Страница 2 из 9
Мне вдруг показалось, что я сижу за роялем в центре какой-то музыкальной гостиной, в шикарном платье, с великолепной причёской. Я утопила пальцы в аккорде и заиграла сонату с самого начала. Ни разу не сбившись, доиграла до конца, встала, окинула его взглядом, достойным актрисы Мариинского театра, и удалилась.
Моё семнадцатое лето подходило к концу. Весь день стояла духота, которая явно должна была разразиться грозой и заполнить все местные каналы репортажами о затопленных низинах, оборванных линиях электропередач и прочих радостях. Я ворочалась в кровати, не находя места ни своему телу, ни бодрствующему сознанию. В моей памяти вдруг возникла обложка книги, которую я увидела у него на полке. Я уже протянула руку, чтобы пролистать её, и вдруг услышала голос мамы:
– Лилия, оставь.
Я отдёрнула руку, словно от огня, успев только прочитать название, которое было так похоже на моё имя. Лолита. Мама часто называла меня Лили – с ударением на последний слог на французский манер. Я вспомнила, как однажды он назвал меня Лилитой. Тогда мама почти тем же сдержанным тоном отметила, что ей это не нравится. Теперь все эти моменты словно слились в одно, и я гадала, что могло быть в этой книге.
Я вздохнула. Мне, как и в детстве, не разрешали пользоваться Интернетом после девяти вечера, мотивируя это тем, что от переизбытка информации, электромагнитных волн и так далее нарушался сон. И хотя это правило твёрдо выполнялось мною изо дня в день, мне никак не удавалось уснуть.
Послышался какой-то шум. Я оторвала голову от бесполезно измятой подушки. В доме было тихо, звуки доносились с улицы. Я выползла из-под покрывала, которое использовала вместо одеяла летними ночами, опустила босые ноги на пол и встала. На мне была его рубашка. Я стащила её пару недель назад, и моё преступление до сих пор оставалось незамеченным. На моей изящной фигуре его рубашка выглядела более чем оверсайз. Мне казалось, что я чувствую его запах, его руки, которые обнимали меня так часто. Я твёрдо верила, что он испытывает ко мне такие же сильные чувства, как и я к нему. У меня не было ни малейших угрызений совести перед мамой. Она владела им целиком и полностью, а испытывать дочерние чувства к отчиму я вовсе не была обязана. Я часто видела сны о нас двоих, которые убедили меня в том, что ему известны мои чувства, и в том, что эти самые чувства были взаимны. Я чувствовала, что втайне от мамы мы хранили мечты друг о друге, и любое наше общение превращалось в свидание, наполненное скрытыми смыслами, признаниями и обещаниями.
Я подошла к открытому окну. Шорох, а точнее, шелест усилился. Крупные капли дождя тяжело падали с неба и отбивали чечётку по уже утратившей свою изумрудность листве деревьев. В этом году листья желтели скорее от жары, чем от приближающейся осени. Я почувствовала, что мне не хватает воздуха. Украдкой, всё так же босиком я вышла из комнаты, забыв, что на мне не пижама, а рубашка, пробралась по лестнице на застеклённую террасу, залезла на скамейку под навесом, натянула на ноги тонкий полосатый плед и закрыла глаза.
Спустя какое-то время я начала засыпать. Перед глазами замелькали какие-то образы, и уже в полусне я качнулась вперёд. Резко очнувшись, я успела поставить руку на скамейку и обрести равновесие. Передо мной стоял он. С голым торсом, в джинсах, которые он носил дома, оправдываясь перед мамой, что в офисе ему приходилось носить костюмы и только дома он мог насладиться «рабочей американской одеждой». Джинсы делали его стройнее и моложе, а в темноте ночи я едва ли отличила бы его от своих сверстников.
– Не спится?
Я отрицательно мотнула головой. У меня так бешено колотилось сердце, что мне казалось, что он его услышит.
– Симпатичная пижамка.
Я опустила глаза и задержала дыхание. Я сотню раз представляла, что мы наконец признаёмся в том, что давно скрывали от мамы и друг друга, наслаждалась тем, какие слова он шептал мне, гладя мои плечи, сгорала от желания и утопала в неге своих фантазий. А сейчас, когда и без слов ему всё было понятно, у меня руки стали холодными как лёд, ноги я вообще почти не чувствовала, и только щёки пылали так, словно их натёрли крапивой.
– Я думаю, тебе пора ложиться. Хочешь, я провожу тебя до комнаты?
Да, я мечтала, о том, чтобы он провожал меня. Но только нет, не сейчас, когда мы были так близки, когда я, словно Джульетта на балконе, нечаянно открыла ему свои чувства. Я поняла, что ещё немного – и я разревусь, как этот глупый дождь, который был свидетелем нашего ночного рандеву. Неужели он ничем не выдаст, что любит меня? Ведь он же любит, я не могла так долго ошибаться.
Всё то время, пока я суматошно произносила эту речь про себя, вслух мы оба не произнесли ни слова. Я не поднимала глаз, поэтому не видела, что происходило у него на лице.
Вдруг его руки оторвали меня от скамейки и плавно подняли вверх. Мои руки оказались на его плечах, а его лицо на уровне моей груди.
Я замотала головой и выкрикнула:
– Отпусти меня, или я сделаю то, о чём буду жалеть всю жизнь!
Он не отреагировал на мои слова. И тогда я оторвала руки от его плеч, схватила ладонями его лицо, почувствовав под пальцами ещё не сбритую на ночь щетину, и прильнула к его губам. Время остановилось. Я была в таком возбуждении, что не смогла понять, ответил ли он на мой поцелуй. Когда я оторвалась от его губ, он медленно опустил меня на пол и продолжал держать, не размыкая рук.
Я молчала. Ничего не происходило. Это было невыносимо.
– Иди спать, – резко сказала я, впервые приказав ему что-то.
Я надеялась, что он скажет хоть слово, отругает меня, что угодно. Но он молча отпустил меня и ушёл.
У меня подкосились ноги, и я почти упала на скамейку, с которой несколько минут назад он поднял меня в небо. Я ничего не чувствовала. Мне показалось, что я вдруг стала пустой. Я подумала, что самое время было разреветься, но не могла выдавить из себя ни слезинки. Мне нужно было решение. Как жить дальше.
На следующее утро я спустилась к завтраку с тёмными кругами под глазами, болью во всём теле и лишь одной мыслью. Мне нужно уехать отсюда. Я представляла, как удивится мама, как он молча примет моё решение и опустит глаза, понимая, что ответственность за моё резко изменившееся будущее лежит на нём.
Я села за стол. Мама внимательно посмотрела на меня:
– Дорогая, ты плохо выглядишь. Нам с Мишелем нужно с тобой поговорить. Но, может быть, стоит сделать это попозже?
Мишель. Почему нужно было все русские имена коверкать этими французскими аналогами? Лили, Мишель, Натали. Когда в школе я называла по привычке их имена так же, как дома, все считали, что я эмигрантка в собственной стране.
Я подняла на маму глаза. Нет, он не мог рассказать. Это было бы видно по её глазам. Но о чём же тогда им нужно было со мной поговорить? На него я не смотрела, у меня не хватало смелости.
Я залезла на стул с ногами, что мне было запрещено, и молча посмотрела на маму. Она никак не отреагировала на мой поступок и начала свою речь, явно подготовленную заранее: