Страница 8 из 17
Интеграция и локализм в Московском государстве были дополнявшими друг друга процессами. Они возникли одновременно и были неразрывны. «Локализм – не препятствие интеграции. Правящие элиты России объединяли различные территории и народы идеологическими средствами, созданием сложных административных и экономических связей и последовательным стремлением приобрести и сохранить статус великой державы. Различные влиятельные центральные и местные группы продвигали свои собственные интересы через эти механизмы и таким образом взаимодействовали друг с другом и с государством. Все эти политические, культурные и экономические факторы вносили вклад в долговременную сплоченность России» (195, с. 272).
Книга о казаках в Сибири (1598–1725) (252) аттестуется в западной историографии как новационное исследование взаимоотношений органов центральной и местной власти. «Субординация» часто нарушалась: местная власть не торопилась выполнять распоряжения, идущие «сверху», руководствуясь своими, местными интересами. Но власти на окраинах страны неизменно были верны царю10 (252).
Проф. Мичиганского ун-та В. Кивелсон (120) считает, что изучение картографии XVI–XVII вв. дает возможность по-новому рассмотреть многие проблемы этого времени и прежде всего – историю закрепощения крестьянства и завоевания Сибири. Топографические карты свидетельствуют о «динамичном земельном рынке». Наряду с писцовыми книгами они фиксировали складывавшуюся систему крепостничества (120, с. 98). По мнению автора, картографирование новых земель содействовало упрочению колониального господства (92, с. 211).
Большое внимание уделяется историками времени и личности Ивана Грозного, укреплению его власти, реформам и внешней политике, как и преобразованиям Петра I, российской модернизации. Авторы сборника статей о модернизации Московии в XVII столетии считают, что необходима существенная переоценка истории России этого времени (153).
В их книге представлены некоторые важные аспекты российской истории, которые «до сих пор или не были известны, или недооценивались» (153, с. 1). Так, например, крайне редко употребляется применительно к Московии XVII в. такое понятие, как «модернизация». В российской историографии, особенно в работах, посвященных преобразованиям в стране, наибольшее внимание уделяется Петру I. Мнение о Петре как отце «современной, европейской России» не только глубоко укоренилось в российском общественном сознании – оно распространено и на Западе, даже среди профессиональных историков. Этот культ Петра приводит к тому, что явно недостаточно изучаются его предшественники, что обусловливает упрощенное понимание пути страны к статусу великой державы. Поэтому одна из основных целей книги – отказ от этой традиции. Авторы сборника, не отрицая значения роли Петра Великого в истории, стремятся показать его в историческом контексте – в той преемственности, в связи его преобразовательных программ с реформами его предшественников. К тому времени, когда Петр пришел к власти, Россия уже имела культуру реформ и нововведений, которые явились в результате сознания слабости России по сравнению с ее западными соседями, что выявлялось при различных контактах россиян с европейцами. Петр основывался на этой традиции, подчеркивается в книге, а не создал Россию из ничего.
Московия ее позднего периода – это страна, ориентированная на эффективность реформ. И хотя кратковременные выгоды от реформ в течение десятилетий не перевешивали их издержек в более долгосрочном плане, это не должно вести к недооценке силы, энергии и намерений государственных деятелей Московии. Отставание России от европейских стран вынуждало ее принимать различные меры, чтобы догнать своих соседей. Сжимая десятилетия, если не столетия, органического развития в относительно короткие кампании, Россия должна была использовать методы и средства, которые были уникальными.
Центральная бюрократия, эффективно мобилизуя ограниченные ресурсы страны, играла ключевую роль в появлении России как великой державы в раннем современном периоде истории. XVII столетие было временем юридической экспансии и развития – происходили существенные изменения в законах. Они закрепляли множество обязанностей московитов и среди этих обязанностей не было места европейской идее права. В то же время происходили изменения политической системы.
Россия не стала современной в XVII в. Начало перехода к современности произошло скорее в середине XVII в., чем в эпоху Петра (153, с. 8), и только на рубеже XX столетия она стала соответствовать европейской модели в политике, экономике, общественном устройстве. Но свой путь к этому Россия начала благодаря преобразованиям XVII в. Хотя, как пишет С. Диксон, в России было так, что проводимая сверху модернизация в конечном счете не выводила страну из отсталости (56).
Дж. Котилейн (123), рассматривая в своей монографии проблему российской внешней торговли в XVII в., пишет о неразработанности этой темы. В дореволюционное время немногие вышедшие в свет работы имели описательный характер, а советским ученым приходилось встраивать экономическую историю в официальную детерминированную схему. Многое в российской истории торговли имело тенденцию быть не экономической историей, а, скорее, частью дипломатической истории.
Россия в XVII в. была вынуждена ввести учреждения, дававшие ей возможность конкурировать в военном отношении с ее более продвинутыми западными соседями в условиях, когда война становилась больше нормой, чем исключением. Ответ ее Западу заключался в установлении жесткого правительственного контроля над ключевыми производительными ресурсами, которые повлекли за собой, среди других вещей, стратификацию общества, введение крепостного права по Уложению 1649 г. Внешняя торговля играла важнейшую и до настоящего времени недооцениваемую роль в истории Московии. Самый ранний прецедент крупномасштабного ответа России на внешний спрос ее товаров – это поставки мехов, что способствовало расширению России на восток, в Сибирь. Интеграция России в международную торговлю произошла с учреждением голландской и английской торговых империй и развитием судостроения, что обратило бесконечные леса России и ее сельскохозяйственные изделия в ценные активы, стимулировало обработку лесоматериалов и экспорт продуктов аграрного сектора экономики. Россия переходила к более систематической эксплуатации земли. Колонизация Юга и Востока обеспечила ее доступ к новым землям и лесам. Крепостничество, устраняя проблему миграции крестьян, гарантировало устойчивые трудовые ресурсы в этих областях. Автор видит причинную связь между европейским спросом и ростом крепостничества, которое облегчило российский экономический ответ Европе – поставки ее товаров в XVII столетии. Страна была способна использовать свою интеграцию в глобальную экономику и стала наиболее политически успешным государством европейской периферии. Внешняя торговля была одной из самых простых и наиболее эффективных статей дохода для правительства. Внешний спрос «стимулировал протоиндустриализацию» (123, с. 507–508). Поставив вопрос о том, смогла бы Россия обрести ранг европейской державы без торговой революции XVII столетия, автор высказывает предположение, что «ответ был бы почти определенно отрицательный» (123, с. 514).
В сборнике «Российская и советская история»11 (198) большинство статей сосредоточиваются на личностях или эпизодах. Основная проблема, которую дискутируют авторы, – это анализ происхождения российских форм модернизации. Они находят в ней источник опасного разрыва между правителями и управляемыми. Этот разрыв исследуется и в других статьях сборника. Но между их авторами есть разногласия о том, когда произошел этот раскол населения и власти. Ч. Даннинг относит его к началу XVII в., когда романовская династия сумела усилить свою власть, власть автократии и ослабить сразу после Смуты участие в политике других слоев населения, эксплуатируя их сильное тогда стремление к стабильности и порядку. Другие исследователи видят начало разрыва в Петровском периоде, когда русская элита переделывала и себя, и страну в соответствии с тем, что она хотела, независимо от того, как это влияло на их подданных. Дж. Крэкрафт в статье «Революция Петра Великого» выразил это наиболее ясно. Но С. Юзитало в статье о М. Ломоносове показывает более широкое и опосредованное воздействие петровских преобразований на страну. Благодаря этому Ломоносов имеет имидж интеллектуального гиганта. Редактор пытается примирить столь различные точки зрения определением, что момент раскола включает и Смуту, и время Петра, хотя такая периодизация, на взгляд некоторых ученых, слишком широкая. Д. Во считает, что надо «посмотреть на ту “середину”, где революционные мысли и деяния Петра и его соратников пересекаются и самым удивительным образом сочетаются с “традициями” в народной жизни и мышлении» (249, с. 332). Для этого необходимо обратить внимание на религиозную составляющую в русской истории и культуре, привлечь новые источники и по-новому посмотреть на уже изданные (249, с. 330).
10
The Russian review. – 2008. – Vol. 67, N 4. – P. 700.
11
The Russian review. – 2009. – Vol. 68, N 2. – P. 334.