Приливы войны

Пусть это послужит слабым утешением, но я считаю, что план, который ты предложил, — союз всех греков против Персии, — Лисандр не прочь был бы инициировать и сам. Если бы в данный момент это было ему выгодно.

Предлагаю тебе отрывок из его наставления: «Не недооценивай жестокости и применения главных сил». Твой стиль — тщательно избегать принуждения, поскольку, как ты полагаешь, это унижает и того, кто принуждает, и принуждаемого и в конце концов обернётся против самого насильника.

Будь осторожен. Может быть, в этом человеке ты встретил, себе ровню.

Война за Геллеспонт продолжалась. Победы Алкивиада множились. Ни в тот год, ни в следующий Лисандру так и не удалось сделаться навархом.

Что касается меня, я служил на море с молодым Периклом и в береговых частях — в основном под командованием Фрасибула. Я ухаживал за Авророй, радостью моего сердца. Я писал ей письма, а иногда мы встречались, когда мне случалось бывать на Самосе. Со временем я ближе познакомился с её отцом и братьями и полюбил их — как раньше любил Лиона и моего отца.

Я вернулся в эскадру Алкивиада как раз ко времени капитуляции Византия. Это была самое ожесточённое сражение во всей Геллеспонтской войне. Мы бились против пограничных спартанских войск, против аристократов и периэков Селассии и Пелланы, усиленных торговыми судами Аркадии и беотийской тяжёлой пехотой полка «Кадм» — того самого, который скинул нас с Эпипол. В одном месте тысячная фракийская кавалерия напала под Византием на четыреста спартанцев. Они сражались у стен всю ночь. Спартанцы изрезали их на куски — и людей, и лошадей.

Когда наконец враг под напором наших превосходящих сил сдался — к тому времени византийские союзники оставили спартанцев, — Алкивиаду потребовались все силы, чтобы лично, со щитом в руке, сдержать фракийских владык. Те порывались уничтожить всех пленных до последнего. Алкивиаду пришлось приказать нашим войскам гнать спартанцев в море, словно он хотел утопить их прежде, чем кровожадные племена, которые боятся зимы больше, чем мы с тобой боимся ада, уступят ему.

В ту ночь наши корабли стояли на якоре. На них погрузили мёртвых и раненых противников. Я помогал спартанскому врачу. Несколько раз я по ошибке назвал его Симоном.

Утром пролив закупорили дымящиеся брёвна и тела, плавающие в волнах. Алкивиад приказал очистить канал и зажечь на обоих берегах костры. Византий на европейском берегу, Халкедон — на азиатском. Афины завладели обоими, а вместе с ними контролировали теперь и Геллеспонт.

Алкивиад наконец-то командовал на Эгейском море.

Наконец он мог вернуться домой.

Книга седьмая

КОРМЛЕНИЕ ЧУДОВИЩА

Глава XXXIII

БЛАГА МИРНОГО ВРЕМЕНИ

Эту главу я должен вставить от себя, внук мой, поскольку рассказанное в ней оказало очень большое влияние на моего подзащитного, хотя сам он решил эти события из своего рассказа исключить. Он считал их слишком личными. Они касаются девушки Авроры, дочери Телекла. Алкивиад устроил, как ты помнишь, необычное знакомство с нею для Полемида, чтобы отплатить тому за его неблагоразумное поведение по отношению к Эвнике.

Полемид женился на этой девушке. Это случилось сразу после Византия. Все пребывали в упоении победой, все ждали возвращения Алкивиада в Афины. И как и в случае с невестой своей юности, Фебой, Полемид предпочёл умолчать об этом. Те сведения, которые мне удалось собрать, я получил от других, а по большей части извлёк из переписки, найденной позже в сундуке Полемида.

Официальный указ афинского архонта, предоставляющий афинское гражданство Авроре, супруге Полемида (через несколько лет это гражданство получат все самосцы за их неизменную службу нашему делу). В другом пакете — золотая брошь, когда-то принадлежавшая матери Полемида; очевидно, свадебный подарок от его двоюродной бабки Дафны из Афин.

В письме к Дафне он рассказывает о свадьбе, с гордостью описывает нового тестя и шуринов — оба офицеры флота, и он уже чувствует к ним дружеское и родственное расположение.

«...И наконец, дорогая моя, хотелось бы мне, чтобы ты увидела ту, которая — лишь небеса знают почему — согласилась стать моей женой. Она в два раза умнее меня, красота её и страстна, и целомудренна, а характер у неё настолько силён, что моя воинская гордость выглядит рядом с ним пустым мальчишеским тщеславием. В её присутствии во мне вспыхивают такие надежды, каких я не смел лелеять в сердце с тех пор, как ушла моя Феба. Желание иметь детей, спокойно жить в своём доме. Я думал, что больше никогда не почувствую этого. Только тебе и ей могу я признаться. Ввести невинные существа в мир — такой, каков он сейчас — кажется не только безответственным, но и безнравственным деянием. И всё же достаточно было только взгляда на это милое девичье лицо — ещё не прозвучало ни одного слова, я не слышал даже её голоса, — как отчаяние, которое я носил в душе столько лет, ушло, словно его никогда и не было. Действительно, надежда вечна, как говорят поэты».

С флота, к своей жене на Самос:

«..До встречи с тобой мне казалось, что следующей вехой на жизненном пути, которую я перешагну, будет смерть. Я ожидал её в любой момент и не переставал удивляться тому, что ещё жив. Всё, о чём я думал, всё, что я делал, было продиктовано просто желанием оставаться до конца хорошим солдатом. Я был стариком, я был трупом. А теперь, после чуда твоего появления, я снова молод. Даже мои преступления очистились. Я вновь родился от твоей любви, от одного только желания жить с тобой вдали от войн».

Аврора забеременела. Она писала ему на флот:

«Очень хорошо, что ты не можешь меня увидеть, любимый. Я толстая, как поросёнок. Уже месяц я не вижу пальцев своих ног. Я хожу, как утка, переваливаясь с боку на бок и держась за стены, чтобы не упасть. Отец перенёс мою кровать вниз, опасаясь моей неуклюжести. Я пожираю сладкое и ем двойные порции. Даже маленькие девочки вокруг хотят быть беременными и прилаживают к животам подушки. Вокруг меня все болеют этой болезнью. Наша с тобой радость заразила и их...»

Ещё письмо от молодой жены:

«...Где ты, любовь моя? Я терзаюсь, не зная, где сейчас плывёт твой корабль. И даже если бы знала, всё равно бы мучилась. Ты должен беречь себя! Будь трусом. Если тебя заставят сражаться, беги! Я знаю, что ты не побежишь, но хочу этого... Пожалуйста, будь осторожен. Никуда не вызывайся добровольцем!»

Из этого же письма:

«...Ты теперь должен относиться к своей жизни как к моей, потому что, если тебя убьют, я умру вместе с тобой».

И ещё:

«Если бы у кормила власти стояли женщины, война окончилась бы завтра. Безумие! Всё хорошее получается только в мирных условиях — почему же люди стремятся к войне?»

Опять из её письма:

«Жизнь казалась мне такой сложной. Я чувствовала себя животным, которое мечется в своей клетке и видит только решётку и стены. Но с тобой, любовь моя, всё вдруг стало просто. Просто жить, любить, быть любимой! Кому нужны небеса, когда у нас сейчас такая радость?»