Страница 43 из 98
Чем пристальнее он вглядывался в Петербург, тем сильнее чувствовал этот город.
По этим улицам когда-то Пушкин ходил!..
Вдруг Илья вздрогнул, ему показалось: пламенные глаза Белинского, «голубые, с золотыми искрами», обожгли его… Он даже посмотрел вслед худощавому студенту, который так походил на Белинского…
В глаза бросилась афиша с крупными буквами: «Собинов»… В витрине книжного магазина увидел он портреты Чехова, Толстого, Блока, Бальмонта, Леонида Андреева…
Мертвенно-тихий Зимний дворец глянул на Илью с холодной угрозой, напомнил ему о Кровавом воскресенье… Серая громада Петропавловской крепости — о сырых казематах, о виселице, о палачах…
Но не о смерти и уничтожении думал Илья, глядя на крепость. Он думал о силе идеи, о гордой силе человека-борца! «Труды, написанные Лениным в тюрьме, вечно будут жить! Вечно!.. И разве не здесь создал „Что делать?“ Чернышевский?»
Поздним вечером в понедельник в квартире старого путиловца-рабочего Илья сидел в ожидании Гордея Орлова. Ждал он недолго. Скоро послышались на лестнице знакомые шаги.
Торопливо, сильно пожимая руку, Орлов спросил:
— Привез резолюцию?
У него даже пальцы подергивались от нетерпения, пока Илья осторожно распарывал подкладку пиджака, чтобы достать документы.
Гордей прочел резолюцию вполголоса, вдумываясь в каждую строчку.
Поглядел на оттиск печати и вспомнил ночь у Чекаревых… С улыбкой сказал задумчиво:
— Мастичная!
Илья не понял:
— Да! А что?
— Нет, я так… А с делегатом как у вас?
— Андрею бежать не удалось. Выбрали Назара… его все знают… Вот мандат. Назар в Париже. Вот протокол выборов.
— Оч-чень хорошо!
— А вот тебе письма.
Орлов уткнулся в письма. Илья заметил, что тяжелые веки Гордея красны: видно, давно недосыпает.
— Серго нашелся! — сказал Орлов, бросая прочитанные письма одно за другим в топящуюся печку- голландку.
— Он за границей?
— Там. Уехал отчитаться перед Лениным. Пишет, что кое-как добрался, значит, трудно, опасно было!.. А как только приехал — ринулся в бой.
— Значит, РОК сейчас без Серго работает? — спросил Илья.
— Нет, не значит! — отрезал Орлов. — Он из-за границы здешние дела доделывает! Указывает, кому куда ехать, что делать… Одного боится — не заскрипела бы наша работа из-за провалов… Все время тормошит, везде ли прошли выборы, правильно ли поставлены.
А впереди еще сколько острых моментов! Вот он мне пишет насчет нашего делегата, что, как, мол, только он перейдет границу, пусть телеграфирует из первого города, тогда дадим явку или сам приеду… «Приеду сам!» — повторил Орлов. — Как у него на все хватает времени и сил?
Скрипнула дверь. Прихрамывая, вошел хозяин квартиры, который с момента появления Орлова удалился в коридор, сказав: «Ну, а я вроде пикета постою там…»
— Товарищи! Мне в ночную смену пора… это я не к тому, что, мол, и вам пора… Вот ключ… а там, как сами знаете… Можно и ночевать здесь…
— Вместе выйдем, — сказал Орлов, — запирайте свою комнату… Ты в жилье нуждаешься, Давыд?
— Нет. Я на легальном положении, в гостинице… в одном номере с духовным лицом.
— Ого! Как это тебе помогло? Ну, ладно… Когда едешь?
— Послезавтра.
— Хорошо. Завтра получишь инструкции, приходи сюда к пяти часам.
Приблизившись к номеру, Илья услышал вибрирующий, неспокойный голос: «Не рыдай мене, мати, зряща во гробе…» Он открыл дверь. Отец Петр в одном белье расхаживал из угла в угол. На щеках горели пятна. В комнате слоями плавал сигарный дым.
— А, молодой человек! Ну как, были у врача?
Илья ответил и в свою очередь спросил, как дела отца Петра.
— Как сажа бела, — отозвался тот. — Ходил я к обер-прокурору святейшего синода, спросил, какой результат прошения… Сперва он завилял, как лукавый бес, но я его припер к стенке: «Где же мне в таком случае правду искать?» — Он воздел очи горе: «Правда, отец Петр, на небеси! В нашу судьбу темные силы вмешались. Ничем помочь нельзя. Смиритесь, поезжайте на новое место!» Ну, дела!.. Завтра пойду к думскому депутату, к священнику Троицкому… если и он не поможет, уж просто не знаю, куда и толкнуться… Разве царя побеспокоить?
Илья без улыбки смотрел на странную фигуру в подштанниках и рубахе, с распущенными по плечам длинными волосами, пронзительно глядящую на него сквозь очки. Ему было скучно слушать отца Петра, хотелось подумать о своем. Он сказал:
— К царю вас не допустят. А если бы и допустили, тогда поедете из дворца не в Ключи, а в места отдаленные!
— Не думал, что вы-то меня расхолаживать будете, — упрекнул отец Петр. — Сам говорит о борьбе, а…
— Да какая у вас борьба, — с досадой сказал Илья.
И, не слушая больше отца Петра, разделся и лег.
Поезд пришел в Перевал поздно вечером. Убедившись, что слежки нет, Илья пошел к Чекаревым, чтобы не ждать встречи целые сутки: днем их дома не бывало.
Он не хотел идти через двор, будить дворника, а ключа от садовой калитки у него давно не было. Решил перебраться через ограду. Он знал, помнил столб с выщербленными кирпичами. Изрядно помучившись, — то руки обрываются, то ноги скользят, — он наконец оседлал стену и переметнулся через нее.
Утопая в снегу, Илья добрался до пихтовой аллеи… и разом остановился: как-то чуждо, непривычно показалось ему здесь. Раньше стоило войти в аллею, и ласковый свет из окна точно согревал ночную темень. Сейчас огня в окнах не было.
Он зашагал к флигелю, дивясь, что идет по целому снегу: «Видно, не пользуются калиткой, Сергей перестал разметать дорожку».
Илья поднялся на террасу, постучал ногтем по стеклу. Никто не отозвался, никто не приник к окну, чтобы рассмотреть ночного гостя. Он постучал громче, прислушался… и только тут заметил, что на окне нет занавески. Замерзшее темное окно сказало ему, что дом опустел.
Выбравшись из сада, он постоял в переулке, соображая, куда же сейчас ему идти. Он чуял недоброе… К Ирине ночью ворваться нельзя. Он перебрал в памяти всех товарищей, но не знал, здесь ли они или в ссылке, в тюрьме. Приходилось ждать до утра. Илья пошел к матери.
Она встретила его так, словно он воскрес из мертвых:
— Приехал! Приехал, Иленька! Я вся изволновалась…
— Да отчего же, мама?
Старушка оглянулась боязливо по сторонам, хотя они были одни в ее маленькой квартирке.
— У Бариновой квартирантов арестовали, — прошептала она, — я ей примерку принесла, шубу — атласное сукно, на белке… соболий воротник… но фасон, фасон безвкусный, — что с нее спросишь?.. Она говорит…
И мать, как умела, передала слова Бариновой: «Я ему верила!.. Страмина он, подвидной! Опозорил он мой дом! Вот тебе и Сергей Иваныч! Так бы вот взяла да всю рожу ему вилкой истыкала бы… А ты за своим- то поглядывай, мать моя! Знать-то они одного поля ягоды с Сергеем-то… Недавно твой приходил с барышней, с Албычевой сюда… Смотри!»
Но так и не сказала Светлакова сыну, как униженно она просила Баринову не говорить никому о визите Ильи и о подозрениях, как рассыпалась в благодарностях, когда купчиха пообещала молчать об Илье.
— Иленька, радость моя! Мучение мое! Будь осторожен!
— Буду осторожен, мама, — сказал сын.
Илья почти не заснул в эту ночь. Мать тоже не спала. Несколько раз принималась она расспрашивать его о визите к профессору.
— Да ведь я сказал, мама: он признает малокровие.
Ни за что на свете не передал бы Илья матери слова профессора Владимирского о крайнем истощении.
— Иленька! Знаешь, кто еще арестован? — сказала мать, прерывая тонкий сон Ильи… — Вадим Солодковский!
— Ну, уж это они промахнулись, — в полусне усмехнулся Илья.
Через несколько дней Илья выяснил размеры провала: забрали всех членов комитета, технику, казначея. Организации на предприятиях уцелели.
Ущерб нанесен большой, и много понадобится труда, чтобы опять «пустить машину».