Врачебная ошибка

– Ну массажистка ты так себе.

– Ну видишь. И этого не могу. Короче, ты понял, что я создам тебе райские условия, но это будет все не то.

– Все то, – вздохнул Зиганшин и притянул Фриду к себе. – Короче, не надо мне ничего, лишь бы ты поправилась скорее. Мы повенчались с тобой, значит, ты моя, я твой, души наши навсегда вместе, а плоть немощна, в любую секунду может преподнести сюрприз. Я тоже могу заболеть, так что ж теперь, не жить, не любить?

Фрида вздохнула:

– Ты прав в теории. А на практике я каждый день буду провожать тебя на работу и думать, что сегодня ты уже не вернешься, останешься у другой женщины. Буду вздрагивать от каждого телефонного звонка и бояться, что услышу голос, который сообщит мне, что у тебя есть ребенок на стороне, которому нужен отец, и ты давно хочешь меня бросить, только не решаешься, потому что хороший человек. А возвращаясь в пустой дом, я первым делом буду искать записку, где сказано, что ты ушел навсегда. Ты станешь обнимать меня, а я буду думать, что ты делаешь это из жалости, а сам давно видишь во мне только препятствие к своему счастью и мечтаешь, чтобы я куда-нибудь исчезла.

– Я думал, ты мне веришь.

– Верю, Слава. Но я помню, как ты хотел сына. Я не могу дать тебе ребенка, и рано или поздно ты найдешь мне замену.

– Нет.

– Но ты уже нашел.

– В смысле? – Зиганшин отшатнулся, с ужасом подумав, что Фриде каким-то образом стало известно о звонке Елены.

– В смысле, что я не могу готовить и вести хозяйство, и ты сразу вызвал мать.

– Так а что делать-то было?

– Не знаю, но когда ты говоришь «мы справимся», это должно означать «мы с тобой», а не твоя мама.

– Слушай, ты сейчас глупость какую-то говоришь. Мама просто хочет помочь.

– Так и какая-нибудь одинокая женщина тоже просто захочет помочь тебе стать отцом.

Зиганшин посмотрел ей в лицо и увидел, что жена побледнела, глаза будто ввалились, а над верхней губой выступили капельки пота.

– Ты устала, – сказал он, – слишком резко поднялась и давно голодаешь, поэтому тебе и представляется какая-то чушь. Мозгу просто не хватает глюкозы.

Фрида начала потихоньку вставать и есть, но давалось ей это очень тяжело. Пища вызывала отвращение, и если жена заставляла себя проглотить несколько ложек, то потом ее тошнило. Зиганшин кутал ее в одеяло и выносил на крыльцо, надеясь, что свежий воздух возбудит аппетит, покупал острые приправы, но от их запаха Фриду тошнило еще до еды.

На следующий день после разговора с женой он в обед поехал к матери и попросил больше пока не приезжать.

– Сам додумался?

Он кивнул.

– Молодец, взрослеешь.

– Я вообще-то думал, что ты обидишься.

– Митя, это ваша жизнь и ваш дом, и так должно оставаться. Думаешь, я не смогла бы сама заботиться о Свете с Юрой?

– Думаю, ты просто не хотела.

– Да нет, они чудесные дети и скрасили бы нашу с Виктором Тимофеевичем старость. Но Наташа была твоя сестра, а не моя.

– Ну да, – вздохнул Зиганшин, – каждый должен нести свой крест.

– Вот вроде взрослый ты человек, Мстислав, а такой дурак, – усмехнулась мама. – Только благодаря Свете с Юрой ты справился с потерей сестры. Крест при чем тут?

– За крест тоже можно уцепиться…

– Оставь свои поповские штучки! – отрезала мама. – Тут все очень просто: вы – семья, и если хотите и дальше оставаться ею, должны сами выкарабкиваться, все вместе. Нельзя изолировать ребят от вашего горя только потому, что они маленькие, им от этого только хуже. Может, я их накормлю повкуснее, чем ты, и со мной веселее, но они чувствуют себя изгоями. Вы с Фридой купаетесь в своем горе, оплакиваете мертвого ребенка и не видите живых детей, которым очень нужны вы оба, молодые, полнокровные, а не старая бабка. Ну Фрида – ладно, с нее грех спрашивать, а ты-то? Ходишь с каменной физиономией мимо ребят, думаешь, им не страшно?

– Мама, я стараюсь, чтобы они жили, как раньше.

– А не надо как раньше! – отрезала мама. – Все изменилось, и они это видят. Наступила другая жизнь, в которую их почему-то не берут. Сынок, скажи, можно ли меня назвать токсичным родителем?

– Что?

– В соцсетях надо зависать, а не ерундой всякой заниматься, – фыркнула мама. – Знал бы тогда свою горькую долю! Ладно, перевожу для необразованных: можешь ли ты сказать, что я когда-нибудь заедала твою жизнь?

– Вот уж чего нет, того нет.

– Но сейчас, пожалуйста, сделай так, как я прошу: поговори с детьми, Митюша, просто поговори.

Зиганшин нахмурился:

– И что я должен им сказать?

– Просто объясни как есть. Съезди с ними на могилку. Позволь им горевать вместе с тобой.

– А тебе не кажется, что они свое нагоревали, когда потеряли мать? Зачем им снова через это проходить? Братик умер, так он для них, считай, что и не родился, а что у нас с Фридой больше не будет детей, их вообще никак не касается. Для них ничего не изменилось, с какой стати я буду их вовлекать? Это непорядочно просто.

– Митя, поговори!

Он покачал головой:

– И что я им скажу?

– Не знаю. Может, и ничего. Может, это они тебе что-то скажут. Родные люди должны разговаривать, Митюша.

– Раз так, может, ты сама с Фридой поговоришь?

Мама нахмурилась:

– Сынок, к сожалению, что бы я ей ни сказала, какие бы доводы ни привела, все они разобьются о тот факт, что у меня есть живой и вполне здоровый сын. Сейчас кто угодно для нее советчик и утешитель, только не я.

– Да почему ты так решила?

– Потому что она даже с собственной матерью не хочет общаться.

Зиганшин молча смотрел в окно. Кажется, он сидел на этом же месте, когда понял, что Фрида ждет ребенка, только тогда было утро, а не вечер, но за окном все равно было сумрачно. Лежал и чуть искрился снег на деревьях, новогоднее настроение, предвкушение счастья, а теперь ветер машет за стеклом голыми ветками и ничего не будет.

До сего часа Зиганшин верил, что Мария Львовна действительно не может оставить семью и прилететь, хотя он сто раз предлагал оплатить дорогу, а теперь выясняется, что Фрида не хочет видеть мать. Припомнилось, как они разговаривали по скайпу, и вдруг Зиганшин услышал, как Фрида довольно резко произнесла: «Ты мне уже насоветовала, мама. Учись, учись, первым делом образование получи, а потом уж рожай, это от тебя никуда не денется. Как видишь, делось!»

Наверное, зря он тогда вышел, надо было вмешаться в разговор. Ну, получил бы и от той и от другой, подумаешь… Зато женщины объединились бы.

Люди должны говорить, это верно. Нельзя решать за другого, что он думает и чувствует, даже если это – твоя собственная жена. Он уже совершил эту ошибку, решив, что Фрида не хочет видеть Свету с Юрой, потому что возненавидела их за то, что они – не ее дети. Он не осуждал, не злился, наоборот, понимал, что у жены сейчас в сердце правят древние инстинкты, такие мощные, что против них все ничто. Зиганшин просто не пускал детей к ней, хотя они рвались, Света говорила, что уже большая и может сама ухаживать за Фридой после школы, а Юра обещал читать ей вслух.

Мстислав Юрьевич что-то врал детям, изворачивался, а потом поговорил с женой откровенно, и выяснилось, что нисколько она не ненавидит ребят, наоборот, скучает по ним, просто не хочет пугать их видом своей слабости и горя.

А если бы Фрида не призналась, что не доверяет ему, сам бы он догадался или нет? Понял бы, в каком аду она живет?

Очнувшись от раздумий, Зиганшин увидел, как мама переливает суп в трехлитровую банку. На столе уже громоздилась целая пирамида из кулечков и контейнеров.

– А вы с Виктором Тимофеевичем чем будете ужинать?

– Сходим в ресторан.

– Тоже дело, – согласился Зиганшин, думая, что забрать всю пищу из материнского дома – это не самый лучший способ справляться самому.

Доверие такая хрупкая вещь, сберечь его труднее, чем любовь. И так горько понимать, что ты утратил доверие, ничего еще не сделав. Просто потому, что ноша кажется слишком тяжелой твоему спутнику, и он думает, что ты не выдержишь, сбросишь.