Страница 5 из 12
Оба варианта имеют свои богатые истории и в методологонаучной литературе, и в научной практике. При этом вариант (1) выглядит очевидно малосостоятельным, поскольку (а) игнорирует специфику предмета ОН и (б) по умолчанию соглашается, что общественные науки, производящие в силу самого своего предмета лишь вероятностное знание, в научном отношении «ниже» естественных наук, производящих (в силу своего предмета) точное (объективное) знание. А вот вариант (2), учитывающий и специфику предмета обществоведения, и равенство обеих областей знания перед качеством научности (каноны научности – разные, но оба – каноны научности), представляется явно более предпочтительным. Так, что касается варианта (1), то его история в научной практике свидетельствует о неоднозначном отношении к нему исследовательского сообщества, например по прецеденту экономической науки, которая до сих пор развивается экономистами двух научных школ равной влиятельности – сторонниками математического моделирования экономических отношений и приверженцами качественного описания экономической реальности, учитывающего психологию человеческих взаимоотношений.
Традиция же варианта (2) имеет богатую историю в разграничении научного метода на методы объяснения (для ЕН) и методы понимания / герменевтики (для ОН). И это методологическое разграничение на науку объяснения и науку понимания – корректное признание того, что научное исследование реально имеет дело с качественно разной предметностью и, соответственно, исследователь должен выбирать методический инструментарий в зависимости от качества изучаемой предметности. Очевидно, что исследовать социальные (т.е. человеческие) взаимоотношения – что и призваны делать общественные науки – нельзя по канону естественно-научного исследования, предписывающему исследователю относиться к исследуемому предмету как к объекту, поскольку изучаемая общественными науками предметность носит не объектный, а субъектный характер, устанавливая с исследовательским сообществом субъектно-субъектные отношения. Исследователь в области общественных наук, будь он экономистом, социологом, политологом, социальным антропологом или психологом, просто вынужден стать герменевтиком, погружаться в психологическую (мотивационную) реальность «социального детерминизма», а в действительности (с точки зрения лапласовского детерминизма) – индетерминизма, принимающего сугубо вероятностную картину развития событий.
Эта в принципе индетерминистская реальность социальных явлений и процессов и делает задачу исследователя в области ОН чрезвычайно трудной, если не почти безнадежной, – именно задачей понимания психологических (мотивационных) причин человеческих действий, из которых и складывается исследуемая в ОН социальная жизнь. Объяснительные же модели (классика естественно-научного познания) едва ли здесь возможны, поскольку они представляют гипотезы, описывающие-объясняющие (как это и есть в ЕН) безусловно детерминистскую реальность – эмпирически проверяемые причинно-следственные связи. Тем не менее в ОН объяснительные модели-теории существуют, но в том-то и проблема, что они выстраиваются на зыбкой (психологически нагруженной) основе герменевтического проникновения в принципиально индетерминистскую социальную реальность, что ставит под вопрос и объективность получаемого так знания. Значит ли это, что ОН «не вполне» науки? Нет, конечно. Это значит лишь одно – наука в области обществознания имеет дело с предметностью, чрезвычайно проблемной для применения инструментария научного исследования. И выход здесь в том, чтобы искать инструментарий, соответствующий сложности исследуемого предмета, адекватный такому предмету. Поиски адекватного исследовательского (методологического и методического) инструментария и происходят непрерывно уже не один век в области ОН.
Эти методологические поиски имеют одну важную особенность, связанную опять-таки со специфической предметностью ОН. Они представляют непрерывный и вечный инновационный процесс, поскольку вечна и непредсказуема социальная динамика – генеральный предмет ОН. Устойчивым на протяжении всей истории человечества фактором непрерывного изменения человеческого мира – социальной реальности выступает инновационное по определению технологическое развитие – технологический прогресс. Действительно, существует восходящий к философии М. Поланьи новейший взгляд на природу человечества, известный как «транс-гуманизм» (transhumanism) и отводящий технологии центральную роль в трансформациях рода Homo sapiens. Согласно М. Поланьи, появление и дальнейшая эволюция «человека разумного» была связана с такой дарованной человеку «тонкой технологией», как язык, посредством которого, через слово, люди получили возможность распространять свой эволюционно сформированный и телесно укорененный интеллект на окружающий их мир. М. Поланьи идентифицирует человека как технолога, который, пользуясь своими природными инструментами (мышлением, языком) и рукотворными технологиями, непрерывно трансформирует не только внешний мир, но и самого себя – свою «человечность»1.
Как технологический прогресс трансформирует не только социальную среду, но и самого человека, – хорошо видно на примере цифровых технологий. Того, кто вырос среди цифровых технологий и в кого они «вошли», как «присваивает» ребенок родной язык, принято называть «цифровым аборигеном» (digital native), а того, кто должен обучаться этим технологиям в зрелом возрасте, – «цифровым иммигрантом» (digital immigrant). И уже возникла большая проблема информационного общества – проблема «цифрового неравенства», когда лишь подрастающее поколение может рассчитывать стать «цифровыми аборигенами», а все другие возрастные группы оказываются «цифровыми иммигрантами». Однако и «цифровые аборигены», перейдя в иную возрастную группу, превратятся в «цифровых иммигрантов» с очередным обновлением технологий. То есть проблема подобного неравенства – поколенческая, связанная с тем, что поколение, родившееся в новой технологической среде, ментально иное, чем поколение, социализация которого происходила в другой технологической среде2.
Технологический прогресс помещает общество в координаты развития, и именно инновационного развития, собственно и обрекающего исследователей в области ОН на постоянные методологические поиски, когда методологические инновации подсказываются достигнутым обществом на данный момент уровнем технологического развития. Наиболее сильно (революционно) меняет социальную реальность прогресс коммуникационных технологий, поскольку в основе общественной жизни лежит человеческая коммуникация – социальное взаимодействие / социальный обмен.
Процесс ускорения и глобализации человеческой коммуникации, связанный с прогрессом коммуникационных технологий, – вечный для человечества процесс качественного изменения общества, и значит – предмета ОН. Но если предмет ОН качественно меняется, то такие сдвиги должны влечь за собой и соответствующий (адаптирующийся к этим сдвигам) пересмотр / корректировку исследовательской методологии. С самого начала истории эмпирических наук в общественных науках как части этой истории всегда было осознание, что предметность ОН – качественно иная, чем предметность ЕН. Но было и признание за ОН статуса эмпирических наук, т.е. научного, а не протонаучного (философского) статуса. Необходимость совмещения для общественных наук требования научности (по канону эмпирической науки) с их специфической предметностью, сопротивляющейся такому совмещению, собственно и сделала ОН областью постоянного методологического поиска, призванного отвечать на качественные изменения исследуемого предмета (общества) в связи с прогрессом коммуникационных технологий.
По ключевому для истории методологических поисков в ОН фактору прогресса коммуникационных технологий эту историю следовало бы делить на два периода: (1) период до вхождения в жизнь общества компьютерных технологий коммуникации (КТК); (2) период, когда КТК стали перемещать общественную жизнь из координат физического мира в координаты мира виртуального – когда физическая коммуникация, требующая преодоления пространства и затрат времени, какими бы малыми эти пространственно-временные издержки ни были, явно проигрывала виртуальной коммуникации, вообще уничтожившей пространственно-временные координаты социального взаимодействия. В периоде (1) методологические поиски в ОН не выходили за рамки исследовательской парадигмы, признающей сопротивление предмета ОН методам ЕН, но пытавшейся это сопротивление снизить под эгидой все тех же методов ЕН – дополняя их методами статистического и психологического анализа. Классический пример действия такой парадигмы в отношении ОН – эмпирическая социология, где обследования общественного мнения происходят по всем канонам эмпирической науки, предписывающей в данном случае исследовательскую работу с «репрезентативными выборками», т.е. выборками, в отношении которых делается допущение, что они представляют реальное общество в целом. Проблема состоит в том, что это ключевое для эмпирической социологии допущение невозможно эмпирически обосновать, превратить из гипотезы в объективное знание, – невозможно из-за самого предмета исследования, объективное знание о котором может существовать только в виде «среднестатистического» знания, т.е. знания не о реальном, а о «среднестатистическом», условном обществе. И другого инструмента исследования предмета ОН, кроме статистического анализа, традиционная исследовательская парадигма, сформированная в соответствии с каноном эмпирической науки, не может предложить.
1
Doede R. Technologies and species transitions: Polanyi, on a path to posthumanity? // Bulletin of science, technology & society. – 2011. – Vol. 31, N 3. – Р. 225–235. DOI: 10.1177/0270467611406050; Mode of access: http://bst.sugepub. com/content/31/3/225
2
Pelt van J. Toward a Polanyian critique of technology: Attending from the indwelling of tools to the Course of technological civilization // Bulletin of science, technology & society. – 2011. – Vol. 31, N 3. – Р. 236–246. – P. 239. – DOI: 10.1177/ 0270467611406518; Mode of access: http://bst.sugepub.com/content/31/3/236