Воображаемые девушки

И иногда посреди ночи, зная, что я сплю, она присылала просто два символа: хо[5].

Я тоже по ней скучала.

Папа никогда не заговаривал о том, что толкнуло меня переехать к нему спустя столько лет. Но все же иногда он косился в мою сторону, как будто ждал первого признака мутации. Словно в любую минуту я могла начать икать, свалиться в судорогах, отрастить вторую голову, и тогда бы ему пришлось кормить еще один рот. Это была терапия, временная – приятный бонус к общению со школьным психологом – и еще была работа по дому. Выносить мусор. Чистить гараж. Мыть посуду, горы посуды. Отвлечение, типа того.

Физический труд какое-то время помогал, хотя, когда я стояла по локоть в мыльной пене, оттирая упрямую кастрюлю, невольно вспоминала, как мыла посуду Руби: складывала ее в стопки в раковине и на плите до тех пор, пока не оставалось лишь одно – оттащить все это в ванну хорошенько отмокнуть. А потом о том, как, искупав посуду в ванной, мы бросали ее, словно диски фрисби, на диван, и если какая-то тарелка не долетала и разбивалась – что ж, в следующий раз приходилось мыть меньше.

Такой могла бы быть моя жизнь. В новой школе я не была какой-то особенной; не была родственницей кого-то особенного. Я могла бы остаться там, получать В, изредка В с плюсом[6], заниматься в часы для самоподготовки, бросать мячи через спортзал, забывать код замка на своем шкафчике, пройти курс алгебры первого уровня, пройти курс землеведения, чуть не завалить курс по искусству. Сидеть на трибуне и не танцевать на балу в честь Хэллоуина, стоять в углу и не танцевать на выпускном. Ничего интересного.

Время шло, и вскоре я позволила себе забыть детали той ночи. Почему я так испугалась. И почему вообще уехала из нашего городка.

Именно тогда она и решила действовать.

Однажды Руби дотянулась до меня и встряхнула. Она смогла сделать это даже через границы штатов.

Тот день начался как любой другой (по дороге в школу заглох автобус; на первом уроке писали контрольную; на физкультуре мне в лицо прилетел мяч), но потом звезды сдвинулись. Декорации подняли и перенесли за кулисы, сцена поменялась. Должно быть, Руби решила, что время пришло, и сила этого решения выплыла из нашего городка в горах Катскилл, взмыла над нашей рекой и дорогами и нашла меня в этой плоской равнине автомагистралей, где реклама фастфуда возвышалась над кронами деревьев, в этом новом городе, куда я переехала, чтобы жить дальше.

И день перестал быть похожим на любой другой.

Во время ланча мне улыбнулась какая-то девчонка из команды по чирлидингу. Учитель по изобразительному искусству назвал мой комок глины «впечатляющим». Мой шкафчик открылся с первой попытки.

Ближе к концу дня я вышла из кабинета музыки и столкнулась с мальчишкой, в «Субару» которого я оставила свое белье.

Мы не разговаривали несколько недель, и все же, несмотря на то что прошло так много времени, он был тут. Ждал меня.

А как он на меня смотрел! Как будто я переселилась в тело Руби с длиннющими ногами и зеленющими глазами. Как будто я завладела ей, ну или она завладела мной.

– Привет, Хлоя, – сказал он.

Мои одноклассники вываливались из кабинета, обходя меня, оставляя меня одну в коридоре у музыкального класса. Он придвинулся ближе, я отошла назад и так оказалась прижата спиной к стене. Было ли это сексуальным? Нужно ли было мне принять это как данность, выгнуть спину и определенным образом приоткрыть губы? Я пыталась мысленно связаться с Руби, но потеряла ее, как только его глаза встретились с моими.

– Давно не виделись, – произнес он.

Я собиралась сказать: «Знаю». И спросить: «Как дела?» Глупости, глупости, глупости! Не знаю, что соскочило бы с моего языка, не подумай я в тот момент о Руби. И я вдруг ответила:

– Правда?

Как будто и не заметила вовсе, как много времени прошло.

Она словно стояла рядом и шептала мне на ухо. Не рассказывай ему, как три недели сидела и ждала у телефона. Не говори, что плакала.

Я вспомнила о ветреном февральском вечере на шоссе Купер-Лейк, когда у ее огромного белого «Бьюика» закончился бензин. Раньше у нас никогда не заканчивался бензин, даже когда стрелка на шкале застревала на «Е»[7] и мы понятия не имели, сколько топлива в бензобаке, так что это было странно. Но еще более странным было то, как настаивала Руби, чтобы мы на своих двоих дошли до ближайшей автозаправочной станции – как будто ей хотелось, чтобы мы замерзли. Я вспомнила, как от кусающего ветра у нас покалывало, а потом начало жечь ноги под длинными пальто. Как мы пробирались через снежные сугробы, и наши бедра перестали ощущать холод, онемев.

Мы словно неслись по дороге вдоль замерзшего озера на крыльях. Будто у нас вообще не было ног.

Казалось, что мы могли добраться до станции за считаные секунды, прилететь туда и вернуться к машине с канистрами бензина, наши ресницы блестели от мороза, наши кости стали невесомыми от холода. Но потом рядом с нами остановился грузовик – за рулем был какой-то парень, которого Руби знала. Жар в кабине вернул к жизни наши конечности, зубы перестали стучать. Нам не пришлось ампутировать обмороженные пальцы; ни одна из нас не потеряла кончик носа.

Мы были благодарны за то, что нас подвезли, но должна сказать, что в невесомости (которую я почувствовала перед этим), когда тело уже перестало ощущать холод, что-то было. Что-то такое, что я буду помнить всегда. Когда ты забываешь, как тебе больно, к тебе приходит свобода.

Вот о чем я думала, пока стояла в коридоре у музыкального кабинета. Я сделала свое сердце бесчувственным, слушала ветер, и в нем было то, что она хотела от меня.

– Ты не звонила, – сказал он.

Я продолжала слушать.

– А сказала, что позвонишь.

И тут стена из шлакобетона за моей спиной стала скользкой от собственного пота – или от моего: я вспомнила. Возможно, я обещала позвонить. Возможно, он говорил, что позвонит, но я пообещала, что позвоню сама.

В любом случае Руби сделала бы именно так.

Он все стоял, преграждая мне выход вместе с нагроможденными в кучу пюпитрами и старым фаготом.

Я смотрела на него, так смотрела бы Руби, окажись она сейчас у противоположной стены, рядом с треснувшей скрипкой и ящиком с покрытыми пылью нотными тетрадями. Баллы за волосы, точно. Они были подстрижены по косой и падали ему на глаза. Но его штаны… слишком обтягивающие, болтающиеся слишком низко. И еще он держался чересчур самоуверенно, как будто тот раз между нами что-то значил.

Он говорил о том, что это я игнорировала его, а не наоборот. Вел себя так, как будто это только парни могут перестать разговаривать с девушкой после того, что обычно происходит на заднем сиденье машины. Он явно не встречал таких, как моя сестра.

– Что случилось? – спрашивал он. – Ты не хотела?

Я пожала одним плечом. (Руби, мне сказать, что хотела?)

– Ты не говорила, что не хочешь, – напомнил мне он.

Я пожала вторым плечом. (Руби, мне сказать, что да, не говорила?)

– Ну, – он сделал вдох, – что будем делать сегодня вечером?

И именно в этот самый момент в моем кармане завибрировал телефон. Мне удалось проскользнуть под его рукой, пробраться мимо груды пюпитров, старого фагота и выйти в центр коридора, на свободу. Я вытащила телефон и увидела новое сообщение.

не расслабляйся тут. я приехала вызволить тебя. ps что с твоей комнатой? где колеса

Это была Руби – и ей каким-то образом удалось выяснить, где я жила у отца: в маленьком автофургоне без шин, поставленном на заднем дворе, с кроватью в углублении над рулем, смотревшим на цветочный сад, где от пчел меня спасала сетка. Там было неплохо, вполне себе удобно, и я даже протянула из гаража кабель, чтобы смотреть телевизор.

Понятия не имею, как она узнала. Может, поговорила с моим папой, или с моими единокровными братом и сестрой, или с моей мачехой и выведала, что, как только на улице потеплело, я переехала в фургон из своей комнаты в доме.

5

В сообщении «X» значит «целую», «O» – «обнимаю». – Примеч. ред.

6

Оценки в школах США имеют не цифровое, а буквенное обозначение: «A», «B», «C», «D», «F» (первые буквы английского алфавита). «A» соответствует русской оценке 5, «С» – 3. Успешной считается оценка не ниже «С», а для продолжения обучения по окончании школы требуется оценка не ниже «В». – Примеч. ред.

7

Это обозначение пустого бака (первая буква английского слова empty – букв. «пустой»). – Примеч. ред.