Каждому свое

Водитель, мужчина преклонного возраста, с седой головой и тяжелыми натруженными руками, лежавшими на руле, попытался взглядом оценить пассажира. Не найдя в нем ничего примечательного, попробовал включить первую скорость. Раздался возмущенный рокот всех находившихся в коробке скоростей шестеренок, после чего машина дважды нервно дернулась.

По мере приближения к Москве появились люди, двигавшиеся вдоль шоссе. Когда въехали в город, шофер взглянул на пассажира: молодой человек не в военной форме вызывал в те времена у всех целую гамму чувств – от подозрения до презрения.

– Что, по броне живешь? – глядя на дорогу, как бы невзначай поинтересовался водитель.

– Да нет, медкомиссию проходить еду. В авиацию забирают.

– Это хорошо. Может, Москву прикроешь с воздуха, а то летают над городом ночью, швыряют бомбы куда попало. Вот вчера прямо на шоссе две сбросили. Сегодня, правда, воронки уже засыпали песком. Но кому это надо?

Причинно-следственная связь недовольства водителя осталась для Северова неясной. Его возмущала неточность бомбометания немцев, как будто обратное его могло устроить больше. Пока Генрих выстраивал логическую цепочку мышления пожилого человека, они миновали конечную остановку трамвая. Водитель поймал его взгляд и решил поведать будущему защитнику неба столицы свои соображения.

– Подвезу тебя поближе к центру, а оттуда переулками прямо на хлебозавод проеду, – объяснил он почему-то извиняющимся тоном свою добрую услугу В конце второго квартала машина так резко затормозила, что, не упрись Северов обеими ногами в пол, наверняка вышиб бы головой лобовое стекло. Впереди на дороге зияла глубокая яма от разорвавшейся бомбы. Около нее стояли подростки и внимательно рассматривали дно воронки, быстро наполнявшейся водой. Больше ничего там разглядеть было нельзя, и тем не менее каждый прохожий считал своим долгом посмотреть в разверзшееся чрево. Никакого ограждения не было. Вместо него – две доски, вбитые в землю.

– Черт знает, что творят, – возмущался какой-то приезжий, скорее всего из подмосковной деревни.

– Позавчера в Москву-реку две штуки зашвырнули!

– Видать, спьяну, не по делу бросают, – не уставал возмущаться приезжий.

То, что все беды от водки, русский человек точно знал всегда, а потому и отказываться от нее был не намерен.

– Слава Богу, что так, – непонятно за кого вступился подошедший мужик. – Ведь если бы в дом, сколько народу покалечило бы!

– Это верно, но реку-то что бомбить? Вода – она и есть вода.

Скоро появился военно-милицейский патруль, который стал направлять редко проезжавшие машины на соседнюю улицу. Северов прошел к конечной остановке, где стояли два сцепленных вместе трамвайных вагона.

В небольшом сквере напротив Большого театра Веры не оказалось. Генрих сел на скамейку и стал разглядывать величественный фасад, с которого сняли знаменитую квадригу. Фронтон был закамуфлирован искусными маскировщиками под безликое служебное здание. Северов удивился, до какой степени отсутствие лошадей на фронтоне меняло привычный облик здания. Он попытался представить, как всё это выглядит с воздуха, однако ни фантазии, ни времени не хватило.

– А вот и я! – кокетливо объявила представшая перед ним Вера.

Северов знал, что женщина на службе должна отличаться от женщины в светской обстановке, но не до такой же степени!

Перед ним стояла восхитительная дама в элегантном черно-белом платье с очень модными в те военные времена широкими и высокими плечами, на которых могли удобно разместиться погоны самого высокого офицерского звания. Черные замшевые туфли на могучем высоком каблуке давали возможность их обладательнице взирать на окружающих с достаточной высоты. Подойдя ближе, Генрих убедился, что за сутки он успел потерять значительную часть преимущества в росте.

Афишная доска Большого театра с указанием даваемых спектаклей была пуста и смотрелась сиротливо. Однако Северову и тут повезло. Когда он приблизился к входу, дверь слегка приоткрылась и в проеме показалась немолодая женщина с ведром, судя по всему уборщица.

– Скажите, дневной спектакль сегодня состоится? – поинтересовался он.

– Светопреставление начнется, когда немцы Москву бомбить прилетят, – поначалу резко огрызнулась она, но тут же смилостивилась. – Базировались артисты все, представлять некому.

Букву «э» она, видимо, умышленно опустила, дабы не осложнять себе и без того непростую жизнь.

Вера взяла Северова под руку и отвела в сторону, охраняя его от возможно неприятного поворота беседы. Они не спеша миновали служебный вход Большого театра, возле которого в мирное время толпились поклонники балетных и оперных кумиров. Теперь двери были тоскливо наглухо заперты, и никто из прохожих не только не задерживался, но даже не замедлял шага, проходя мимо них.

А вот вход в находящийся неподалеку ресторан «Савой» словно осиный рой облепила густая толпа страждущих совершить трапезу.

– Если не зрелищ, то хотя бы хлеба, – весело перефразировал Северов философское умозаключение времен Римской империи.

Меткое замечание вряд ли могло помочь. Оказаться за ресторанным столиком, минуя толпу, да еще с дамой, представлялось почти нереальным. Он поднял взгляд к небу поверх здания, и оно вняло его мольбе, хотя и весьма своеобразно.

Дружно, как по взмаху дирижерской палочки, завыли сирены, установленные на крышах домов, и люди, словно обитатели муравейника, беспорядочно засуетились. Толпа у входа в ресторан поначалу заметно поредела. Диктор безупречно поставленным голосом несколько раз повторил: «Граждане! Воздушная тревога!»

Несколько человек, с большим трудом добравшихся до заветной двери и уже ощущавших во рту вкус ресторанной пищи, не покидали с трудом завоеванных позиций, даже когда за стеклянной дверью появилась вывеска «Закрыто». Но в конце концов сдались и они.

Улицы скоро опустели. Лишь несколько машин Московской военной комендатуры продолжали, как обычно, спокойно патрулировать по городу, словно у них с немецкими летчиками был заключен тайный пакт о ненападении.

Северов увлек Веру в подворотню дома на противоположной стороне улицы, а голос диктора Левитана продолжал твердить о надвигающейся с воздуха опасности.

Зенитные орудия, установленные где-то вблизи, открыли отчаянную стрельбу. Головки снарядов, достигнув заданной высоты и разорвавшись на мелкие части, возвращались на землю в виде дождя из рваных свинцовых кусков, отбивавших холодную дробь на железных крышах домов.

В какой-то момент стрельба прекратилась. Северов вышел из подворотни на улицу. Снизу, с Неглинки, два молоденьких лейтенанта в новенькой форме неспешно поднимались в гору. Они поравнялись как раз в тот момент, когда совсем рядом, за домами, воцарившуюся тишину нарушил медленно приближающийся оглушительный рев авиационных моторов. И в тот же момент из-за здания Центрального универмага, словно ящерица, медленно сползающая с крыши домов, в небе появилось громадное воздушное чудовище. Распластав на всю ширину улицы свои крылья с черными крестами, оно пристально разглядывало все происходящее на земле.

– «Юнкере», сукин сын, фотосъемку делает, – заключил почти беззлобно молодой офицерик.

– Что ж зенитки-то молчат? – проскрипел неведомо откуда подошедший небольшого роста пожилой человек с громадным портфелем, видимо, бухгалтер.

– А что зенитки могут в такой обстановке? – вмешался второй паренек в военной форме. – Вы, папаша, хотите, чтобы эта громада вам на голову рухнула, что ли?

Судя по всему, бухгалтер этого действительно не желал и, уязвленный веским доводом специалиста, предпочел так же внезапно исчезнуть, как и появился.

Трупная птица – черный гриф медленно проплыла в воздухе, неприятно шурша моторами, и скрылась за крышами ближайших домов.

Вера посмотрела на Северова. Тот стоял, прислонившись спиной к углу дома, скрестив руки на груди. Похоже, его волновали не столько события в воздухе, сколько происходящее на земле. Внимание его было целиком приковано к входу в ресторан напротив.