Страница 16 из 21
Подведем общий итог. В сумме (подчеркнем, что это минимальная цифра, нижняя планка расходов), с учетом рыночных цен на провиант, фураж и прочее, выходит, что затраты казны и «земли» (если посошные будут содержаться за ее счет) на подготовку и проведение Ливонского похода в 1577 г. должны были составить (по минимальным оценкам) около 350–400 тыс. рублей[160]. И это притом, что это военное предприятие Ивана Грозного было далеко не самым крупным и масштабным в истории его войн. В том же Полоцком походе 1562–1563 гг. участвовало около 50 тыс. ратных людей и никак не меньше, а, скорее всего, и больше, 100 тыс. лошадей. Кроме того, тогда было задействовано (если верить псковским летописям – цифра представляется на первый взгляд завышенной, однако, если принять во внимание колоссальный объем подготовительной работы – те же дороги, те же мосты и пр., то она вовсе не выглядит невозможной) до 80 тыс. посохи и значительно более могущественная артиллерия. И расходы на эту кампанию, соответственно, превосходили означенную нами сумму в разы. 1 млн рублей, 68 тонн серебряной монеты, потраченных при таких раскладах на взятие Полоцка, вовсе не представляется такой уж и невозможной цифрой (а скорее всего, сумма была существенно большей). Так что война обходилась московскому государю совсем не дешево, что бы там ни говорили иностранные наблюдатели. Пара больших государевых походов легко могли проделать в государственном бюджете немалую брешь, и, как уже выше говорилось, рать действительно «заедала казну», и не только ее.
Возможно, именно этой причиной не в последнюю очередь и объясняется загадочная пауза, которая наступила в действиях русского войска после взятия Полоцка. Иван Грозный и его воеводы не стали развивать достигнутый успех. Если принять во внимание размах Полоцкого похода и затраты на его проведение, то очень даже может быть, что остановка в боевых действиях во многом объяснялась тем, что в казне после такого грандиозного предприятия было пусто, и продолжать войну дальше с такой же интенсивностью было не на что. А раз так, то выходит, что фраза историка Дж. Вуда о том, что во 2-й половине XVI в. «финансовый и административный аппарат Французского государства все еще был неспособен обеспечивать растущие вооруженные силы, необходимые для ведения боевых действий в ходе продолжительных кампаний в течение длительного времени (выделено нами. – В. П.)…»[161], вполне применима и к характеристике русских финансовых и военных реалий того же времени. И начатая война, если она не завершалась сразу оглушительной победой и капитуляцией неприятеля, ошеломленного бурей и натиском, превращалась в таком случае в тягучую «резиновую» «войну-процесс», когда периоды активизации в боевых действиях перемежались с долгими паузами, необходимыми для передышки и для накопления сил и ресурсов, в том числе и финансовых. Эту картину мы можем наблюдать на примере 1-й Смоленской войны Василия III в 1512–1522 гг. или Полоцкой войны Ивана Грозного в 1562–1570 гг.
Очерк III. «У Великого государя нашего… против Его Государских недругов рать сбирается многая и несчетная…»: численность московских ратей XV – начала XVII в.
В начале этой книги мы уже приводили высказывание американского социолога и культуролога С. Хантингтона. Позволим себе еще раз процитировать его, поскольку оно имеет непосредственное отношение к теме этого очерка. «Военная мощь имеет четыре измерения: количественное – количество людей, оружия, техники и ресурсов (выделено нами. – В. П.); технологическое – эффективность и степень совершенства вооружения и техники; организационное – слаженность, дисциплина, обученность и моральный дух войск, а также эффективность командования и управления; и общественное – способность и желание общества эффективно применять военную силу», – писал он, и в этой фразе мы не случайно выделили место, в котором он говорит о количественном измерении военной мощи государства. Этот аспект военной мощи государства Хантингтоном поставлен на первое место, конечно же, не случайно – издревле именно численность войска во многом предопределяла исход и сражения, и войны в целом. Можно сколько угодно рассуждать о том, что побеждать надо не числом, а уменьем, но все же лучше, чтобы присутствовало и то и другое. Потому-то о могуществе государства всегда судили прежде всего в зависимости от того, сколько воинов его правитель может выставить в поле в случае необходимости. И, обрисовав в общих чертах, как решались в России раннего Нового времени проблемы, связанные со снабжением войска провиантом, фуражом и деньгами, логичным было бы перейти к характеристике количественного аспекта военной мощи Московии.
Несколько предварительных замечаний. На численность войска, как общую, так и выставляемую в поле в каждую конкретную кампанию, влияет целый ряд обстоятельств. Тут и логистические проблемы – на бумаге рать может быть сколько угодно большой, но собрать ее в одном месте, более или менее организованно привести к месту битвы и при этом организовать снабжение сколько-нибудь долгое время может оказаться неразрешимой задачей. В нашем русском случае проблемы снабжения, о чем уже говорилось выше, играют далеко не последнюю роль, учитывая редкость населения и его бедность, и неудовлетворительно развитую инфраструктуру, и прежде всего дороги и др.
С логистикой тесно связана и другая, не менее важная проблема – качество управления, администрирования. От того, насколько развит управленческий аппарат и в центре, и на местах, насколько он работоспособен и способен выполнить возложенные на него задачи, во многом зависит боеспособность войска. Ведь именно этот административный аппарат, чиновники, дьяки и подьячие, получив государев указ, организуют набор войска, контролируют качество его вооружения и обеспечивают его снабжение.
Не стоит забывать и об особенностях социального и политического устройства государства и общества. Хотя перегородки между отдельными «чинами» Московского государства, «освященным, и служивым, и торговым, и земледелательным», еще были весьма и весьма размыты, власти все же постепенно стремились упорядочить характер и порядок «службы»-тягла каждого из чинов по принципу «всяк сверчок знай свой шесток». Есть все основания вести речь о своего рода тенденции к растущей «профессионализации» и «разделении труда» внутри московского общества «классического» периода, когда служилые люди воюют или управляют, крестьяне пашут и платят налоги, купцы торгуют, а служители церкви молятся. Средневековой идеал общественного устройства, разделенного на три «состояния», «воюющих», «трудящихся» и «молящихся» (соответственно bellatores, laboratores и oratores), в Русском государстве того времени был весьма близок к достижению. Естественно, что такой расклад не мог не оказать своего влияния и на численность русского войска. Об историографическом фантоме, «всеобщем» народном ополчении, когда под великокняжеские знамена поднимается и стар, и млад, и знатный, и простолюдин (образ такого ополчения, весьма далекий, кстати, от реальности, нашел свое отражение в отечественной военно-исторической живописи), пожалуй, стоит забыть – во всяком случае, уже в XV в., судя по летописным заметкам, в русских городах и волостях сложилась достаточно многочисленная прослойка по меньшей мере полупрофессиональных воинов, не занятых в производстве, но живших «от войны».
Само собой, на численность войска оказывают влияние демография, экономика. Не стоит забывать о том, что Московия «классического» периода – общество с аграрной и в значительной степени натуральной экономикой, с малочисленным городским населением и игравшими на фоне сельского хозяйства второстепенную роль торговлей и «промышленностью». Отсюда проистекают и достаточно ограниченные финансовые возможности государства, о чем мы уже писали прежде.
160
Для сравнения – согласно В. А. Потто, для финансирования дагестанской экспедиции воеводы И. М. Бутурлина в 1604 г. было выделено 100 тыс. рублей – столько же, сколько потребовал Иван Грозный с земских для обустройства своего опричного двора (Потто В. А. Два века истории терского казачества (1577–1801). Т. I. Владикавказ, 1912. С. 50).
161
Wood J. B. The King’s Army. Warfare, soldiers and society during the Wars of Religion in France, 1562–1576. Cambridge, 1996. Op. cit. P. 5.