Дар

Она не ответила, как не отвечала уже 6 лет.

– Я в беде, мама, – сказал Антон, по-прежнему глядя на цветы в простой стеклянной вазе, – и я совсем не знаю, что делать.

Он повернулся и посмотрел на женщину на кровати, приборы вокруг мерно пикали, ее грудь поднималась и опускалась, и это было единственное, что выдавало жизнь в ней. Абсолютно неподвижное тело, как будто усохшее за эти долгие 6 лет, безжизненные волосы, хоть и заботливо причесанные персоналом, и совершенно ничего не выражающее лицо. Слышит ли она его? Знает ли, что он здесь? Это скорее был вопрос веры. За эти годы Антон много прочитал, побеседовал со многими людьми и никто не мог дать точного ответа на его вопросы. За все это время он и сам видел, как люди приносили крестики и амулеты, шептали заговоры и просто ничего не делали, и все равно результата было только три: их родные продолжали блуждать где-то в сумеречной зоне, или приходили в себя, или умирали. И никакой закономерности не было, была просто судьба. Он и сам неоднократно спрашивал себя, во что верит он, и сам себе не мог до конца ответить. И все же, он продолжал разговаривать, хотя бы потому, что ему так было легче, он нуждался в этих беседах, пусть даже это был монолог, а не диалог.

– Мать – это Бог в глазах ребенка, – прошептал он, вспомнив фразу из какого-то фильма, – а Бог ведь нам тоже не отвечает.

Он подвинул кресло, готовясь начать рассказ, он надеялся, что если выговорится и посмотрит на все это со стороны, может увидеть то, что упускал, может, найдется решение, вдруг оно окажется очевидным? В интернете так много писали о том, что откровенные разговор помогает тем, что когда проблема озвучена и проговорена, она теряет свою силу и уже не кажется такой страшной. Это как посветить фонариком в шкаф – темные и пугающие силуэты вдруг оказываются просто вешалкой со старым пальто или поношенной юбкой. И пусть его мать не отвечала, но Антон, как и все, жил в физическом мире, а значит то, что физически она по-прежнему была здесь, имело решающее значение.

– Это долгая и странная истории, – сказал он, протягивая руку и едва касаясь ее руки, она была теплой, но безжизненной, – если бы мне раньше такое рассказали, я бы не поверил. Но раньше я и сам был другим, а теперь не могу не верить в то, что вижу каждый день в зеркале и что чувствую. Все летит к чертям и…

Он осекся, столько мыслей и эмоций буквально распирало его изнутри. Он и не подозревал, как много он хочет разделить с кем-то, как тяжело нести всё это в одиночку. И он решил просто говорить, все равно ведь она не переспросит и не остановит его, рассказ не покажется ей сбивчивым или непонятным, так что он может просто вылить из себя все то, что накопилось. А именно это ему сейчас и было нужно.

Едва он начал рассказывать, как обнаружил, что переполняющие эмоции на время даже прогнали слабость, он просто не мог усидеть на месте, как будто тысячи иголок блуждали по его телу и разуму. Антон ерзал в кресле, поджимал под себя ноги, менял положение каждые полминуты, но продолжал говорить. Теперь, начав, он просто не мог замолчать, плотина прорвалась, и поток всех кошмаров, страхов и предположений, обрушившихся на него за последние недели, хлынул наружу. Он как раз добрался до того, как пришел на работу с монетой и начавшейся головной болью – тогда он еще не знал, что за головная боль ждет его впереди – когда дверь почти бесшумно открылась, и в палату заглянула медсестра.

– Добрый день, – вежливая ничего не значащая улыбка, Антон, как школьник, застуканный за курением, поспешил спустить ноги на пол и принять нормальное положение в кресле. – У вас все в порядке?

– Ээ, да, да, – энергично закивал он, мечтая об одном, чтобы она поскорее ушла, пока он не сбился с мысли – я просто… я…

– Говорите, – мягко закончила за него сестра, – это нормально, вам нечего стыдиться.

Она вошла в палату, стройная женщина неопределенного возраста в почти такой же нежно-розовой пижаме, что была на его матери.

– Я обязана поверять состояние пациентов, – она снова улыбнулась, на это раз улыбка получилась гораздо теплее и адресована была точно ему, а не «какому-то очередному посетителю», – думаю, вы и так знаете. Я видела вас раньше.

– Да? – смущенный и сбитый с толку, Антон никак не мог понять, что ответить, потому что он ее не помнил совсем.

– Это ничего, что вы меня не помните, – она как будто прочитала его мысли, не поднимая головы, она записывала в медкарту показатели приборов, – это как раз значит, что я хорошо делаю свое дело. А вот вас трудно не запомнить… из-за волос, вы понимаете.

– Да, – улыбнулся Антон, это он очень хорошо понимал. – Я немного увлекся и повысил голос, тут все шепчут, вы тоже.

– Да, – на этот раз она выглядела немного смущенной, – хотя такого правила нет, просто здесь невозможно громко разговаривать, здесь должно быть тихо, это место требует тишины. И да, именно так и я вас и услышала. Но вы не кричали, просто здесь все слышно.

Антон почувствовал, что краснеет. Как много она услышала? Он готов был провалиться сквозь землю. И снова она как будто прочитала его мысли, а может, просто все они были написаны на его лице.

– Не волнуйтесь, я не могла разобрать слова, – она оторвалась от медкарты и посмотрела прямо ему в глаза. Она старше, чем выглядит, подумал Антон – и не стала бы подслушивать. В таком месте этот как-то особенно подло.

Не зная, что сказать, Антон смущенно улыбнулся. А она закрыла медкарту, одарила его еще одной вежливой улыбкой и направилась к двери.

– Я еще загляну, – сказала она, а потом добавила, уже почти выйдя из палаты, – вы что-то бледный, у вас все в порядке?

Нет, у меня все не в порядке, все ужасно, об этом я как раз говорил, когда вы меня прервали. Вот что он хотел сказать, но вместо этого услышал свой голос, произносящий:

– Просто устал на работе. Все нормально, спасибо.

Она ничего не ответила, лишь окинула его оценивающим взглядом медика с многолетним стажем, еще раз улыбнулась и вышла. Она заглянет вновь, и скоро, он это знал, за это он и платил немалые деньги. Мне лучше собраться с мыслями и закончить до того, как наше уединение снова нарушат, подумал он, садясь в кресло, усталость вернулась и нежно поглаживала его своими обманчиво заботливыми руками. На самом деле они были тяжелее чугуна, уж он-то это знал. Затянувшийся визит медсестры сбил его с мысли, он не помнил, на чем остановился, он сбился с потока эмоций и чувств, и теперь пытался вспомнить, какой образ в голове остался последним.

– Ничего, если я начну повторяться, – прошептал Антон, глядя на неподвижную фигуру на кровати, – ты просто скажи, что это уже было, я не обижусь. Я буду так рад.

Он знал, что этого не будет, но… раз уж он здесь и она здесь, по крайней мере, ее все еще живое тело, он не мог относиться к ней как к предмету интерьера.

Вернуться к рассказу оказалось даже легче, чем он думал, стоило ему встать и выглянуть в окно. Крыло А представляло собой длинную одноэтажную пристройку, утопающую в зелени, высокие раскидистые деревья нависали над строением, скрывая его от внешнего мира, а в платах всегда царил приятный полумрак. Это сразу понравилось Антону, когда он впервые посетил это место, только выбирая подходящую клинику, здесь была аура покоя и безмятежности, а именно это и нужно было в первую очередь ему самому. И сейчас, глядя на пустые лавочки среди ухоженных клумб и ажурную тень от крон деревьев, он вспомнил парк, вспомнил белочку, застывшую в луче света, вспомнил, как сам подставил лицо прорвавшемуся сквозь все преграды солнечному лучу. Парк в то утро напоминал сад вокруг крыла А – красота, созданная для людей, которые ее не увидят, которые даже не подозревают о ней. Он вдруг снова погрузился в свою историю, слова полились сами собой, он даже не следил за ходом рассказа, он просто чувствовал и позволял своим чувствам выплескиваться наружу. Единственное, за чем он все же следил – это за громкостью, больше быть пойманным он не хотел.