Страница 10 из 26
Он вылез из ямы и пошел по мощеной деревом дорожке, прямо к сидящему на камне, да скулящему Лютобору. Весь он был в крови, сидел, опустив руки, да завывал, слезу пуская.
— Лютобор?.. — проговорил скиф, осторожно всматриваясь в лицо боярина.
Это был он. Зелье выветрилось, более не бурлило в его жилах и не вызывало берендеев дух, и Куница более не боялся.
— Яра где? — спросил Лютобор, мутными глазами глядя то ли на него, то ли сквозь него.
— Не уберег я ее, — горько проговорил Куница. — Прости, боярин. Хотел уберечь, да не смог.
— Где она? — боярин поднялся, пошатываясь.
Казалось, содеянное, одержимость, да новость о смерти сестры выели в нем все, оставив только оболочку. Куница повел его к яме, пошатываясь на ослабевших ногах, и они почти дошли, когда до уха скифа донесся тихий вздох и вскрик. Следом захрустело, и кто-то в яме закашлял, задыхаясь.
Оба они заглянули в яму, и то, что увидели, заставило застыть в ужасе. Билась Ярогнева в судорогах, по земле каталась, да кашляла, кровью блюя. Проломленная грудь ее, тканью обмотанная да стянутая, была видна через распахнутую рубаху. Только слепой не заметил бы, как вмятина на груди, с ребрами поломанными, из нее торчащими, с хрустом выпрямилась, а раны затем затянулись, по себе и рубца не оставив.
— Значит, не брехал Святослав, — ошарашенно проговорил Лютобор. — И правда Мара ее к жизни возвращает, забирать не хочет.
Куница отвел взгляд от Ярогневы и поглядел на боярина, осенившего себя крестным знамением, а затем и сестру.
— Ты знал? — прошептал Куница.
— Догадывался, — боярин покачал головой. — Дружинник мой видел, как ей знахарка осколком плошки горло перерезала, а она возьми да встань, без раны, как будто и не было ничего. Мы все подумали, что клеветник он, да прогнал я его со службы.
Яра перестала биться и поднялась, осматриваясь. Взгляд ее быстро нашел Лютобора и Куницу, у края ямы стоящих, и девица, скрестив руки на груди, протянула:
— Чего это с вами, а?
========== Глава 7. Марой поцелованная ==========
Ночь опускалась на лес, потрескивали дрова в костре, который развели путники, чтобы сделать ночной привал после страшных и утомительных приключений и сражений.
Лютобора замучило раскаяние за смерть всех тех бедняг, которых он поубивал, Яра и вовсе схватилась за лук со стрелами, да пошла охотиться, дав своим спутникам спокойно смыть с себя кровь. Куница же оказался раздираемым между желанием пойти с ней, и желанием срочно поговорить с Лютобором. Боярин же смывал с себя кровь и грязь, под ледяной водой стоя.
— Чего не весел, Лютобор? — хмыкнул Куница, стянув с себя куртку и подставив руки под холодные струи. — Мы же смерти избежали, ты радоваться должен.
— Чему радоваться? — огрызнулся дрожащим голосом Лютобор. — Тому, что в ярости звериной людей поубивал? Или тому, что сестра моя — ведьма с могилы встающая?
— Тому, что дар в тебе великий, — плеснув себе в лицо водой, скиф повернулся. — Редчайший дар — в бою зверем оборачиваться.
— От бога тот дар? От нечистого! — продолжал стенать боярин. — Грех теперь на мне, не отмыть, не искупить.
— На тебе с таким-то даром теперь много грехов будет, — усмехнулся Куница. — Зверь, который в тебе поселился, придет, и согласия не спросит.
— Не придет. Он без зелья того поганого не приходит, а я его в жизни в рот не возьму, — Лютобор схватил с камня одну из тряпок, у лесных людей забранных, и стал вытираться.
— Боярин, говорят, в ком берендеев дух силен, — скиф почти смыл с себя кровь и грязь, и в последний раз плеснул в лицо холодной водой, — к тому зверь и без всякого зелья приходит. А в ком особенно силен — тот может силой духа своего приручить зверя, обуздать его.
— Нет. Бог милостив, — надев на себя рубаху и меховую душегрейку, Лютобор сел на камень, схватившись за голову. — Милостив. Не позволит мне больше чужую кровь понапрасну лить.
— Слаб ваш бог распятый, Арес силен, — Куница присел рядом с ним, ощущая, как холод со всех сторон щиплет. — Арес привечает кровь, пролитую в бою.
— Это какую же кровь? — огрызнулся боярин. — Ту, что тебе свой же пустил, со спины ударив?
На том разговор и затих. Куница, скривившись, стал вытираться, более не желая трогать боярина, своим горем поглощенного. Одевшись, и волосы с лица откинув, скиф глянул на Лютобора и проговорил:
— А на Яру зря наговариваешь. Не чудище она. Она меня спасти там, в яме, пыталась, на берендея кинулась. И под копыта она прыгнула, чтоб мы с тобой ушли подальше, Татьяну твою и сына освободили, — Куница поднялся. — Пойду, помогу ей.
— Никуда ты, Куница, не пойдешь, — прорычал Лютобор, схватив его за предплечье и усадив обратно. — Хоть и от лукавого ее дар, но сестра она мне, кровинка моя. Ты на нее даже не смотри, зверь. Не для тебя она.
Куница застыл, глянув на лицо боярина. Тот, побитый, уставший и злой, смотрел ему в глаза твердо и хмуро, не по-доброму. Вокруг них лес постепенно просыпался, волк Ареса слышал зверье, крадущееся в вечернем сумраке, ощущал дыхание старых и давно забытых лесных богов. И еще — ощущал гнев, исходящий от Лютобора. Хоть дар сестры его пугал, за саму сестру он был готов порвать на куски.
— Много ты знаешь, боярин, — проговорил Куница, глядя в ту сторону, в которую ушла Ярогнева, и зажав в зубах травинку. — Хорошо ей со мной будет. Свободна она будет, вольна быть, какая есть.
— С душегубом да зверем, среди тебе подобных?! — рыкнул боярин. — Ишь, чего захотел! Клятву свою исполнишь, и не увидишь ее больше, так что и думать о Ярогневе забудь!
Скиф только усмехнулся, отвернувшись. Думать о Ярогневе было приятно, так что забывать об этом Куница не хотел. Он поднялся, глядя в глаза Лютобору, и проговорил спокойно, но с нажимом:
— Если Яра прогонит — уйду. Сама решает пускай.
— Сама решает? Шестнадцатое лето ей едва исполнилась, она и решать-то не умеет, один ветер в голове, — гаркнул Лютобор, поднявшись, невзирая на боль в ноге. — Не смей на нее облизываться, зверь. Не для тебя растил, и как узнаю, что ты хоть пальцем ее не так тронул — руки оторву.
Ярогнева икнула в очередной раз и, задержав дыхание, коснулась тяжелой сережки, оттягивающей мочку уха и неудобно путающейся в волосах. Она села на ствол поваленного дерева, заматывая тканью голую грудь, и осмотрелась по сторонам. Совсем рядом подземный ручей бил из-под камня, да стекал в озеро, от которого поднимался пар.
Теплое, даже местами горячее озеро, вода в нем была наощупь — как молоко парное. Вдоволь по лесу за зайцами набегавшись и двух подстрелив, Яра не удержалась и наконец-то впервые за несколько дней почувствовала себя чистой, смыв с тела и волос кровь да грязь. Влажная коса вновь была белой, как снег на вершинах гор, лицо сияло чистотой и свежестью.
Натянув на себя рубаху и меховую душегрейку, девица подпоясала все это черным поясом, затянув его потуже, и поднялась с бревна.
Надо было возвращаться обратно в лагерь, но ей безумно не хотелось этого. В основном из-за Куницы и того, что они в яме друг другу наговорили. Яра запуталась пальцами в волосах и застонала, зажмурившись.
Надо же было сделать такую глупость! Зачем только брала его сережку? Зачем только сказала, что его?
— Дура набитая! — гаркнула она, схватив камень и швырнув им в ствол дерева. — Тварь тупая! Безмозглая корова! Ненавижу!
— Чего разоралась, красна девица? Всех волков в лесу распугала, — внезапно донесся сзади женский холодный голос.
Яра тут же обернулась, схватившись за лук. И удивленно вытаращилась на женщину, которая ну никак не могла оказаться посреди леса, который вот-вот накроет зима и ночь. Лицо у нее было белоснежное, без единого изъяна, черные большие глаза смотрели с холодком, и как будто царице принадлежали, а на черных волосах сияла корона с сапфирами, заключенными в серебро. Было на ней платье: тонкое, пронзительно-лазурное, с белоснежными же кружевами, а в руке держала она то ли огонек, то ли фонарик, заливающий все белым светом.