Страница 26 из 30
…Айзек Мейдж, ему тогда было десять-двенадцать. Он был при Янге чем-то вроде безмолвного пажа при короле. Не смел подойти, не смел и слова сказать, восхищался издали. Но смел сделать все, что мог - прикрыл ветками тело, а после привел ее. Утирая слезы, так и бегущие по коричного цвета щекам. Он же помог копать мягкую землю под ивой.
Гниет Айзек Мейдж теперь на окраине кладбища. А серые, серые шляпы снова в Шафрановых холмах…
***
Мо был уверен, что прекрасно успел узнать здешний лес - но вот уже в пятый раз выходил к ведущей из Саутпорта дороге. Хлестали по ногам придорожные колючки дикой ежевики и малины, паутина липла на лицо, но он не замечал их. Деревья, тропинки, кусты изгоняли его будто строгие заботливые няньки, не дающие дитю подойти к огню, к воде, к разверзтому колодцу. Иди, иди, малый, иди к своим игрушкам, нечего тебе делать здесь, опасно здесь!
Но Мо снова и снова кружил по лесу, упрямо и неотвратимо - хотя нарастающий ужас от того, что время идет, а он все еще не там, не там, где должен быть, поглощал его и не давал заметить теплой нежности, с какой выталкивает его лес. И едва удавалось уже думать связно, едва удавалось замечать приметы окружающего лета, терялись они в надвигающихся неотвратимых шепчущих на разные голоса лесных сумерках.
Когда ему казалось, что вот, вот она тропинка, ведущая к Джонову холму, вот и лощинка, где росли так привлекавшие кобылку Уотсона кусты - словно по мановению руки фокусника или же прожженого шулера картинка менялась, вот и тропинка другая, вот и выход из леса, и закатное рыжее солнце встречает его.
Словно водило его в лесу нечто, ни в какую не желающее пускать, желающее непременно изгнать его прочь из Саутпорта.
Не нужно ходить во владениях неупокоенных, не нужно ходить их путями, шептала листва молоденьких буков и вязов. Не нужно, нельзя, как нельзя ходить между деревом и забором, как нельзя набирать воду из чужих колодцев… Бойся, бойся, смертный! Завертится над тобой черное лесное кружево, закружит, поймает и швырнет на все ту же дорогу как заблудившегося волчонка, которого мать тащит за шкирку в теплое логовище - не ходи, не надо!
- Отпусти! - наконец закричал Мо, остановившись. По телу струился холодный пот и рубашка совсем промокла. Его била дрожь, ноги уже плохо слушались, глаза заволакивала темная пелена, он почти ничего не видел.
- Отпусти меня!
***
Ариадна присела рядом, поглаживала ее по волосам, словно старшая сестра. И Черити уцепилась за тонкие слабые руки, едва не плача - от страха и беспомощности, от непрошедшего еще ощущения холодных твердых пальцев на горле.
Капала вода, под капель которой Ариадна поставила опустошенную Черити кружку, и теперь капли падали в наполняющийся сосуд уже не со звоном, а с глухим тихим “бульк”, в котором слышались Черити увещевания - потерпи, потерпи еще немного, ну вот так, вот так. Все пройдет, и это тоже пройдет, и будет снова свет солнца, и мама с папой, и никаких колодцев.
“Он скоро придет. Придет и приведет людей”, - Черити твердила это, уже не замечая, вслух или про себя. Как молитву или заклинание. Твердила и видела, как спускается к ним Мо Фрост, человек, нашедший способ отыскать Ариадну, как когда-то его отец отыскал его мать.
Улитка, закручивающаяся в собственную раковину, змея, кусающая свой хвост.
В их каменном узилище темнело, только отверстие высоко вверху пропускало еще немного свет, и Черити снова стало казаться, что зашевелились, поддаваясь чужой злой воле, черные каменные стены.
- Он не придет, - вдруг услышала она в ответ на свое заклинание, в очередной раз прорвавшееся к губам. Ариадна стояла, выпрямившись, и казалось, белая сорочка ее слегка светится в темноте. - Ты разве не понимаешь?
Она присела, взяла Черити за плечи и заставила подняться. В полутьме светлые глаза Ариадны чуть отблескивали и во всем ее облике Черити вдруг ощутила несгибаемую упругую решимость.
- Он не придет, потому что его не отпустят, - сдавленным шепотом проговорила Ариадна, пальцы ее стиснули плечи Черити с лютой злобой. - Потому что оно все повторяется, понимаешь ты или нет? Как было с Янгом, как было и прежде…
Она оглянулась, обведя взглядом темные своды.
- Ты должна выбраться, - бросила Ариадна. - Ты выберешься и попросишь Джиллиан. Она не оставит в беде своего сына.
“Она сошла с ума”, испуганно подумала Черити, дернулась, чтобы освободиться, но пальцы Ариадны сжались на плечах еще сильнее.
- Ты помнишь, что случилось с Янгом? Его убили, его убили такие же, как шериф и его свора, - с нечеловеческой ненавистью прошипела Ариадна. И мягче повторила: - Ты попросишь помощи у Джиллиан, тебе она не откажет, тебе она поверит. Она спасет Мо.
- А ты? - Черити ощутила, что хватка Ариадны ослабла, положила руки на запястья и со щемящим чувством ощутила их тонкость и хрупкость. “Она пыталась меня убить”, вспомнила Черити расслышанный ею шепот Ариадны, когда шарабан Уотсонов вдруг разбила взбесившаяся лошадь. “Она” - это не ведьма Тереза, и от этой мысли у Черити волосы зашевелились на голове, а во рту стало ужасно сладко. “Она” - это Джиллиан Уотсон.
- Я помогу тебе ухватиться за веревку, - теперь Ариадна говорила с привычными виноватыми интонациями, словно вспышка отняла у нее силы. И вот тут у Черити перехватило горло. И она враз поняла ту тоску, которая то и дело заплескивала в глазах Мо, когда она говорила о том, чтобы найти Ариадну.
Таких как Ариадна, все должны любить на коленях, подумала Черити. И неважно, насколько правильны черты ее лица, насколько ярка ее красота. В тусклом свете умирающего дня, в пещере, измученная - Ариадна все же была сейчас прекраснее всех, кого Черити доводилось видеть. Прекраснее Бетси Картер, и даже прекраснее Адель Ричардсон, дочери сахарного короля Ричардсона, которую Черити видела в прошлом году на рождество на балу в Де-Мойне в грогроновом платье персикового цвета, надолго захватившем воображение и Черити, и ее матери.
Но сказать, высказать это - не было у Черити таких слов, она только попыталась обнять ее, но Ариадна не то не поняла, не то не желала ее порыва. Она лишь слабо улыбнулась и взглянула вверх.
- Давай, - Ариадна подошла под самое верхнее отверстие, из которого еще струился свет умирающего дня, и совершенно как мальчишка, наклонилась и уперлась руками в колени. - Мне на спину, а потом хватайся за веревку.
***
Куда ты, сын? Куда? Ты погибнешь, погибнешь…
“Ну как, Джилли, каково оно? Когда твоя плоть и кровь сама идет навстречу гибели и не желает слушать тебя?”
“Замолчи!”
“Каково это - видеть, как твое дитя связалось с недостойным его? Видеть, как оно бунтует и творит глупости? Я видел это - теперь это видишь и ты”.
“Нет!! Замолчи, отец! Я не отпущу его на смерть!”
“Ты моя кровь, ты такая же как я! Упрямая. Ты говоришь мои слова и думаешь мои мысли. Мальчишке конец в любом случае, а ты навсегда останешься в Холмах. Со мной”.
“Отец… Замолчи”.
Мы над судьбой, Джиллиан, Джиллиан, мы над судьбой не вольны. Обречена ты, Джиллиан, Джиллиан, видеть дремотные сны. Видеть любовь свою, Джиллиан, Джиллиан, видеть все то, что ушло. Будешь ты вечно скитаться, о Джиллиан, там где скрывается зло.
Слушает всею собой, как слышают в бескрайней степи голос пастушьей гармоники. “Он ведь звал, Янг, звал уехать - но я не хотела, я хотела обрести счастье, ничего не теряя. Я была слепа, потому что хотела быть слепой…”
Слепой…
***
Мо показалось, что темнота сползла куда-то вниз, к земле, и растворилась там черными клочьями, впиталась в почву, в траву, в опавшие листья. Перестала застить глаза.
Перед ним была тропинка, не светлее прежних, поднималась она куда-то на взхольмье, вверх, а навстречу слышались торопливые шаги, быстрые и сбивчивые.
- Помоги! - услышал он, срывающийся полудетский голос. Знакомый голос.
Мо остановился, приготовившись к тому, что сейчас придется бежать - вперед или назад, если за девчонкой идут люди шерифа.