Страница 28 из 30
И этот, с каменной мордой и горящими глазами - о, она прекрасно помнит его, она помнит, как он смотрел на ее мужа и на нее там, на пароходе - бесстыдно и дерзко, так что у нее пылало лицо. Но об этом Виргиния не говорила никому.
И после, когда Генри, проигравший на пароходе мальчишке-азиату казенные деньги, принужден был занимать и перезанимать, принужден был продавать и закладывать, чтобы вернуть их, и приходил домой побитой собакой, зализывать укусы - она, сидя в кресле подобравши длинные стройные ноги, укутавшись в кашмирскую шаль, следила за ним с тайной злой радостью. Следила за тем, как Генри снимал очки, устало потирал двумя пальцами уголки близоруких глаз, как дома, в своей крепости сгорбливались плечи, уставшие держать приличествующую джентльмену осанку. Она ненавидела его за эту сгорбленность, за то, как он сам сломал былой облик бравого офицера-инженера, который поразил ее в самое сердце когда-то в Джайпуре. Он любил и берег ее без памяти, он помещал ее в вату, будто хрупкие богемский стеклышки, он пренебрегал собой, лишь бы ей было хорошо - и уже этим был в глазах Виргинии бесконечно и смертельно виновен.
Плещет, плещет в стаканы темный виски, темный, смертный, словно дубовый гроб, виски; плещет, плещет похоть на скользящую легкими шагами по гостиной хозяйку Шафрановых холмов.
“Ты все делаешь верно, Виргиния, ты умница”
***
Несмотря на шорох колес по дороге, на мягкий перетоп копыт мышастой кобылки, которая застоялась и теперь бежала по дороге доброй рысью - несмотря на все это Мо казалось, что весь мир внезапно стих. Исчезли сумеречные закатные шепотки, исчезли звуки, все потонуло в чутком и торжественном, словно перед открытием занавеса, внимательном молчании.
После того, как они высадили Черити Олдман у поворота к ее дому, Мо каждое мгновение ожидал, что появятся сейчас люди, и надо будет отбиваться, объясняться, оправдываться - но Ариадна сидела сейчас рядом, ее плечо, хрупенькое, исхудавшее еще сильнее за страшные часы и дни в каменном колодце, прижималось к его белой рубашке, и впервые не было никакой досады за то, что рубашка замарана, и скорее всего замарана безнадежно.
Что там рубашка, когда вот оно, плечо, вжавшееся в его предплечье, вот она, прядка волос, отдуваемая встречным ветерком. И если встретится сейчас кто, и если нужно будет - он будет драться. Как Янги Сайдвиндер.
Как его отец.
Рассказанное - выдуманное? вычитанное? - Черити Олдман не требовало сейчас доказательств. Оно было чисто и остро остротой бесупречной истины. И уверившись в этой истине, Мо ощутил себя непривычно сильным - целым. Он больше не был огрызком, обрывком, оглодком, выброшенным на обочину мира из окна проезжающего поезда. У него был отец, у него была мать - это ее дыхание, ее незримое беспокойство он ощущал - очень слабо, когда был далеко, и сильнее, сильнее во все время пребывания в Саутпорте.
У него были отец и мать, как у всех людей. И он везет Ариадну так, как его отец когда-то вез его мать.
“И был вечер, и было утро”, - произносил кто-то в голове Мо, напевным “библейским” голосом Папаши Гросса.
- Они ехали совсем не так, - вдруг едва слышно произнесла Ариадна. - Янг и Джиллиан. Она сидела на луке его седла. А я верхом совсем не умею.
- Этому нетрудно научиться, - Мо ничуть не удивился тому, что Ариадна так точно отозвалась на его мысли. Это тоже было так, как должно и как правильно. - Совсем нетрудно. Нужно только… - он чуть улыбнулся, вспомнив Крошку Мелани. Впервые вспомнив ее без глухой горечи, как нечто хорошее и ушедшее, и долженствовавшее остаться лишь в памяти, уютно улегшись на ее дне. - Нужно просто оседлать ветер.
***
“И был вечер, и было утро” - именно так, сынок. И твой отец вез меня на седле.
Я не питаю более зла к девчонке; она не существует для меня, но зла я к ней не питаю. Пусть идет как идет.
Лишь серая толпа, серая толпа у ворот Шафрановых холмов пугает меня. Серые против серых, и те - тот, с каменной мордой и холодными глазами, - кто властно и немногословно осаживает бурлящую толпу, чем-то неуловимо напоминает моего отца.
А впрочем - все они уже мертвы.
***
- Ну и чего, чего не видели? - голос Венсана перекрыл глухой рокот собравшейся у въезда в Холмы толпы. Уж кто-кто, а он этот рокот знает хорошо: в такую минутку только брось кто клич - и сорвется толпа, побежит, понесется, сомнет. Обольет дегтем, обваляет перьями - это если повезет. А уж если нет…
Девчонка, сидевшая рядом с Тин-Пэном, вдруг встала, придерживая бледной ручкой нброшенную на плечи куртку - с чужих плеч на ее плечи, отметил с ухмылкой Венсан. И, ободренный зрелищем мужской кожаной куртки на плечах худенькой невзрачной девчонки, снова обратился к толпе.
- Что, не может парень девчонку прокатить? - зычно вопросил Венсан. - Или не может домой ее привезти, коли случилось что? Разбираться - на то родители есть. А этот малый работает на меня, и если что за ним знается, милости прошу - я своим потачки не даю, если они где проколются. Сказано в Писании - “Кто жалеет младенца, тот губит его”. А остальное дела семейные, родительские, да и юной мисс сейчс нужен отдых.
Люди, видно, и сами так же думали, потому что многие, плюнув, расходились, почесывая затылки под шляпами. Последним, бросив на азиата взгляд исподлобья, ушел молодой крепкий парняга с шерифской звездой на жилете. Даже шериф понял, что ловить тут нечего, с усмешкой подумал Венсан.
Встретивший с благодарным взглядом Тин-Пэна, кивнул ему - снова отметив, как похож парень на Янги Сайдвиндера. Но сейчас это сходство не отозвалось в нем ничем. В конце концов, правы люди - азиаты, как и негры, все более-менее на одного лицо.
- Молодец, малый, - негромко проговорил Венсан, когда все трое уже оказались у дверей дома, а вокруг собрались его парни, во время разговора бывшие наготове у ворот. От парней несло виски и табаком - как и положено, когда парням безопасно. И руки их теперь висели расслабленно, мимо револьверных рукояток. Безопасно.
***
Речь Венсана Жаме может быть и такой, воркочущей, мурлычащей - особенно когда он говорит о золоте. Ариадну служанка увела в соседнюю столовую, Ариадна уходить не хотела, но ведь нехорошо ей лежать, когда вокруг эта орава. И миссис Уотсон не видно. А мистер Уотсон после вспышки радости от того, что дочьего жива и невредима, явно себя не помнит - после того, как его удержал за руку один из людей Венсана, не пустив идти за дочерью, англичанин неподвижно сидит в кресле, прямой как палка, вцепившись в подлокотники, и бормочет что-то под нос. И Мо начинает думать, что безумие заразно.
- Я знал, что ты найдешь нашу девочку, - Венсан отводит Мо к окну, которое выходи на реку, на колышущиеся ивы, на закатывающееся за ними солнце. Ивы и солнце зовут, но Венсан покровительственно кладет свою тяжелую лапищу на плечо - уютно, как когда-то когда вырвал его из лап разъяренной толпы. От Венсана тоже немного несет виски и еще какой-то неприятно будоражащей сладостью, которую Мо не может понять. - У тебя есть все, чтобы стать лучшим, малый, и я здесь, чтобы тебе в этом помочь. Будешь еще вспоминать старого француза Венсана. А теперь слушай…
Хриплый, понизившийся до полушепота голос рассказывает о поездке в центральный Массачусетс, в богом забытый городишко, где только и есть, что три улочки, окруженные круглыми унылыми холмами. Там ему и удалось набрести на следы человека, прибывшего когда-то из Англии и поселившего в душах и мыслях тех, кто успел встретиться с ним, призрак самого могущетсвенного человеческого желания - жажды золота.
- Я и сам думал, что это бредни, бабьи тоскливые выдумки, - шептал Венсан, все более распаляясь, крепче сжал плечо Мо. Он дышал теперь тяжело, будто слова, что выходили из его рта, уже не подчинялись его воле. - Но нет, нет. Это правда, и Рафлз Хоу, кто бы он там ни был, научился обращать металлы в золото. И наш англичанин… - Венсан выдохнул эти слова одними губами, - наш Джон Буль тоже идет по его пути.