - Говорил, что я ему приглянулась.

Борджиа ничего не отвечал и не прерывал своего занятия - влажная белесая тряпка перенимала красный цвет, а пальцы Нати светлели.

- Я засыпала в казанок овощи, - продолжала Нати. Черные глаза ее все так же были устремлены куда-то в пустоту. - Он сказал, надо бы травками сдобрить, тогда вкуснее будет. А еще сказал, что его приятель еще во Вьяне узнал того идальго, которого дон Иньиго тут прячет. Говорил, король хорошо заплатит, если узнает, что за птица укрывается тут. Говорил, дон Иньиго, верно и сам не знает, кого прячет, иначе он бы своего куша не упустил. И что у меня будет приданое, как у графини.

- Он говорил… - прошептала Нати, на сей раз глядя на Борджиа, но вряд ли видя его, - что командиром его светлость был хорошим, да и платил щедро. Только золотые эскудо, которые многие готовы заплатить за его голову, на земле не валяются. Если бы еще он пожаловался… на жестокость… Но он все говорил, что купит виноградник и апельсиновую рощу. Если бы он хоть пожаловался…

- Ему не на что было жаловаться, - сумрачно оборвал ее Борджиа. - Вставай. Уходите обе в кухню, а я уж тут…

В его голосе была спокойная сосредоточенность прибиральщицы, которая по своему долгу должна ликвидировать любые последствия бурных вечеринок - осколки, ошметки, потеки, а также следы невовремя покинувшего желудок ужина.

Нати послушно поднялась и пошла к кухне. Как во сне. Она не оглянулась на труп, разве что внимательно, оценивающе посмотрела на кровавую лужу, потом оглянулась на Борджиа, уже тянувшего старые половики. Дышал он тяжело - болезнь еще не совсем отступила, еще давала себя знать.

Скрипнула притворенная было Бьянкой входная дверь, пропуская Лисенка. Бьянка увидела его расширившиеся - не в ужасе, а в изумлении почти радостном, - глаза. Потом взгляд его упал на нее и взгляд этот был почти страшным.

- Скажи брухе Хосефе, - тихо, так, что только Бьянка слышала, проговорил Лисенок, - что больше эта девочка ей не пригодится.

========== Глава 16, в которой говорится об отполированной стали и всем снятся сны ==========

А что же происходит в Азуэло, спросишь ты, досточтимый слушатель мой. После того, как Лаццаро Арнольфини привезли в замок, после раны и после помощи, которую так нежданно оказала ему неизвестная крестьянка - что произошло? И в твоем вопросе я без труда расслышу другой - что помешало Мартину Бланко поехать в Матамороса, как он собирался сделать. И что не дало ему разделаться с опасным свидетельством своей мягкотелости, как сам Мартин это называл. Не торопись, скажу я - все узнаешь в свое время.

Джан-Томмазо решил съездить в Логроньо, переговорить с каким-то своим знакомцем. А Мартин? А Мартин в первую же дождливую ночь отправился в Матамороса, дабы привести свой план в исполнение. И ты, конечно, понимаешь, внимательный слушатель мой, что в сердце бывшего наемника, а теперь идальго кастильской короны жалости и сочувствия едва бы набралось на медный грош, так что не следовало ждать, чтобы он отказался от своего намерения. Тем более ощущая опасность от присутствия хитрого и пронырливого Караччиоло - опасность не только для себя, но и для молодой хозяйки замка Азуэло, которая без его защиты, конечно же, не сможет осуществить задуманную месть.

Мартин Бланко поехал в Матамороса - и не доехал. Странной была эта дорога - дождь лил, хлестал, словно пытаясь остановить, в шуме дождя слышались невнятные шепотки, ползущие змеями, вползающие в уши и в самую душу. На какое-то мгновение он увидел папоротниковое аббатство, источник и битву у источника - вот падает человек, угрожавший ему и Кристабель, а за ним возникает пилигрим в грубом плаще. Эль Валентино, Чезаре Борджиа. И холодно, убийственно холодно вспыхивают на его лице льдистые светлые глаза. “У него глаза дьявола”, - сказала тогда Кристабель. Не дьявола, мысленно поправил ее сейчас Мартин. Волчьи глаза.

Вчера Кристабель рассказала ему свой сон, приснившийся еще когда Мартин был в Кастилии - сон, из которого она запомнила лишь одну картинку: волк с черно-серебристой шерстью и пронзительно-светлыми глазами стоял на большом камне, нависшем над бездной, на камне сером, как волчья шерсть, и холодном, как волчий взгляд. И звук рожка, властный и светлый, словно обнимал этого волка. Кристабель этот сон поразил, и она никак не могла отделаться от преследующей ее картины - волк стоял на сером валуне и смотрел на нее. И вот тогда Мартин не выдержал и рассказал ей о Чезаре Борджиа - не утаивая ничего. Это Чезаре Борджиа помог ему разделаться с нападавшими у аббатства Святой Марии. Это благодаря Чезаре Борджиа он не погиб в бою за Лерин. И это Чезаре Борджиа он спас от смерти и спрятал в Матамороса. “Ты должен помочь ему, Мартин”. Он не придал значения этим словам Кристабель - женские страхи, не более. Но сейчас, в темной дождливой ночи слова Кристабель звучали в его ушах все громче и громче, и казались едва не гласом небес.

Каким-то шестым чувством, властным, которому он давно привык безоговорочно доверять, Мартин чуть сдержал коня - и вовремя: громовой разряд разорвал шум дождя, молния распорола мрак, упав на тропинку в десяти шагах впереди него - сверкающим архангельским мечом. И бывшего наемника пронзило тем самым ощущением неотвратимости, которое заставило его в другую дождливую ночь отвезти беспамятного Эль Валентино не в Логроньо, а на затерянную в предгорьях маленькую винодельню. Мартин повернул коня, и гром раскатился вслед ему сатанинским хохотом. Все противилось тому, чтобы он ехал сейчас в Матамороса. Все - и он сам также.