Страница 14 из 15
Василич разливал суп аккуратно, стараясь ложечкой регулировать количество гущи, попадающей в каждую чашку.
Когда женщины закончили есть, Дмитрий Ильич попросил:
– А этому… однокласснику моему… давайте в последнюю очередь, а?
Никто не возражал. Бомж, бывший Юра Горшков, и сам не подошёл к раздаче. Он спал, наконец-то сладко спал, в темноте и в тепле.
Много ли человеку надо…
Его порцию отдали Гале. И против этого тоже никто не возражал: всё-таки у неё срок беременности был наибольшим. Не возразили мужчины и против того, чтобы женщины выпили, по глотку, маленькую бутылочку сока. Ту, что приготовила себе Наталья Сергеевна.
– Пейте, – сказал Николай Васильевич, – всё равно нам тара нужна, куда воду переливать.
– Какую воду?
– А ту, что там, в тоннеле, по стенке капает.
Сок выпили. Каждый, вероятно, подумал при этом об одном и том же: «А что мы будем делать, когда закончатся все имеющиеся у нас скудные запасы? А?»
– Позвони, что ли… – попросил Павел младшего азербайджанца. – Позвони ноль-два, или ноль-три.
И снова в наступившей тишине прозвучали всё те же слова: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
– Осталось только молиться, – сказала Наталья Сергеевна.
– Кажется, Господь Бог нам уже ответил! «Аппарат абонента выключен» – и всё тут! – Макс со Светой продвигались на своё старое место, в слегка помятый угол вагона.
– Не волнуйся. У Бога никогда и ничего не отключается. Это у нас всё отключается. То сердце, то мозги, то совесть. Так отключается, что нам молитву воспроизвести – подвигу равносильно!
– Давайте отдохнём. Сэкономим освещение. Свет выключим да приляжем на лавки. У кого как получится. Подумаем, подремлем, – предложил Николай Васильевич.
– Может быть, кто-нибудь придумает… что-нибудь дельное, – поддержал его доктор. – Ладно, пойду я лягу напротив бомжа. У меня всё равно… что-то нос заложило.
– Ваша жертва, доктор, будет высоко оценена, – почти улыбнулся Павел.
– Разве что на небесах, – добавил Дмитрий Ильич. – Спокойной ночи, доктор.
– Спокойной ночи.
В вагоне стало совсем тихо. Тихо и темно. И, когда все затихли, нельзя было не заметить, что в вагоне очень душно. Значительно более душно, чем было раньше.
– Душно, – шепнула мужу Галя. Но все её услышали. – Душно, Серёга.
– Терпи, – отозвался муж.
– Что это – воздуха меньше становится?
– Терпи.
– Не надо, ребята, – попросила Наталья Сергеевна. – Не надо о воздухе, ладно?
– Боже мой… вообще как в могиле, – громко сказал Макс.
– Типун тебе на язык!
– Затихни, Макс! Дай подумать… может, в последний раз.
– Помолитесь, ребята, – посоветовала Наталья Сергеевна. – Кто как может, помолитесь.
– Вы за нас помолитесь, раз вы верующая, – неожиданно попросил Дмитрий Ильич.
– Да, точно, – поддержал адвоката Василич.
– Конечно, я помолюсь. Только, когда все, это лучше… Может, Бог над нами смилуется… А я сейчас «Отче наш» вслух прочту. Не возражаете?
Наталье Сергеевне никто не ответил. Голос её чуть-чуть дрожал:
– Отче наш, иже еси на небесех…
Наталья Сергеевна закончила читать молитву, и в вагоне воцарилась тревожная, густая, душная тишина.
37
Не совсем лирическое отступление № 6
А вдруг и правда всё? Всё?
Всё!
Но ведь есть ещё время! Есть ещё несколько часов… а может, несколько минут… Есть они, есть! Возможно, у тех, кто ехал в соседнем вагоне, не было и этих часов или этих минут.
А у вас – есть. То есть у нас – есть. Есть!
Может быть, это не случайно?
Может быть, сам Бог, по милости своей, даёт нам последний шанс? Шанс что-то понять и что-то изменить в своей жизни, так неожиданно подошедшей к концу.
Потому что конец – это всегда неожиданно для человека. Почти всегда. Человеку уже под восемьдесят, но смерть – она неожиданна и для него, поверьте. И уходить в восемьдесят так же больно, как и в восемнадцать. Почти всем. Поверьте…
Что же можно сделать за несколько часов или за несколько минут, если жизнь как таковая уже прожита?
Всё, что мы могли сделать, мы уже сделали. Посадили дерево, построили дом и вырастили сына. Или не посадили дерево, не построили дом и не вырастили сына.
Но что-то мы сделали за все эти годы? За все эти годы, пока мы жили! Что-то же мы сделали?
Чего мы добивались, к чему стремились?
Мы достигли определённого положения в обществе, или мы его не достигли? Кто мы? Бомжи или чиновники?
Но вот, по воле Божьей, мы подошли к той черте, где это становится неважным. Мы оставляем, навсегда оставляем своё положение в обществе, как бы мы ни цеплялись за него.
Мы меняли женщин как перчатки или всю жизнь прожили с одной, любящей и любимой женой? Или с одной, но нелюбящей и нелюбимой?
Мы оставляем женщину или многих женщин, одного или многих мужчин. Мы оставляем их навсегда, как бы мы ни цеплялись за них.
Мы оставляем и дом, и дерево, и сына, и дочь. Мы оставляем их навсегда, как бы мы ни цеплялись за них. Или они за нас.
Так что же остаётся у нас, Господи? Что же остаётся у нас, когда приходит наш черёд и мы предстаём перед лицом Вечности? То есть перед Твоим лицом, Господи?
Всё, что было в нас Твоего, Господи, и остаётся с нами, и позволяет нам предстать перед лицом Твоим.
А всё, что было в нас не Твоего – всё это отдаляет нас от Тебя. И нам так страшно, Господи… Нам так страшно… Ведь ещё немного, и мы не увидим Тебя… не увидим Тебя совсем… Ни-ког-да…
Никогда… Тьма и духота, Господи… и скрежет зубов… Как страшно, Господи! Как нам страшно!
Вот, оказывается, что было важно для нас, пока мы жили! Вот что было важно, Господи, а мы и не знали… Или не хотели знать. Не хотели слушать голоса Твоего, звучавшего в наших сердцах… Не хотели слушать голоса своей совести, Господи…
Прости нас… Пожалуйста, прости нас, грешных…
Пожалуйста…
38
«Ось и гарно, що не дойихала до Полтавы».
«Вот и хорошо, что не доехала до Полтавы! А если бы это всё с Галей случилось на обратном пути? Я бы все волосы вырвала у себя на голове! А так – вместе с ними и помру. Тяжко помирать, а всё ж вместе с дочкой да с зятем. И чего это я ругалась на него? Хороший мужик! На Галю и не надышится! А Галя беременная! Беременная, а матери за целую неделю так и не сказала! Эх, Галя, Галя!
Доченька моя!
А я, дура старая, сама не догадалась! Конечно, боится Галя. Первый мальчик умер сразу после рождения. Потом выкидыш. Потом – ещё раз!
Вот и молчала, не говорила даже мне. А сейчас? Вдруг снова выкидыш? Не дай Бог! Не дай Бог!
Как хорошо, что я не доехала до Полтавы! Хоть умру – а рядом с тобой, доченька… Сама себе не верю – ни хаты не жалко, ни того, что в хате. Только бы небо разок увидеть… небо голубое… Да можно и помереть. Жди, Микола, скоро придём мы к тебе все. И я, и дочь твоя, и зять. И внук, Микола, и внук твой. Вот и дожили мы до внука, Микола. Вот и дожили… Ох горе, горе…»
«Ох лышенько, лышенько…»
«Доченька моя! Доченька, милая моя! Прости, что не доехала до тебя! Прости меня! Одна только у меня надежда – что там, наверху, всё в порядке. И не атомная бомба там взорвалась, а просто это рядовая авария в метро. Может, нас ещё спасут. Надежда ещё есть. Но если нас не спасут… знай, милая, что я любила тебя – больше всех на свете. И я до сих пор верю, что ты восстановишься, восстановишься полностью…
Господи! Сохрани её, если ты забираешь меня к себе! Сохрани её, не дай ей остаться инвалидом, не дай ей сгинуть где-нибудь в детдоме! Пусть её сестра моя заберёт. Я хоть без мужа, а она – и без мужа, и без детей. Что-то в нас не так было, Господи. Две сестры – и никак семью не могли создать. Ни она, ни я. Так и была у нас она, доченька моя, одна на двоих. Видно, пора мне уступить место сестре.