Страница 13 из 37
А тут как раз всплыл мой недавний конфликт с одним полковником из космических структур. Видимо, тот всё-таки не забыл громкое унижение и решил свести со мной счёты. Тем более что представился такой подходящий случай, как не воспользоваться? Я тоже не горел желанием продлевать контракт, а знал к тому времени уже достаточно для высшей меры.
– Так ты так и не сказал, каким образом он решил, что именно тебе эта участь уготована?
– Боря сам мне потом признался, что до последнего момента не верил. Но как раз накануне пикника заглянул в гости к начальнику и абсолютно случайно увидел приказ о новом продлении командировки. Так вот: в списке не было моей фамилии! А разговоров о моём отъезде не велось даже близко. Слава Богу, что капитан Коньков этого не догадался просечь!
Тут Боре стало окончательно ясно, и он только ждал удобного случая, дабы мне всё рассказать, но так, чтобы я не наделал глупостей. В противном случае он бы стал тельцом на заклание и хорошо это понимал. И вдруг этот пикник! Сомнений уже никаких не было, и Боря пошёл ва-банк. Христианин в нём всё-таки победил, несмотря на то что креста на нём не было.
После всего услышанного мне резко расхотелось петь под гитару и рассказывать анекдоты. Не зная, как выразить Боре свою признательность, невольно поймал себя на мысли, что мне ещё полтора года отбывать срок и за это время начальство придумает, как от меня избавиться «с пользой». Водка уже не могла снять озноб, даже в июльский вечер, а бежать за второй было поздно: в Совдепии спиртным торговали строго до семи. Спас электрочайник, предусмотрительно захваченный мной в командировку. Заварив «Три слона», мы просидели с моим ангелом-хранителем до рассвета, хотя в тех широтах в это время заката не случается.
Виктору, по всем вероятиям, резко захотелось закурить, но кадить дьяволу он перестал уже с прошлого века. Некоторое время мы шли в молчании, я ушёл в Иисусову молитву, Володя с прежним рвением запечатлевал наш крестный ход на флешку, а Никита, отстав на полкабельтова, снова присовокупил ухо к трубке дебильного телефона и кому-то вставлял пистон.
Случайно бросив взгляд на Виктора, на его волевое, мужественное и в то же время устало-измождённое, исполосованное шрамами лицо, я заметил в его выразительных серо-стального цвета глазах какую-то затаённую усмешку. Не осмелясь спросить напрямую, попытался разгадать, что же она могла означать. Что он не поверил в мой рассказ? Не похоже… По крайней мере, наводящие вопросы выдали бы его иронию с потрохами. Но они были без иронии. Тогда что? Может, и с ним что-нибудь подобное случалось и я лишь «прошёлся по клавишам»?
– Знакомо, – произнёс он вдруг так, как будто выдавил из глубины души. – Хотя у меня немного другая ситуация была, а подлость – она и есть подлость, как ты её ни разукрашивай.
– И где же ты, в Афганистане столкнулся? – хотя мой вопрос был явно лишний.
– Меня уже дембель ждал, но я был кандидатом в партию, поэтому отправлять меня на материк не торопились. Понятно, что таких можно на самое остриё посылать, а может, просто не проходил я по некоторым параметрам в партию. Одно дело на войне, а в мирной жизни подхалимы требовались, прошедшие войну там бы такого шороху наделали. Но и не принять нельзя было, если ты по уставу достойный кандидат, лишний повод для кривотолков.
– Батя мой тоже на войне вступил, в сорок четвёртом. Там проще было.
– Это с какой стороны посмотреть. Если от пули прячешься, тогда никакой замполит не поможет, даже если охрипнет. Но, как правило, «за речку» такие не попадали. Хотя… Всякие встречались. Особенно в тыловых частях. Но на передовой ребята были как на подбор.
И вот как раз после Девятого мая сидим мы с дембелями в палатке, песни под гитару, байки травим. И тут заходит замполит полка, говорит: так, мол, и так, нужны добровольцы «на войну». И на меня смотрит в упор. Я сразу понял, что домой мне добраться не суждено. Таким макаром у нас «чистка рядов» происходила. Ненужных партии отсеивали кровью.
Я голоса не подаю, потому что наш комдив – кстати, Паша Грачёв – дал команду, чтобы дембелей «на остриё» не брать. Потому что гибли все как один. Представь, уже письмо домой отправлено, чтобы встречали, а тут похоронка приходит и цинковый ящик. А этот хохол продолжает делать мне нервы, не уходит. Даёт понять, что если откажусь, то партбилет пропоёт мне «Прощание славянки». Вместо него волчий билет получишь, это как пить дать.
И вот он уже поворачивается и собирается уходить. Причём молча, а взгляд гадюки, увидавшей лошадь. Понял я, что кранты не только моему партбилету, но и авторитету. Там закон что на зоне: откосил – считай что опустили. И я говорю замполиту, что пойду «на остриё». А он так, вполоборота отвечает, что нужны двое. Я развёл руками, мол, раздваиваться не умею. Но тут Санёк, мой зёма, меня поддержал, тоже на дембель собирался, Царствие ему Небесное.
Виктор ненадолго прервал свой рассказ и три раза перекрестился. Мы все тревожно молчали, будто ожидая разрыва авиафугаса. Но взрыва не произошло. Просто я снова взглянул Виктору в глаза и заметил, как они опять будто остекленели от набежавшей слезы. Словно стараясь не спугнуть его желание продолжать тему, даже приглушил звучание своей дыхалки.
– В ночь перед операцией я не мог сомкнуть глаз. Вдруг вспомнил, что накануне призыва бабушка дала мне иконку Богородицы с молитвой на обороте. Чтобы не потерять её и чтобы не дай Бог замполит не увидал, я её под обложкой комсомольского билета хранил. А тут, думаю, терять нечего, достал её, становлюсь на колени и начинаю читать молитву:
«Достойно есть яко воистинну блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего, честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем».
И тут, представляешь, поднялся ветер, палатка зашевелилась, и вдруг как будто яркий свет мне в глаза. Я зажмуриваюсь, боюсь глаза открыть и слышу женский голос. Мягкий такой, задушевный, словно ангельский. Ощущение у меня такое, словно душа выходит из тела и отлетает в рай. Открываю глаза – стоит передо мною женщина в монашеском одеянии. Только не в чёрном, а лазорево-фиолетовом. Исполненная какой-то внутренней красоты и светится вся!
Я не могу оторвать от неё глаз, не могу вымолвить ни слова, а Она перекрестила меня и так медленно начала удаляться, будто уплывала. Я протягиваю к ней руки, а Она всё дальше и дальше, пока совсем не исчезла. Тут Санёк просыпается, смотрит на меня очумело, подумал, что я ку-ку. А я никого не замечаю, будто не в палатке нахожусь, а в сказочном дворце…
Санёк мне руку на плечо положил, я оборачиваюсь… И только тут до меня дошло, что нам скоро на операцию. Буквально через пять минут входит посыльный и даёт нам команду на выход. Мы облачились за секунды и направились в штаб. Ночь звёздная, я гляжу на Малую Медведицу по привычке – в той стороне Россия – и снова вижу Богородицу. Только уже далеко-далеко. Я перекрестился, хотя креста на мне не было, нам запрещали носить. Санёк опять посмотрел на меня с усмешкой, даже отпустил что-то сальное, уже не помню…
Я ему ничего не ответил, смахнул с себя видение, а тут уже суматоха, посадка в БТР, и колонна двинулась на дело. Когда добрались до ущелья, уже начало светать. Мы старались не растягиваться – машин было штук сорок. И вот уже на подходе к какому-то кишлаку головной БТР подрывается на мине. Или гранату метнули, не знаю. И задний тоже подбивают.
Колонна встала. Вылезать из брони означает сразу нарваться на пулю. «Духи» плотно засели на господствующих высотах и не дадут высунуться. А оставаться внутри тоже подвергать себя искушению сгореть заживо. Стоячий БТР поджечь – что сигарету прикурить. Что делать?
Вдруг будто слышу голос… Вспоминаю ночное видение, голос как будто повторяется. Кладу ладонь на карман, в котором у меня лежал комсомольский билет, и начинаю повторять слова молитвы. Каким образом я помнил их, до сих пор не пойму. Прочитал-то её всего несколько раз. Но запомнил слово в слово. И неожиданно стало тихо. Обстрел прекратился.