Страница 8 из 26
— Не будет тебе счастья, как домой воротишься.
— А то я не знаю, — цыкнула она, бросив еще один камень в дерево.
— Так не возвращайся, — скиф с хрустом надкусил дикое, красное яблоко и протянул ей.
Ярогнева взяла из его руки яблоко и надкусила тоже, продолжая таращиться прямо перед собой. Ей и близко не хотелось с кем-то сидеть и разговаривать, но для того, чтобы выгнать Куницу обратно к Лютобору, надо было хотя бы посмотреть на него. А этого она сделать не смогла. Почему-то ей казалось, что сил нет на это, что не может она этого сделать. Прожевав, Куница продолжил говорить:
— Как вернусь в стаю, брошу Яру вызов. Он его примет, выбора не будет.
— Это еще кто? — Ярогнева протянула ему яблоко, но тот отказался.
— Вожак, — проговорил Куница, и презрительно сплюнул в сторону. — Арес меня выберет, я стану вожаком, выведу Лютобора с семьей из пустоши, а тебя в стаю приведу. Среди нас тебе место.
— Много ты знаешь, Куница, — она нахмурилась и злобно надкусила яблоко. — Как это закончится, лук со стрелами возьму и уйду, куда глаза посмотрят. Нигде мне нет места.
«Нет тебе ни дома, тварь немертвая, ни стола, ни ложки, ни того, кто с тобой хлеб переломит», — вынырнула из памяти фраза бабки-знахарки, к которой привел ее брат. Старуха разбила плошку, да накинулась на нее с осколком, чтоб зарезать. Лютоборов дружинник спас, услышав крик и решив что неладно что-то, да разрубил бабу от плеча до пояса.
— Уж побольше твоего знаю, — проговорил Куница.
— Да, вы все побольше моего знаете, — огрызнулась Ярогнева, швырнув кочаном в кусты. — Как мне жить, где мне место, и что я такое вообще.
— Знаю только, что стая — это для тебя, и что распятый бог, в которого вы верите, слаб, и ты с ним слаба. Арес…
— У меня есть бог, — девица перебила его, да отвернулась. — Смертью зовется, и я, как видишь, в почете у нее. Оставь меня в покое со стаей своей, Аресом, и всем остальным.
Куница засмеялся, протянув:
— Да, вижу, что ты у смерти в почете. Откуда только такая взялась?
— Откуда взялась, там таких больше нет, — Ярогнева потерла щеку.
И застыла, ощутив на своих волосах осторожное прикосновение. Скосив взгляд на Куницу, она увидела, что это действительно его рука, а не очередное наваждение. Пальцы скифа запутались в ее волосах, все еще осторожно, как будто он боялся спугнуть. Вокруг был лес. Глухой, холодный. Приближалась зима, но солнце отдавало последнее тепло. Брата неподалеку не было, и он вряд ли подошел бы: всякий раз, когда Лютобор чувствовал себя немного виноватым, ему и в глаза Ярогневе смотреть было трудно. А тут целая пощечина.
Куница подался вперед, сближаясь с ней. Смотреть ему в глаза стало почти невыносимо и невозможно: это было почти, как смотреть в глаза хищному зверю. Она спустила взгляд на шею и плечи мужчины, на которой чернели странные узоры и изображения.
— Что они значат? — спросила Ярогнева, указав на картинки.
— Что? Татуировки? — Куница прекратил приближаться.
— Да.
Он был весь в рисунках. Они чернели на выбритых висках, на шее и на груди, на плечах и спине, на руках и одна даже на большом пальце, Ярогневой же укушенном.
— Это, — Куница указал на плечо, где чернел и скалился волк, — символ племени. А эти, — он показал на несколько других узоров, — от злых духов. Еще есть от дурного глаза, от несчастий, на спине, — скиф усмехнулся и прикоснулся к татуировке на груди, где свернулась куница. — Это мое имя. А здесь, — он показал укушенный палец с закорючкой, наколотой на нем, — душа моя и знак для бесстрашия ее. К слову, ты мне чуть ее не откусила.
— Что, душу-то? — засмеялась Ярогнева.
Куница усмехнулся, обняв ее за плечи, и прикоснулся губами к виску. Губы мужчины плавно очертили дорожку от виска до щеки, а затем… Ярогнева ощутила, что к щекам прилил жар, и сдавленно выдохнула, уперевшись ладонями ему в грудь. Куница недоуменно вскинул бровь.
— Я, кажется, что-то слышала, — соврала она.
— Лютобор сейчас ходит так, что на весь лес слышно, — прошептал Куница. — Это зверьё. А если человек — убью его.
— А если это страшная и немертвая тварь? — Ярогнева отодвинулась, засмеявшись.
— Значит, доведётся мне ее убить тоже, — он усмехнулся, гладя ее волосы. — Боишься меня?
— Не боюсь, — девушка отвернулась к ручью. — А ты меня?
— От тебя можно схлопотать стрелу, — Куница продолжал ее обнимать, — но я с этим как-то справлюсь.
Оба замолчали. Только рука Куницы крепко сжимала ее плечо.
— Яра, — проговорил он, спустя длинную и неловкую паузу.
— Что? — отозвалась она, повернувшись.
— Нет, ничего, — Куница приник горячими губами к ее лбу. — Надо фляги наполнить, все что есть. Воды долго не будет.
— Да, хорошо, — Ярогнева поднялась и, сняв куртку, протянула ее мужчине. — Не мерзни.
— Мне не холодно, — он поднялся тоже, одеваясь. — Когда на пустошь ночь опускается в это время года — вот тогда холодно.
Ярогнева, сама от себя не ожидая, звонко засмеялась, проговорив:
— Так ты меня в стаю заманиваешь, чтоб заморозить насмерть?
— Или чтоб грела, — Куница взял ее за руку, притягивая к себе. — Волчат родим. Тебе со мной хорошо будет.
Она фыркнула, увернувшись от поцелуя, и высвободилась из рук Куницы. Самый худший кошмар — прожить жизнь, грея по ночам мужа и детей ему рожая одного за другим. Ярогнева отбросила косу за спину и пошла вверх, туда, где они лагерем встали.
Кунице только и осталось, что провести ее взглядом, да пойти следом, усмехаясь. Было что-то в лютоборовой сестре от злого, «лукавого», как говорил боярин. Но вместе с тем — что-то дикое и скрытое от чужих глаз. Что-то, что звучало, как старые, забытые боги, притаившиеся в тайных капищах. Это «что-то» иногда появлялось, и превращало Ярогневу в нечто совершенно необъяснимое, и понятное одновременно. Кунице от этого было не по себе.
— Ярогнева, про… — начал было Лютобор, но был оборван на полуслове.
— Я с тобой не разговариваю, — процедила сквозь зубы девица и, схватив фляги, присела у ручья, набирая в них воду.
Куница взял у нее одну, и тоже стал набирать воду, осторожно поглядывая на Яру. Ее белые волосы были все еще испачканы в крови, но лицо сияло белизной, как свежевыпавший снег. Рубаха, в которой она осталась, избавившись от жилетки, была вся в крови и грязи. Девица подпоясала ее получше, и, казалось, стала вся еще тоньше, чем была. Поймав его взгляд, она быстро опустила глаза на флягу, а щеки слегка покраснели. Куница усмехнулся сам себе, и зачерпнул рукой воды, отпив. Его примеру последовал и Лютобор, морщась от боли в подстреленной ноге.
Скиф снова глянул на белую косу, на нежную белую шею и на тонкие бледные губы, словно обескровленные. И от чего-то ему эти губы показались такими желанными, такими сладкими, как и вода в ручье. Тонкие руки зачерпнули немного воды, и Яра отпила. На ее губе осталась блестящая и переливающаяся капелька воды. Куница потянулся к ней, чтобы слизнуть эту капельку, позабыв и о Лютоборе, и о том, что боярин обещал руки оторвать, если сестру его тронет. В голове был только сладковатый и убаюкивающий туман. Туман?!
— Не пейте, — из последних сил, борясь со сном, проговорил он, упав на берег и все пытаясь удержать глаза открытыми.
Рядом упала Яра, медленно закрывая глаза и зачерпывая пальцами камешки и комья грязи. Куница протянул к ней руку, но не дотянулся, а только легко прикоснулся кончиками пальцев. Свинцовые веки опустились, и Куница погрузился в черноту. Как будто издалека донесся голос Лютобора, произнесшего что-то непонятное. И все стихло.
========== Глава 6. Рев берендея ==========
Слабость во всем теле отступала быстро, уступая тяжести в голове и болезненной пульсации в висках. Куница почувствовал, как что-то холодное стукнуло его по лбу, и резко открыл глаза, уставившись на ребенка, всего вымазанного белой, засохшей давно, грязью. Пацан с глуповатой усмешкой стукнул его палочкой по голове еще раз и цокнул ею в лоб Лютобора. Боярин очнулся, и дернулся, испугав мальчишку, которого тут же утащила прочь мамка, такая же измазанная в грязи. Куница их узнал. Лесной народ. Последние из всех оставшихся.