Страница 40 из 106
— Хватит, Лион! — Похлёбка воздел руки к небесам.
— Ах, друзья мои, вы всё же не можете понять ход моих мыслей. Моя эпическая поэма — в отличие от гомеровской — будет популярна не среди героев, которые и так слишком расплодились, а здесь, в грязи, у сыновей смертных, которым приходится выносить на себе все тяготы войны. На вас, чумазых героев моей поэмы, падает вся ответственность за значимость моего творения. Это Алкивиад будет служить нам и нашей истории, а не мы ему. Вот чем современная война отличается от мифологической.
В то лето я писал моему двоюродному брату:
«...Наконец мы воюем, если можно назвать войной строительство стены. Армия взяла высоты, называемые Эпиполы. Оттуда открывается вид на город. Убитых — несколько сотен, но большей частью со стороны неприятеля. Вот как это выглядит. Мы начинаем строить нашу стену. Сиракузцы в ответ принимаются за контрстену под прямым углом к нашей, чтобы отрезать нас от города. Они выходят из ворот и воздвигают частокол. За частоколом отводят контрстену в тыл, потом ставят новый частокол — и так далее. Они работают лихорадочно — им даже некогда отойти отлить...»
Через несколько дней:
«...Отборные части атаковали их стену в полдень, когда жара доводит всех до бесчувствия. Теперь эту стену сносят. Сиракузцы построили вторую, через болото — его называют просто Лихорадка. Болото находится по соседству с гаванью. Наши моряки были призваны на помощь тяжёлой пехоте — пехотинцев почти две тысячи. Мы вошли в болото, взяв с собой доски и даже двери, чтобы пройти по ним. В одном месте на болото легли наши парни, и мы пробрались по их спинам. На пике этой мерзости флот, который мы держали на севере, вошёл в гавань. Это решило всё. Сиракузцы побежали в укрытие. Ламах убит. Теперь командует один Никий. Но сиракузцев мы побили. Нужно лишь достроить нашу стену, выйти в море и завершить осаду города. После этого Сиракузам конец».
Главным архитектором был Каллимах, сын Калликрата — того, кто возвёл третью из Длинных стен для Перикла. У него было шесть фабрик по производству кирпича и двадцать кузниц, изготавливающих арматуру. Никий занял мыс Племмирий, отделённый от города горловиной гавани. Мы называли этот мыс просто Скала — из-за отсутствия там воды. Сиракузы были теперь заблокированы с моря. Неприятель больше не осмеливался выступать.
«Разорённая земля к западу от города до нашего появления была очень приятным загородным местом, с храмами и рощами. Там имелась школа для мальчиков, стояли жилые дома, были разбиты площадки для игры в мяч. Теперь остались одни булыжники. Дома, дороги — разрушено всё. Камни пошли на строительство стены. Все деревья срублены — для опалубки, скатов, частоколов. На целые мили ни стебелька травы. Единственное здание, оставшееся нетронутым, — мельница. Армия — сто тысяч. Палаточный город — не меньше самих Сиракуз. Улиц нет, есть бульвары. Отхожие места пронумерованы, иначе можно заблудиться.
Через всю равнину тянется линия, выложенная грудой камней. Там будет проложена стена. Перед нами уже выросли траншеи, защищённые частоколами. Ночью полторы мили от моря до гавани освещаются кострами и факела ми. Флот стоит на якоре в гавани или занимается манёврами в открытом море. Один город осаждает другой — вот как это выглядит».
Мы с Лионом пришли к Теламону. Он и его ребята из Аркадии располагались у южного края стены. Некогда это был красивый участок парка под названием Олимпий. Один из наёмников похвалил литературные потуги моего брата, однако высказывался он с кривой улыбочкой, которая пришлась не по вкусу честолюбивому историку. Лион желал знать мнение Теламона. Наш наставник отнёсся к Лиону так, словно тот спятил.
Лион попытался объяснить свой замысел. Тема — героизм. Разве массовый героизм менее достоин того, чтобы о нём писали, чем героизм одного человека?
— У меня на родине есть пословица, — сказал Теламон. — «Из героизма можно сварить хорошую песню, но плохой суп». Это значит — избегайте героев. Предмет их страсти — деньги. Лион хорошо поступил, сделав своим героем Алкивиада, ибо это существо само полно страсти и вызывает её в людях. Он плохо кончит.
Лион попросил пояснить.
— Мы в Аркадии не строим городов. И нам это нравится. Города — рассадники страстей и героев. Кто более совершенное воплощение городского человека, нежели Алкивиад?
— Ты хочешь сказать, Теламон, что ты, профессиональный солдат, не признаешь героизма?
— Героев узнают по их могилам!
Тут я запротестовал. Теламон и сам — герой!
— Ты путаешь благоразумие и мужество, Поммо. Если я сражаюсь в первых рядах, то это потому, что там безопаснее. И если при этом я побеждаю... ну, казначею лишние хлопоты.
Теламон высказал всё, что хотел, и поднялся, чтобы уйти. Но Лион не отставал от него.
— А как же деньги, дружок? Наверняка тебе нравится, когда платят.
— Я использую деньги, но не допускаю, чтобы деньги использовали меня. Служба за плату отделяет человека от объекта желаний его командиров. Вот правильное применение денег. Получаем добродетель. С другой стороны, любовь к стране или жажда славы объединяет человека с объектом его желаний. Получаем зло. Патриот и дурак служат бесплатно.
— Патриот — потому что любит свою страну, — заметил Лион.
— Потому что он любит себя. Ибо что есть страна для такого человека, если не многократное отражение его самого? И что такое подобное чувство, если не тщеславие? Повторяю, твой выбор героя превосходен, друг мой, ибо кто из всех живущих ныне людей любит себя больше, чем Алкивиад? И кто больше него олицетворяет любовь к стране?
— Но разве любовь к своей стране — это порок?
— Скорее глупость, нежели порок. Но тогда всякая любовь есть глупость. Человек держит в сердце нечто, что не отделяет от себя. Если понимать любовь так, то да, это глупость.
— Тогда по твоим словам выходит, что Алкивиад — раб Афин?
— Никто не превосходит его в приниженности.
— Даже когда он действует против Афин, не щадя сил?
— Та же монета, но с обратной стороны.
— Тогда и сами мы, — сказал Лион, показывая на моряков и солдат, присутствовавших в палатке, — дураки и рабы?
— Вы служите тому, что цените.
— А чему служишь ты, Теламон? Кроме денег, конечно? — В голосе Лиона слышалось возмущение. Он был оскорблён.
Теламон улыбнулся.
— Я служу богам, — сказал он.
— Подожди...
— Богам, я сказал. Им я служу.
И он ушёл.
Строительство стены продолжалось. Экспедиция перестала быть войной — если она вообще когда-либо была таковой. Она превратилась в общественные работы, и в этом крылся её порок. Мужчины, прекратив воевать, перестают быть воинами.
К середине лета это стало очевидно. Солдаты теперь платили своим товарищам, чтобы те постояли за них на часах; они выкладывали денежки, чтобы не работать на строительстве стены. Они нанимали сицилийцев или лагерных учеников, а сами валялись без дела. Даже моряки начали вербовать себе замену. Когда офицеры стали устраивать им проверки, они заменили их командирами, которые, подобно детёнышу мраморного лиса, хорошо знали, «из какого соска течёт молоко, а из какого — вода».
Безделье породило неудовлетворённость, а неудовлетворённость — бунт. Люди без всякого стыда дремали на вахте. Они слонялись возле палаток цирюльников, набивались в лагерь проституток. Их можно было видеть везде, кроме военного лагеря. Новые командиры никак не могли поднять дисциплину, поскольку и сами были обязаны своим положением презрению к ним подчинённых. Симуляция болезней приняла характер эпидемии. Солдаты уходили без разрешения, а вернувшись, не соизволяли даже извиниться. По ночам подразделения уже не старались держаться вместе. Ночь заставала солдата там, где ему вздумалось. Попасть в неприятность считалось верхом смелости. Процветало воровство. В ответ росла и настороженность. Люди были готовы распороть друг другу брюхо за украденный сапог или из ревности к женщине или мальчику.