Приливы войны

Япигия, как тебе известно, — «каблук» италийского «сапога». Там дуют страшные ветра, налетают сокрушительные шквалы. Тамошние жители — не греки — называют их nocapelli, «лысые головы». Все суда заходят в Карас. Моряки, переполненные новостями, торопятся излить их поскорее у какого-нибудь очага. Так мы с Лионом узнали о нашем скрывающемся командире от хозяина каботажного судна, которое ходит по Тирренскому морю. А тот слыхал всё это от одного моряка из Коринфа. Этот коринфянин сопровождал своего капитана до Спарты. Два вечера он провёл на празднике Гиацинтии, посвящённом Гиацинту и Аполлону. Ему даже позволили стоять в колоннаде апеллы, спартанской Ассамблеи, где иностранцам иногда разрешается присутствовать во время дебатов.

Алкивиад вовсе не сбежал ни в Италию, ни на луну, сообщил наш информатор. Он находится в Спарте.

   — И не на виселице, а свободный, в ореоле славы, в центре внимания всего Лакедемона!

Это сообщение было встречено с величайшим недоверием и даже вызвало смех у моряков, заполонивших помещение.

   — Этот надушенный пижон, — невозмутимо продолжал каботажный капитан, — который в Народном собрании Афин рядился в пурпур и подметал подолом пыль, этот распутник — короче говоря, этот превосходный афинянин совершенно переродился. В Спарте из него вылупился новый Алкивиад. Его не узнает никто, кто знавал его в прежние времена! Этот новый Алкивиад одевается теперь в простую алую одежду спартанца, ходит босиком, кудри до плеч — как у заправского лакедемонянина. Он ест вместе с простым народом, купается в холодных водах Эврота и каждую ночь ложится на постель из тростника. Он питается простым бульоном, вино пьёт умеренно. На слова скуп так, словно они — золото, а он — скряга. На рассвете его можно видеть в поле — он до седьмого пота занимается бегом. До полудня он в гимнасии или на игровой площадке. Этим делом он занимается с усердием, превосходящим даже старания самых ревностных и опытных спортсменов. Короче говоря, этот человек стал большим спартанцем, чем сами спартанцы, и они боготворят его. Мальчишки ходят за ним по пятам. Равные соревнуются за право называть его товарищем, а женщины... Как ты знаешь, законы Ликурга поощряют многомужие, так что даже чужие жёны могут открыто влюбляться до безумия в этот образчик красоты, про которого говорят:

Моряки ответили на это стуком костяшек пальцев по скамейкам. Позднее Лион и я отвели этого тирренца в сторону и расспросили поподробнее. Что сообщил его друг-коринфянин касательно намерений Алкивиада? Ясно ведь, что наш прежний командир обосновался в Спарте не для того, чтобы играть там в мяч или тренироваться в беге.

   — То, что я сказал, — это я выдумал, ребята. Я знал, что вы не обрадуетесь.

   — Говори сейчас правду, друг.

   — Он действует против вас, братья, действует всеми силами. С каким рвением он в прошлом заигрывал с Афинами, с таким же, если не усерднее, готовит их падение. Вы знаете, какие лакедемоняне домоседы и как они медлительны. Алкивиад прожужжал им все уши об афинской угрозе. Его воркотни оказалось достаточно для того, чтобы даже эти тупицы проснулись. Спартанцы считали, что судьба Сицилии не имеет никакого отношения к их интересам. Но Алкивиад убедил их в обратном. Кто, спрашивает он, знает цель экспедиции лучше, чем он сам, её спланировавший? А целью экспедиции — так он говорит — является вовсе не Сицилия, не Италия и не Карфаген. Они, завоёванные, послужат лишь трамплином для нападения на Пелопоннес. А конечная цель — захватить Спарту. Алкивиад горячо призывает своих хозяев направить на Сицилию все силы, какие они только могут собрать. Он даёт им различные советы, как получше навлечь беду на Афины.

Весной мы вернулись в Катану. Место оказалось ещё более мрачным, чем запомнилось мне. Был введён комендантский час. Жалованье задерживали, и выдавали его не монетами, а расписками. В дни выдачи платы разгорались скандалы.

Симон писал о репутации Алкивиада, которая сложилась в Афинах:

«Народное собрание зашло так далеко, что постановило предать его проклятию. Жрецы, потомки Эвмолпа, прокляли его. Как по-гомеровски! Собралось так много народу, что начался мятеж. Это не шутка, Поммо. Несомненно, Алкивиад попытается поднять спартанскую армию против вас. По крайней мере, он добьётся, чтобы они прислали первоклассного стратега. Лучше быстрее побеждай там, брат. А ещё лучше — возвращайся домой».

Во второй день месяца мунихион армия двинулась на Сиракузы. Лион привёл новую женщину — Беренику. У нас было общее хозяйство, и письма мы тоже получали вместе. Когда я закончил читать вслух послание Симона, Береника попросила отдать письмо ей. «Это для истории Лиона». Мой брат вёл хронику этой войны.

— А почему бы и нет? Я ведь грамотен не хуже любого другого. Кроме того, эта история стоит того, чтобы рассказать о ней, — говорил мой брат. — Публикация непременно принесёт нам кучу денег, прославит автора и внесёт какое-то разнообразие в его жизнь после бесполезно потраченных дней наедине с таким человеком, как ты.

Я сказал, что его снедает честолюбие.

   — Послушай меня, Поммо. Помнишь у Гомера:

Или вот это:

А теперь я спрошу тебя, брат. Кем были бы мы с тобой тогда, тысячу лет назад, на том поле боя? Уж всяко не Ахиллами! Мы были бы злополучными ублюдками, павшими под ударом его меча. А наш некролог? Вшивая строчечка, где мы упоминаемся наряду с пятьюдесятью другими безымянными ничтожествами. И всё же это люди, разве ты не понимаешь? Это люди, чью историю необходимо рассказать. Нашу историю! Клянусь богами, мы тоже герои. И разве доброжелательная публика не состоит из таких же, как мы? Они проглотят мою повесть, которую я буду читать в домах и на собраниях нашего города. Я могу даже переложить её на музыку и исполнять, аккомпанируя себе на лире.

Несколько человек слушали его. С ними были и их женщины.

   — И кто же, — поинтересовался Похлёбка, — будет Ахиллом твоего Гомера?

   — Конечно, Алкивиад! Ведь Илиада, — обратился Лион к своим товарищам, — повествует о гневе Ахилла:

Только представьте себе, друзья. Оклеветанный своим царём и командиром, Ахилл вкладывает меч в ножны и удаляется в свою палатку. Он молит богов: пусть его соотечественники поймут — после всех страданий, которые теперь придётся им переносить, — насколько он, Ахилл, лучше их. Пусть они горько оплачут свой поступок, пусть раскаются в том, что позволили обойтись с героем так подло. Разве положение Алкивиада — не такое же? За исключением того лишь, что современный Ахилл превзошёл оригинального. Он не только отказался сражаться на нашей стороне, лишив нас своих талантов и советов; он посвятил себя делу нашего врага, направив свою изобретательность против нас!

Слушатели Лиона стали смущённо поёживаться.

   — Но хуже того, братья. Ибо у этого врага, Спарты, никогда не было недостатка ни в доблести, ни в умении воевать. Единственное, чего ей не хватает, — предвидения и отваги, и это обеспечит современный Ахилл. Алкивиад подвигнет Спарту на такие инициативы, на какие та никогда бы сама не отважилась без его понуканий, и обеспечит её мастерской стратегией, на которую наш враг совершенно не способен.