Милосердие в тебе

***

Клод каждый день приходил в собор и поднимался на колокольню. Всегда приносил с собой корзину с едой и всегда спрашивал у мальчишки алфавит или же молитву. Было бы странно, если бы горбун, прожив весь свой век в доме Господа, не знал бы молитв. Из года в год повторялось одно и тоже. Постоянство само по себе не является чем-то плохим, но со временем наскучивает так же, как мужчине надоедает одна и та же женщина, как ребёнок устаёт от одной и той же школьной рутины, как человек теряет всякий интерес к существованию.

Каждый день приходя в Нотр-Дам, Фролло встречал его пасынок. Он уважал его, но боялся не меньше. Пожалуй, любовь Квазимодо к судье можно было сравнить с низшей степенью любви к Богу. Рабы трудятся из-за страха наказания. А что же говорить о настоящей, истинной любви к создателю? Она изгоняет тревогу, в ней нет места опасению.

Со времен знакомства звонаря с Элисон, многое в сознание Клода изменилось. Он стал ловить себя на мысли, что ему нравится видеть пасынка таким счастливым, эмоциональным, грустным… живым. Мальчишке довелось испытать эмоции, которых он жаждал, которых он заслуживал. У него появился друг, хоть и единственный.

Но в тоже время Фролло ненавидел каждое упоминание о ней и её появление здесь. Цветы, боже, он ненавидел цветы и отныне каждый раз видел их на колокольне. Да ещё и каждый раз разные. Они его раздражали, особенно то, что звонарь постоянно кружил вокруг них, будто ребёнок. Праздность в соборе. Только этого ему не хватало.

Сегодня же все было наоборот. Квазимодо не желал разговаривать с Фролло. Он тщательно игнорировал его речь, движения, да и присутствие в целом. Поэтому Клод через несколько попыток начать разговор, просто молча сидел и смотрел на цветы, что уже успели завять, но горбун не собирался их выбрасывать. Наверное, судья мог по пальцам пересчитать цветы, которые не видел на этом столе и, кажется, фиолетовая сирень входила в их счёт. Как бы мужчина не разубеждал себя, его волновало значение сирени. Конечно, он считал, что соцветие оказалась в его руке случайно, оно не несло в себе никакого смысла. Просто цветок. Просто фиолетовый. Однако, второе «я» Клода боролось с желанием спросить у звонаря об его значении, да так чтобы тот ничего лишнего не подумал. Он в очередной раз посмотрел на горбуна, что сидел к нему спиной и вырезал очередную фигурку из дерева.

— Синий ирис, — тонкие пальцы отложили цветок в сторону, — Белая хризантема, — он несколько задумчиво повертел стебель в руках и тоже отложил его, — Гиацинт, вереск… оба белые, — речь его уже готова была закончиться, но судья ощутил на себе взгляд пасынка, — Лён, гортензия и тюльпан, — он облокотился о спинку стула и задумчиво почесал острый подбородок, — У мадмуазель Бадлмер в саду растёт потрясающая сирень. Прекрасное… прекрасное растение. Она преподнесла тебе столь много цветов, которых даже не видел её сад, но среди всего гербария я не вижу даже единого лепестка его.

— Сирень несёт в себе гораздо больший смысл, — Квазимодо провёл большим пальцем по деревянной фигурки и сжал её, — Вместе с ней дарят своё сердце.

***

Седой мужчина уже больше часа сидел за столом, держа перо в руках. Он пытался подобрать правильные слова, но как только изящные линии на бумаге превращались в предложения, они теряли всякую «правильность». Отбросив очередной скомканный лист в камин, тонкие ладони сошлись в замок на столе, а с уст сорвался раздражительный смешок. За свою весьма продолжительную жизнь судья исписал невообразимое количество документов. Кажется, он мог заполнить очередной договор с закрытыми глазами, при этом не совершив ни единой ошибки, ни единой помарки, да и выводя каждую букву столь величественным и изящным почерком. Сейчас же он не мог написать жалкое письмо, одну чёртову бумажку. Садясь за стол, он ожидал, что данная писанина займёт у него не более двух минут, а сейчас он даже потерял счёт времени.

Кажется, он перебрал в своей голове все существующие эпитеты, начиная от приятных для прочтения, заканчивая теми, от которых хотелось спрятать взгляд. Стоит мужчине закрыть глаза, как в память невольно врывается девичий образ, что смеётся. Так искренне, так нежно, так завораживающе, что становится даже тошно, ведь смех этот ни разу не был обращён к нему. Что он может вспомнить? Что способно рисовать его сознание, вспоминая манящую фарфоровую кожу?

Память возвращается медленно, неохотно, словно не желает вновь пускать владельца в моменты, которые он так старательно прогонял из своей головы. Разум начинает машинально рисовать бледное худощавое тельце, облачённое в светлое блио. Девушка дрожит, он почти слышит биение её маленького сердца. Как только в сознании всплывают зелёные, широко распахнутые глаза, память сходит с ума, мечется, подбрасывает одно воспоминание за другим. Он видит перед собой страх, отвращение, беспокойство, стыд, печаль, разочарование. Клод слышит каждое её слово, ощущает каждую её эмоцию. Неужели он вызывал у девушки лишь отрицательные чувства, неужели он все это время был настолько противен ей?

Вытянутое лицо мужчины морщиться от одной лишь мысли, что она смеет улыбаться кому-то другому. Фролло вспоминает прикосновение холодной руки, отчего сердце начинает биться в бешеном ритме. Оно болит, сжимается, кровоточит. Мужчина судорожно раскрывает глаза. Он в комнате один. Разум наконец замолкает. Тишину смеет нарушать лишь треск углей. Судья не станет скрывать, что повторил бы каждый свой поступок, каждое своё слово, что заставило лить её слёзы. Ведь всякое движение её, всякий взгляд, даже пусть полный презрения, словно возвращал его к жизни. Фролло хотел быть рядом с ней, желал забрать всю девичью печаль и видеть её счастливой, жаждал делить с ней постель, отдавать ей своё тепло, оберегать от ночных кошмаров.

Сердце продолжало гулко стучать в груди. Оно готово было разорваться на части и с каждой секундой таяла решимость написать хотя бы одно предложение.

***

Всю дорогу Хайвэл вертел в руках конверт. Он ничем не выделялся. Старая, немного шероховатая бумага, будто бы назло скреплённая печатью, к которой то и дело прилипали его пальцы. Тем не менее, мужчина боролся с желанием вскрыть конверт. Это письмо не предназначалось ему. Какой смысл открывать его? Просто для того, чтобы удовлетворить своё любопытство?

В очередной раз проведя пальцем по бумаге, он положил конверт к себе на колени и тяжело вздохнул.

— Хайвэл, — Клод облокотился ладонями о стол и устремил взгляд на юношу, — Хайвэл! — достаточно громко повторил он, заставив собеседника вздрогнуть, — Ты меня не слушал, верно?

— Нет, что вы, конечно я… — начал тараторить мужчина, но понял что никакого смысла оправдываться нет, — Простите, пэр, моя голова занята вовсе не торговлей, — договорив, Бадлмер в очередной раз чихнул, старательно закрывая рот платком.

— Тебя мучает какой-то недуг?

— Всего лишь лилии, что расставлены по всему дому, — он провожает взглядом судью, что подходит к окну, хмурится, недовольно покачивает головой, — Я хотел бы поблагодарить вас за то, что присмотрели за Элисон, пока я был в отъезде.

— Конечно, — мужчина скованно улыбается, щуря и без того маленькие глаза, — Как она себя чувствует?

— Гораздо лучше. У неё почти не остаётся времени на переживания. Слишком занята поиском ткани для платья. Вы знаете, как это бывает — слишком сильно блестит, недостаточно блестит, больно тускло, чрезмерно ярко… — устало повторяет он и берет очередные бумаги в руки.

— Рад слышать, — сквозь зубы произносит Фролло. Свадьба. Кажется, судья вовсе забыл, что совсем скоро юная особа разделит свою жизнь с послом. Ему становится противно от одной лишь мысли, что она занята чем-то иным, что действительно желает поклясться перед Богом в вечной любви к этому ослу, — Могу я попросить тебя передать мадмуазель Элисон письмо, — кажется, данная фраза далась ему гораздо сложнее первой. Он неуверенно сжимал в руке бумагу, борясь с желанием разорвать её прямо здесь.