Страница 4 из 10
Уже известный нам Роберт Хайнлайн выпустил в 1960 году роман, название которого представляет собой парафраз библейской цитаты: "Чужой в чужой земле" ("Для чего Ты - как чужой в этой земле?.." Иер. 14:8). С каноническим библейским текстом новую религию, которую принес на Землю с Марса землянин Майкл Валентин Смит, ребенком пропавший во время экспедиции на Марс и взращенный тамошней древней цивилизацией, роднит только эта отсылка в названии, да общая идея любви ко всем без исключения, бескорыстно и беспредельно... Но формы ее, которые кажутся вполне естественными марсианским наставникам Смита, земных ревнителей веры повергают в священный ужас!
Новоявленного мессию забили камнями, и он только успел произнести: "Я люблю вас всех..." А роман Хайнлайна, во многом предваривший некоторые ритуалы и духовные искания (впрочем, не только духовные...) так называемой "хиппи-любви", сам превратился в своего рода "альтернативную библию" для обитателей университетских кампусов. Для научнофантастической книги - судьба редкая!
Хайнлайн лишь чуть-чуть ироничен по отношению к созданному им новому культу. А вот Курт Воннегут и не скрывает своей насмешки над всеми без исключения новомодными культами - и сам щедро обогащает желающих несколькими религиями собственного изготовления. Это "Церковь господа крайне безразличного", затем боконизм, наконец, это удивительная религия "для индивидуального пользования", которую изобрел для себя Билли Пилигрим, повторяя к месту и не к месту: "Такие дела". Однако не случайно во вселенском ерничестве циника, который вроде бы ни бога, ни черта не боится, американская молодежь конца 60-х годов (а это хиппи, Вьетнам, наркотики, поп-музыка..) безошибочно разглядела того, кто ей был позарез нужен в то смутное время. До предела искреннего и даже беззащитного в этой своей искренности моралиста.
Может быть, это тоже свойство нашего характера: подсознательно сопротивляться психологическому нажиму. Когда нас с жаром и патетической страстью призывают быть высокоморальными, мы ведь с тем большей охотой стремимся разглядеть хоть пятнышко в облике того, кто нас агитирует,- не так ли? И наоборот, как ни старается порой человек разыграть перед публикой роль "парня без комплексов", они, эти нравственные "комплексы", все равно повылезут наружу. Они-то, вероятно, и делают нас людьми. Это боги могут позволить себе цинизм и аморальные поступки! А истинного человека, ранимого и подверженного терзаниям, раздвоенности и нравственным самокопаниям, легко разглядеть за любой бесшабашной бравадой...
Я лично думаю, что циник, каким пытается себя представить Курт Воннегут, просто не мог бы подарить нам такую, по-своему универсальную (ибо годится и для верующих, и для закостенелых атеистов!) молитву: "Господи, дай мне душевный покой принять то, что я изменить не могу, силу - чтобы изменить то, что могу; и разум - чтобы всегда отличать одно от другого".
По-видимому, для значительной массы поклонников научной фантастики заявленная тема этого сборника моделями будущего религии и должна ограничиваться. Ведь фантастика - значит о будущем! Будущее транспорта, будущее войн, будущее спорта и, скажем так, будущее духовных исканий... Тема, подобная другим.
Однако и эта литература в целом (по крайней мере, как я ее понимаю и какой люблю), и заданная тема одной только "футурологией" не исчерпываются. Перенос действия в грядущее для думающего писателя - всего лишь прием, экономное средство упрощения поставленной задачи.
Задача же ставится совершенно в традициях "большой" философской прозы. Переворот в представлениях о мире и месте человека в нем. Прорыв, пролом сквозь частокол стереотипов и догм, парадоксальный взгляд на вещи, метод доказательства "от противного", мысленный эксперимент...
В цитированной мною энциклопедии специальная статья "Концептуальный переворот" снабжена известной нашим читателям иллюстрацией. На средневековой гравюре изображен человек, головой проломивший небесный свод и теперь ошарашенно озирающийся вокруг. Прекрасный, на мой взгляд, символ научной фантастики!
Подобное стремление опрокинуть человека вверх тормашками и понаблюдать, как он будет себя вести, как сориентируется, безусловно, роднит фантастику с наукой. Наука тоже базируется на своих "догмах" (только называют их по-ученому аксиомами или парадигмами), но не мыслит для себя дальнейшего развития без периодической их смены. И тем разительно отделяется от религии, для которой незыблемость догматов - вопрос жизни и смерти, основа основ, альфа и омега всего религиозного здания. В этом отличие, а не в вопросе, есть ли бог и что (кто) он такое.
Совсем близко до совершенно еретического вывода об изначальной атеистичности вообще любой фантастики? Только потому, что она изначально допускает эксперимент по проверке собственных "основ", а без этого хиреет, загнивает? Что ж, не буду навязывать читателю своего ответа - пусть сам решает для себя по прочтении этого сборника...
Но как бы то ни было, а резкая ломка устоявшихся представлений, постоянная бомбардировка нашего сознания различными новшествами отличительные черты той научной фантастики, о которой и пойдет речь дальше.
Такая фантастика генетически хранит связь с двумя великими легендами, ее породившими: легендой о Прометее и легендой о Фаусте. Здесь не просто лежащий на поверхности пафос героического похода за знаниями. Обе легенды напоминают нам и о цене, которую за обретенное знание пришлось заплатить.
Оба предания заново прочитали в XX веке, и можно сказать, что во всех лучших образцах современной фантастики мы всегда обнаружим их следы. А первым значительным произведением, в котором трагическая двойственность прогресса проявилась с особой художественной силой, был роман Мэри Шелли "Франкенштейн, или Современный Прометей" (1818). Многие авторитетные критики называют его вообще первым произведением научной фантастики - в нашем нынешнем понимании этой литературы. Но меня совсем не удивляет, что одновременно Мэри Шелли написала и первое серьезное произведение, к которому применимо определение "фантастика о религии".