Страница 16 из 37
– Скорее всего, – продолжал Виктор. – И вот показалась на дороге арба – такой двухколёсный тарантас, запряжённый ишаком, – которую сопровождали аксакал в халате с чалмой на голове и пацан лет пятнадцати. Хотя их не разберёшь, на юге взрослеют рано. Я видел девчонку полутора лет, так ей все пять дашь: балакает без запинки, ростом с первоклашку, абзац!
У аксакала борода аж до пояса, по ветру развевается, и мне почему-то сразу показалось, что фальшивая. Не знаю почему, но так представилось. И шли они как-то чересчур спокойно. Не могу понять, видимо, на войне обострённое восприятие, какой-то внутренний голос. Или, скорее всего, знак Свыше. Это уж потом понял, после дембеля, а на блокпосту не до этого было. Жаль, конечно, старика, тем паче молодого, но приказ есть приказ. Да и ребята рассказывали, как такие безобидные «дедули» нашим в спину стреляли. На войне как на войне. Беру их на мушку, колесница уже в сотне шагов, я внутренне напрягся, прильнул к затвору. У аксакала, видимо, нервишки сдали, он сунул руку под халат, и в это время я нажал на гашетку.
Эхом по горам прозвучала очередь. «Старик» повалился в траву, а из-под полов халата вывалился автомат Калашникова. Вот тебе и аксакал! А тут, как назло, с головы каска свалилась. Нагибаюсь за ней, вдруг слышу выстрел. Мне аж икнулось от неожиданности. А на том месте, где только что была моя голова, зияет след от пули, выпущенной из бура.
– Не понял, из какого бура? – переспросил Никита.
– А… Это мы так винтовку называли времён англо-бурской войны 1899–1902 годов. В начале ХХ века англичане хозяйничали в Афгане, с тех пор у многих такие раритеты хранятся.
– Это кто же так, пацанёнок, что ли, изловчился?
– Он самый. Стреляют, черти, как циркачи. Видно, с детства тренируются. К этому тоже особый дар должен быть, особое чутьё. Интуиция. А как они ножи метают – в ковбойских фильмах такого не увидишь. С двадцати шагов монету перерубают.
– Знакомо. У меня дед тоже в этом деле асом был, – мне снова вспомнилось детство.
– После дембеля я долго не мог вклиниться в мирную жизнь. Помню, просыпался среди ночи и будил домочадцев криком: «Рота подъём! Тревога!» Мама уже хотела меня к психиатру отвести, но это бы поставило крест на моей карьере. И бабушка присоветовала обратиться к её духовнику. Мы с ней пошли в храм Успения Пресвятой Богородицы, где служил старенький батюшка, отец Владимир. И как раз исповедь шла перед причастием.
Сначала к нему бабушка подошла, долго они о чём-то беседовали, потом он покрыл ей голову епитрахилью и прочитал разрешительную молитву. Затем я подошёл к аналою, первый раз в жизни. Батюшка смотрит на меня, улыбается и говорит мне: «Запомни, сын мой, бабушка твоя почти каждый день здесь молилась за тебя. А мама каждое воскресенье приходила, заказывала молебен, требы подавала, на коленях молилась, чтобы ты живым домой вернулся…»
Вот тогда я окончательно убедился, что только благодаря их молитвам остался в живых. И даже многих товарищей спас. Что все эти сказки, что нам замполиты трепали, не стоят и грязи на их ботинках. И с первых же дней на гражданке партбилет стал для меня чем-то вроде вериг. Вроде носить его нужно, для смирения, но так, чтобы окружающие об этом не догадывались.
Но больше всего мне хотелось увидеть тот образ Богородицы, в котором я увидел её там, в Афганистане. Я ездил по монастырям – они тогда ещё почти все в руинах пребывали, – встречался и беседовал со старцами, со священниками, даже на Соловки сподобился добраться, на Валааме побывал, в Верхотурье, но никто мне не мог показать тот самый образ. Пока, наконец, Господь не привёл меня в Н-ский монастырь в Т-й губернии.
Там я побеседовал со схиигуменом отцом Василием. До чего же благодатный старец! Он поведал мне, как прошёл «огненное крещение» на фронтах Второй мiровой, чудесным образом бежал из плена и сделался насельником С-кого монастыря. Там был рукоположен в сан, потом вернулся на фронт и в действующей армии дошёл до Кёнигсберга. Рассказал мне о чудесах, которые видел и слышал на войне. А ещё поведал о том, какое значение имеет имя для человека. Что благодаря своему ангелу-хранителю я выходил победителем в битве со смертью.
– Удивительно… Мама моя тоже своему имени жизнью обязана. У неё два старших брата и сестра умерли в младенчестве. А её нарекли Зоя, что значит «жизнь». И она выжила, несмотря не все невзгоды и перипетии… И после неё двое преставились, причём один Виктор…
– Отец Василий и подсказал, что Богородица явилась мне в образе «Игумения Горы Афонской», – продолжал наш герой. – Старец также предсказал, что вскорости рухнет коммунистическая диктатура, Россия станет свободной, даже назвал дату: в день Преображения Господня и в год, когда Пасха придётся на Благовещение. И тогда я смогу поехать на Святую Гору и поклониться чудотворному образу. А этот год уже приближался. Я не мог поверить, что Советский Союз, который мы считали сильной и могучей державой, развалится как карточный домик. Но батюшка мне сказал, что на то воля Всевышнего за отступление от Православия.
Когда пророчество святых отцов сбылось, моему счастью не было предела. Наконец я мог безболезненно похоронить партбилет с супостатом на обложке. Наконец люди могли без страха посещать храмы и молиться, исповедоваться, не боясь доносов в компетентные органы. И у меня возникла идея фикс любой ценой вырваться на Афон и увидеть тот чудотворный образ Богородицы, в котором Она явилась мне там, «за речкой». На войне.
– И когда же тебе удалось впервые побывать на Афоне? – спросил гигант Х-в.
– После того дня Преображения я вскоре опять отправился в Н-ский монастырь, чтобы взять благословение у отца Василия поехать на Афон. Но игумен мне сказал, что старец недавно блаженно отошёл ко Господу. Я навестил его свежую могилку, приложился к кресту и попросил благословения. Буквально через мгновение тучи над монастырём разверзлись, яркий луч солнца озарил фотографию на могиле, и старец будто улыбнулся мне. Я расценил это как знак Свыше и понял, что отец Василий таким образом благословляет меня на паломничество.
В то время никаких паломнических служб даже в помине не существовало, и мне пришлось самому искать возможность попасть на Святую Гору. Какими-то неведомыми путями я вышел на Афонское подворье в Москве, которое, оказывается, существует с 1979 года. Через него я кое-как выхлопотал диамантирион, святые отцы помогли мне приобрести билеты, и благодаря этому сумел попасть на Святую Гору, в русский Пантелеимонов монастырь.
И, когда стоял на службе в соборе, начал читать молитву «Достойно есть…» Прочитал до конца, поворачиваю голову и вижу тот самый чудотворный образ Богородицы, который явился мне там, в Афганистане. Мне сразу захотелось упасть перед ним на колени. Я подошёл к иконе, приложился к ней, и меня даже слеза прошибла. Вспомнил Санька и всех моих погибших друзей. Понял, что живу сейчас не просто «за того парня», но и за всех, не вернувшихся с той недавней и уже далёкой войны, и даже тех, кто до сих пор томится в плену у моджахедов.
Трудно высказать, что я тогда почувствовал. Будто блудный сын возвратился в отчий дом и вновь увидел свою мать. Я долго стоял возле этой иконы. Потом ко мне подошёл какой-то монах, ласково посмотрел мне в глаза, будто прочитал в них всю мою судьбу, а потом повёл меня в свою келью и подарил маленькую ламинированную иконку «Игумения Горы Афонской».
– А сейчас ты второй раз приехал на Афон или после этого бывал здесь?
– Нет, конечно! – Виктор даже слегка усмехнулся такому, как ему показалось, глупому вопросу. – Одно время я чуть ли не каждый год приезжал на Святую Гору, на вершину поднимался несколько раз, встречался со старцами, даже на послушании оставался.
– А сейчас надолго приехал? – Вольдемару не терпелось найти попутчиков на подъём.
– Как Господь управит. У меня открытая шенгенская виза на три года, поэтому могу здесь оставаться до тех пор, пока не выгонят. Просто на службе меня не отпускают надолго.