Страница 17 из 21
Наконец, в зачет необходимо брать и сугубо военные соображения, особенности московской тактики и стратегии, которые также оказывали немаловажное воздействие на численность вооруженных сил – как общую, так и в отдельных кампаниях и походах.
Принимая во внимание все эти соображения, мы неизбежно рано или поздно должны подойти весьма и весьма критически к утвердившемуся в общественном мнении, да что там в общественном – и в профессиональном историческом сообществе, взгляде на численность ратей московских государей как на неисчислимые, «тьмочисленные».
Происхождение этого мнения, в общем, достаточно «прозрачно». Увы, сметных и иных списков, как, впрочем, и других аналогичных документов (подобных татарским или османским дефтерам), в которые были бы занесены все служивые люди, получающие государево денежное, кормовое и иное другое (земельное прежде всего) жалованье и которые были бы датированы 2-й половиной XV – началом XVII в., до наших дней не дошло. В том, что такие списки существовали уже в начале XVI в., сомнений нет. Еще имперский посланник С. Герберштейн в своих «Записках о Московии» сообщал своим читателям, что «каждые два или три года государь (то есть Василий III. – В. П.) [производит набор по областям и] переписывает детей боярских с целью узнать их число и сколько у каждого лошадей и слуг»[162]. Естественно, что в Разрядном приказе (а до того, как он появился, – в соответствующем «столе» великокняжеской «канцелярии») на основании таких списков должны были составлять сводные ведомости, и государь всегда мог затребовать такой сметный список для того, чтобы узнать, сколько «воинников» у него есть и на что он может рассчитывать в случае очередного похода на супостатов.
Однако политические неурядицы и катаклизмы, природные бедствия и иные другие причины способствовали тому, что архивы московских приказов досмутного времени сохранились чрезвычайно плохо. Естественно, что историки (а вслед за ними и читатели их трудов), пытаясь ответить на вопрос «Сколько же ратных было в распоряжении московских государей?», искали нужные им сведения на страницах русских летописей и записок иностранцев, которые с конца XV в. во все возрастающем количестве прибывали на Русскую землю. Надо ли говорить, что эти источники не отличались особой достоверностью (за исключением, быть может, официальных летописей эпохи Ивана Грозного, и то не в полной мере. Их составители широко использовали материалы из царского и приказных архивов, а также текущую документацию Посольской избы и Разрядного приказа – соответственно внешнеполитического и военного ведомств Русского государства). Московских летописцев и книжников мало интересовали такие суетные, земные вопросы, как численность великокняжеских ратей. Это дело государевых дьяков и приказных, дело сугубо мирское. Для летописца характерен другой подход: он уверен, что ничто в этом мире не происходит помимо воли Божьей. Для исполнения же Божественной воли и замысла размер рати не имеет значения, ибо на войне «пожежнет един тысящу, а два двигнета тму, аще бы не Бог отдал и Господь предал». Это – несущественная деталь, которую можно опустить без ущерба для основного замысла. Не случайно отрывочные данные о численности войск и о проблемах, связанных с их снабжением, сохранились в периферийных по отношению к московской, псковской (в первую очередь) и новгородской летописных традициях, носивших несколько более «приземленный» характер.
Сомнительными стоит признать и сведения, которые сообщают иностранцы – дипломаты и военные. В Москве знали (во всяком случае, предполагали, ибо сами московиты действовали таким образом), что всякий посол, помимо прочих обязанностей, должен был заниматься и сбором информации о государстве, в которое он послан, в том числе сведений о его военном потенциале. Потому то, принимая иностранных послов или рассказывая за границей о своем государе и его стране, хитрые московиты стремились создать у слушателей впечатление о неисчислимости русских ратей. И вот в 1486 г. московский посол Георг Перкамота в разговоре с миланским герцогом Галеаццо Сфорца заявил, что, когда его государь «хочет выступить с конницей в какой-нибудь поход, через 15 дней в его распоряжение предоставляются в каждом городе и деревне намеченные и выделенные для него люди, по каждой провинции, так что всего вместе собираются двести и триста тысяч коней и что оплачиваются они общинами, городами и деревнями в течение всего времени, на которое названный их господин хочет их занять, и что в отдельных случаях может быть выставлено еще большее количество пеших, которых употребляет для защиты и охраны городов и важных мест и проходов, где должны проходить пехота и конница его, и для сопровождения обозов с продовольствием»[163]. Спустя сорок лет другой московский дипломат, Д. Герасимов, рассказывал в Риме, что его государь способен выставить армию в 150 тыс. всадников[164]. Имперский же посол Франческо да Колло в своем отчете о поездке в Московию и вовсе пишет, что Василий III в случае необходимости «может поставить под ружье около 400 тысяч конников, по большей части лучников, а также других – копьеносцев и владеющих саблями»[165].
Эта традиция описания московского воинства как чрезвычайно многочисленного была продолжена и позднее. Так, к примеру, венецианский дипломат Доменико Тревизано в своем отчете о посольстве к Великому Турку (османскому султану) в 1554 г. отписывал венецианскому сенату, что сей Турок «с герцогом Московии поддерживает прочный мир, скрепленный договором; этот герцог великий государь, владеющий многими землями и великим множеством людей и пользующийся авторитетом, который делают [его] стране сто пятьдесят тысяч всадников на хороших конях, пригодных для войны». Его коллега, Марино Кавалли, в 1560 г. сообщал сенату, что «несомненно, к Московии стоит отнестись с большим уважением, ибо эта страна способна выставить сто пятьдесят тысяч всадников и шестьдесят тысяч пехотинцев-аркебузиров, снабженных сильной артиллерией, и, сражаясь против татар и поляков, русские всегда выходят победителями»[166].
Зачем русские дипломаты преувеличивали военное могущество своего государя – в общем-то понятно. Рассказывая иностранцам о «тьмочисленности» государевых ратей, лукавые московские послы, следуя данным им инструкциям, стремились, с одной стороны, показать потенциальному партнеру, что с Московией выгодно иметь дело как с могучим союзником. С другой же стороны, рассказы о десятках и сотнях тысяч воинов, которых может выставить московский правитель, могли заставить сильно призадуматься возможного агрессора: стоит ли связываться с таким сильным противником, стоит ли овчинка выделки? И в том и в другом случае русским было выгодно преувеличить свои силы, и, допуская утечку информации, они делали это вполне сознательно, позволяя иностранцам увидеть или услышать то, что им, хитрым московитам, было выгодно.
Опасно полагаться и на показания пленных, которые можно встретить в иностранных источниках – например, в переписке военачальников и их сюзеренов – противников Русского государства[167]. В Москве достаточно рано сложилась традиция предписывать своим ратным людям определенный порядок поведения в плену. В наказах воеводам четко и недвусмысленно говорилось: «Ково из них (ратных людей. – В. П.) на поле возмут тотаровя и учнут про вести розпрашиватъ и они б сказывали: что на Туле, и на Дедилове, и на Резани, в Резанских пригородех, и в Шатцком стоят бояре и воеводы многие, и со многими людьми, и литва, и немцы, и тотаровя казанские, и свияжские, и всех понизовых городов, и мещерские многие казаки и стрельцы с вогненым боем; а на берегу в Серпухове, и на Коломне, и по всему берегу стоят большие бояре и воеводы многие со многими людьми, и стрельцы многие, и казаки донские и вольские и яицкие, и терские атаманы, и казаки, и черкасы, и немцы, и литва, и всякие иноземцы многих земель, многие с вогненым боем; а мы, по вестям смотря, идем с Москвы против недруга своево крымсково царя, где ево скажут, со всею землею и с прибыльными ратьми»[168]. И вот, попав в плен, такой сын боярский или его послу-жилец рассказывал, что-де «нам, молодым людем, ведати о нем (московском войске. – В. П.) нелзе», но известно им, что «войско московское велико»[169].
162
Герберштейн С. Записки о Московии. Т. I. С. 239.
163
Сообщение о России московского посла в Милан (1486 г.) // Вопросы историографии и источниковедения истории СССР. Труды Ленинградского отделения Института истории АН СССР. № 5. М.; 1963. С. 655.
164
См.: Павел Иовий. Посольство от Василия Ивановича, великого князя московского, к папе Клименту VII // Семенов В. Библиотека иностранных писателей о России. Отделение первое. Т. 1. СПб., 1836. С. 53.
165
Франческо да Колло. Донесение о Московии. С. 60.
166
Relazioni degli ambasciatori Veneti al Senato. Seiue III. Vol. I. Firenze, 1840. P. 162–163, 279.
167
См., например, показания луцкого сына боярского В. И. Хрущова (Протокол допроса гетманом Ю. М. Радзивиллом пленного луцкого помещика В. И. Хрущова // Памятники истории Восточной Европы. Источники XV–XVII вв. Радзивилловские акты из собрания Российской национальной библиотеки. Первая половина XVI в. М.; Варшава. 2002. С. 137–139).
168
Разрядная книга 1475–1605. Т. III. Ч. III. М., 1989. С. 89–90. Ср., например: Книги разрядные, по официальным оных спискам. Т. I. СПб., 1853. Стб. 631, 1072–1073; Т. II. СПб., 1855. Стб. 35.
169
Протокол допроса гетманом Ю. М. Радзивиллом пленного луцкого помещика В. И. Хрущова. С. 138.